Страницы авторов "Тёмного леса".
Пишите нам! temnyjles@narod.ru
Общественные науки и современность. 1993, N3 (с.82-93)
Комплексный глобальный кризис, переживаемый современной цивилизацией, подчас представляют и в публицистической, и в научной литературе как нечто абсолютно уникальное. Между тем при всех специфических особенностях он имеет целый ряд более или менее полных исторических прецедентов, изучение которых помогает вычленить общие механизмы обострения и преодоления кризисных ситуаций, уяснить их историческую роль, выработать достоверные прогнозы и оптимальные сценарии.
Далее тезисно изложены результаты многолетней работы, посвященной междисциплинарному изучению эволюционных процессов в природе и в обществе {1} - постольку, поскольку они касаются темы семинара. Многие соображения носят характер предварительных гипотез, нуждаясь в дальнейшем критическом обсуждении и проработке с участием культурологов, историков, социологов, психологов и других специалистов.
Сегодня уже многие исследователи признают творческую роль кризисов в развитии природы, общества, личности. При этом, однако, развитие трактуется чаще всего либо в ре-активностной, либо ортогенетической логике. Соответственно, кризисы выступают либо как результат чисто внешних воздействий, либо как завершение предыдущего и начало следующего исходно запрограммированного цикла. {-82-|}
Что касается ре-активностной логики, предварительно отмечу, что она не выдерживает проверки фактическими данными: как показывает сопоставительный анализ, сугубо внешние "вызовы" влекут за собой в лучшем случае одноплоскостные адаптивные изменения, но не качественный рост. Что же касается ортогенетической версии, согласно которой развитие биосферы и цивилизации происходит по изначальной программе (аналогично онтогенезу отдельного организма), то она не решает, а только смазывает наиболее острые вопросы теории и практики. Я постараюсь, в частности, показать, что, поскольку речь идет о больших, особенно о глобальных системах, кризис является не просто механизмом, но причиной прогрессивной эволюции: качественные изменения в системе происходят именно потому, что ее отношения со средой заходят в тупик. Если бы наш мир был миром неисчерпаемого однородного ресурса, то никакого прогрессивного развития в нем не происходило бы. Жизнь развивалась бы по пути бесконечной прямолинейной экспансии, и вместо усложняющихся органических форм существовало бы безудержно множащееся число примитивных, самодостаточных агрессоров. Нечто подобное произошло бы и с обществом, оказавшимся вдруг в однородной неисчерпаемой среде (как, впрочем, и происходило, когда возросшие технологические возможности эксплуатации природы создавали у людей иллюзию, будто они живут в таком мире; к сожалению или к счастью, эти периоды длились недолго). Между тем, хотя у живого вещества на Земле общий энергетический источник действительно практически неограничен - лучистая энергия Солнца, достигающая поверхности планеты, утилизуется лишь частично,- но изначально лимитированы жизненное пространство, объем необходимых веществ в океане, почве, атмосфере и т.д., и данное обстоятельство составляло неизменное условие прогрессивной эволюции биосферы, а затем и цивилизации.
Для лучшего понимания многих узловых событий социальной, пра-социальной и биосферной истории полезно различать два типа экологических кризисов, извечно сопутствующих жизни. В одних случаях кризис вызван преимущественно внешними причинами: спонтанные колебания солнечной, геологической активности, локальные или глобальные изменения климата, космические катастрофы и т.д. В других случаях он обусловлен собственной логикой устойчиво неравновесных (биотических, социальных) процессов в соответствии с фундаментальными законами термодинамики.
Дело в том, что жизнедеятельность организма - непрерывная работа, противопоставленная уравновешивающему давлению среды, а свободная энергия, необходимая для такой работы, выделяется при разрушении других неравновесных систем. Растения (автотрофы) способны при помощи фотосинтеза непосредственно усваивать энергию, высвобождаемую и источаемую в пространство саморазрушающимся Солнцем. Для животных же основным источником энергии служат другие организмы, которые для этого необходимо активно разрушать. Кроме того, отходы антиэнтропийной работы неизбежно накапливаются в среде и, что особенно важно, при благоприятных условиях живое вещество реализует тенденцию к прямолинейному экстенсивному росту. Решающим ограничителем экспансии и становятся пространственные, структурные (для растений), а для животных также энергетические ресурсы среды. При перенаселении резко обостряется конкуренция, у животных ослабевает популяциоцентрический инстинкт, обычно препятствующий нанесению смертельного ущерба особям своего вида...
Кризисы первого типа также играли определенную, хотя и косвенную, роль в эволюции. Например, они уничтожали виды животных, достигшие особенно крупных размеров в спокойные периоды развития (согласно {-83-|} так называемому правилу Копа), освобождая экологические ниши для более сложных и перспективных организмов; спонтанные изменения климатических и прочих условий многократно приводили к вырождению чересчур специализированных цивилизаций и к расцвету других, препятствуя тем самым социальной стагнации {2}. Более специфическую роль в эволюции выполняют кризисы второго типа: будучи столь же драматичными, они способны обусловить качественное совершенствование биологической или социальной системы, и это дает основание назвать их эволюционными. Суть эволюционного кризиса в том, что одномерно нарастающая антиэнтропийная активность создает чрезмерную нагрузку на среду и в результате оборачивается своей естественной противоположностью - угрозой катастрофического роста энтропии, во избежание которого может потребоваться выработка новых, более изощренных средств сохранения.
Миллиардами лет в природе испытаны механизмы смягчения закономерно обостряющихся кризисов. Большинство из этих механизмов консервативны (типа колебательного контура, связывающего численность популяций хищника и жертвы), и лишь некоторые носят собственно эволюционный характер, определяющийся ростом разнообразия экологических ниш. Например, образуются организмы, продуктивно использующие отходы жизнедеятельности организмов другого типа, или выделяются дополнительные звенья энергетического круговорота. В последнем случае разрушительная активность популяций высшего уровня регулирует разрушительную активность популяций предыдущего уровня по отношению к популяциям еще более низкого уровня и т.д.- то есть агрессия нейтрализуется агрессией. Умножение колец отрицательной обратной связи повышало динамическую устойчивость биогеоценозов, и вместе с тем на верхних этажах биосферной организации с усложнением условий конкуренции за свободную энергию совершенствовался основной орган конкуренции - информационное моделирование мира.
Таким образом, интеллект изначально формировался как инструмент агрессии, поскольку одна из его главных функций состояла в том, чтобы обеспечить надежное поступление в организм свободной энергии при минимуме энергетических затрат - эффективные стратегии нападения и защиты.
С тех пор как одно из зоологических семейств - гоминиды - встало на путь систематического использования, а затем и производства орудий, начала складываться своеобразная ситуация. Гоминиды не могли не унаследовать естественную агрессивность животных предков (как предпосылку спонтанной активности организма). Но, во-первых, интеллектуальный рост гарантировал им относительную независимость как от непосредственных условий среды, так и от врожденных поведенческих программ, в том числе от популяциоцентрического инстинкта. Во-вторых, искусственные средства нападения существенно превзошли естественные средства защиты (у хищников острые зубы сочетаются с прочной шкурой, тогда как применение орудий делает гоминида физически беззащитным против внезапной агрессии со стороны сородича). В-третьих, биосфера не располагала более мощным агрессором, который мог бы стабильно регулировать извне саморазрушительную активность нарождающегося "царя природы".
Такого рода факторы создали реальную угрозу для выживания вида и заставили вырабатывать качественно новые, не известные природе средства ограничения агрессии. Вместе с искусственными материальными {-84-|} орудиями (особенно стандартизированными орудиями, появление которых свидетельствует о глубокой перестройке механизмов психического отражения, передачи и усвоения родового опыта) формировалась протомораль - искусственные сверхинстинктивные механизмы внутристадной солидарности, обеспечиваемой переносом агрессии на соседние стада. Таким образом, понимая под "цивилизацией" в общеэволюционном значении слова неравновесную систему особого типа, устойчивость которой обеспечивается искусственным опосредованием отношений, и обозначив термином "культура" всю совокупность опосредующих механизмов - физические орудия, знаковые средства, мифологии, мораль,- можно показать, что уже исходные протокультурные феномены выполняли отчетливо выраженную антиэнтропийную функцию - обеспечивали адаптацию субъекта к условиям, изменяемым его же собственной активностью.
Названная функция оставалась ведущей на всех стадиях прасоциальной и социальной эволюции, а потому культура - как в ее материальном, так и в духовном бытии - систематически подвергалась конкурентным испытаниям; и чем далее в глубь истории, тем более эти испытания обнаруживают драматический характер.
Так, в нижнем и особенно в среднем палеолите грегарный отбор давал лучшие шансы на выживание тем стадам, где более надежная внутренняя кооперация способствовала росту генетического и функционального разнообразия, обрекая конкурентов на гибель в беспощадной борьбе за уникальную экологическую нишу. В драме антропосоциогенеза совершенствовались технологические, организационные, интеллектуальные основы деятельности, и с лица земли последовательно исчезли десятки отстававших в развитии родов и видов гоминид, оставив глубокую пропасть между животным и социальным мирами (пропасть эволюционно беспримерную, ибо между живой и неживой природой, животными и растениями и т.д. сохранилось множество промежуточных форм).
Об эволюционных кризисах палеолита приходится судить по очень скудным косвенным свидетельствам, особенно по технологическим инновациям. Правда, до недавнего времени исследователи, особенно советские, воспитанные на парадигме "Краткого курса" и потому привыкшие отдавать безусловный приоритет внешним факторам развития, стремились объяснить подобные инновации климатическими условиями. Доходило до смешного. Поскольку возникновение костра, одежды, совершенствование жилища в африканских тропиках выглядят "биологической несообразностью", то прародину человеческой культуры всерьез предложено перенести в... Сибирь. Философы-марксисты, ссылаясь друг на друга и не замечая прямо противоположных указаний в специально-научных источниках, заявляют, будто голоцен - современная геологическая эпоха, начало которой приходится на конец палеолита - связан с планетарным похолоданием, якобы и обусловившим верхнепалеолитический кризис.
Между тем, насколько сегодня удается установить, исходно костер, одежда, жилище выполняли в праобществе не теплозащитные, а совсем иные функции: защита от врагов, коммуникация, племенное, ритуальное, ролевое самоопределение и т.д.- и развивались по соответствующей логике {3}. Подобные новообразования возникали и развивались не там {-85-|} и не тогда, где и когда было особенно холодно, а напротив - в климатически благоприятных ареалах, где концентрация племен вызывала обострение конкуренции. Что же касается голоцена, все геологические справочники недвусмысленно указывают: это - послеледниковая эпоха, т.е. глобальное потепление, каковое должно было бы способствовать расцвету охоты и собирательства, и, таким образом, присваивающее хозяйство зашло в тупик не по причине спонтанных внешних изменений, а вопреки им.
Речь идет о глобальном по своему историческому значению антропогенном кризисе - о самом древнем из кризисов такого рода, обстоятельства которого сегодня изучены более или менее полно. Он охватил средние широты Евразии, где люди к тому времени успели овладеть чрезвычайно продуктивными технологиями охоты (копья, дротики, копь-еметалки, хитроумные ловушки, прочая "охотничья автоматика"). Это способствовало росту населения и, судя по некоторым признакам, обусловило эйфорическое ощущение вседозволенности. Сильно возросла нагрузка на природу, которая не могла далее выдерживать сосуществования со столь безудержным и оснащенным агрессором. Стали исчезать популяции и целые виды животных: мамонты, пещерные медведи, некоторые породы лошадей. Впервые проникнув на территорию Америки, охотники верхнего палеолита в считанные столетия поголовно истребили непуганные стада слонов, верблюдов...
Экологический кризис повлек за собой ужесточение соперничества между племенами, население быстро пошло на убыль. Даже приближение и начало голоцена, по счастливой случайности совпавшее с периодом верхнепалеолитического кризиса, не вывело присваивающее хозяйство из тупика. Выжить удалось благодаря переходу некоторых племен к оседлому земледелию и скотоводству. Неолитическая революция ознаменовала начало производящей деятельности с сельскохозяйственной основой.
Формирование более "щадящих" по отношению к природе технологий сопряжено с глубокими преобразованиями в организационной и психологической сферах. Ум земледельца и скотовода не просто отличен от ума первобытного собирателя или охотника, но значительно превосходит его по информационному объему. Типична в этом отношении недоуменная реакция, с которой представитель охотничьего племени впервые наблюдает за поведением человека, бросающего в землю пригодное для пищи зерно, кормящего и охраняющего животных, вместо того чтобы убивать и съедать их. Донеолитический рассудок еще не способен связывать события (урожай с посевом и т.д.) в столь отдаленной перспективе, а поведение его носителя ориентировано на ближайшие эффекты и потому более импульсивно.
Весьма показательно и то, что именно в неолите начал складываться качественно новый тип межплеменных отношений {4}. Практика поголовного истребления, людоедства, вытеснения чужаков уступала место рудиментарным формам коллективной эксплуатации. "Воинственные" и "сельскохозяйственные" племена (роды) находили компромиссные способы сосуществования: чем сразу истребить или согнать с освоенной территории более слабых, выгоднее систематически изымать у них "излишки" производства, и, вместо того чтобы безнадежно сражаться или бежать от более сильных, можно, отдавая часть продукта, пользоваться их покровительством {5}... {-86-|}
Здесь уже хорошо просматривается характерный узел причин и последствий эволюционных кризисов на социальной стадии развития. Как и соответствующие кризисы в природе, они генетически восходят к закону возрастания энтропии, предполагающему необходимую оплату конструктивной работы разрушением, существенно отличаясь, однако, от биологических гомологов большим богатством внутреннего содержания и фактических итогов. А именно, прямолинейное развитие технологий, сопровождающееся, как правило, ростом населения, потребностей, управленческих притязаний (в экологической и политической областях), оборачивалось накоплением разрушительных эффектов - до тех пор, пока последние не начинали угрожать существованию социума. Приближалась "бифуркационная фаза", за которой ход событий непредсказуем.
Я ставлю акцент на технологическом развитии, поскольку для нашей темы и вообще для нашей эпохи это представляет преимущественный интерес. В действительности, конечно, благоприятные условия для демографического роста с сопутствующими ему изменениями способны подчас обеспечить и естественные факторы, удельный вес которых тем выше, чем ближе человек к природе. Замечу между прочим, что первобытные общества в целом эффективнее решали (и до сих пор решают) демографическую проблему, чем общества посленеолитические, и "мудрость обычаев", способствовавшая этому, построена на потрясающем безразличии к человеческой жизни.
Английский антрополог Б. Малиновски свидетельствует о том, что племенам Меланезии не известна зависимость между половым актом и деторождением. (Попытки указать им на такую зависимость встречали возражения следующего типа: если бы это было так, то дети рождались бы только у красивых женщин, тогда как на самом деле они рождаются и у совсем непривлекательных, "к которым не захочет приблизиться ни один мужчина" {6}.) Многомесячный разрыв между "причиной" и "следствием" трудно схватывается первобытным умом. Деторождение видится как тривиальное выделение женского организма, и это находит отражение в очень слабых - сравнительно с позднейшими культурами - индивидуальных связях родителей с детьми, сохраняя широкие возможности для инфантицида. Малиновски рассказывал о том, как аборигены оставляют "лишних" младенцев беспомощными на покидаемых стоянках.
По свидетельству французского этнографа П. Кластра, индейцы парагвайского племени аше сохраняют стабильную численность, из поколения в поколение предавая жертвенному алтарю половину новорожденных девочек {7}...
Подобная "демографическая политика" наряду с геноцидом, составлявшим в палеолите, как уже отмечалось, норму отношений между конкурирующими сообществами, существенно отсрочивала наступление эволюционных кризисов. В дальнейшем развитии культуры, однако, эта кажущаяся теперь кощунственной адаптивность была утрачена, что не могло не сказаться на устойчивости существования.
Согласно данным археологов и географов {8}, десятки, а то и сотни локальных посленеолитических цивилизаций погибли не столько из-за внешних причин - спонтанных природных катаклизмов, нашествий безвестных врагов и т.д.,- сколько вследствие типичных кризисов эволюции. С ростом населения, социальных и индивидуальных потребностей, психологической самонадеянности в период расцвета усиливалась нагрузка {-87-|} на природную среду и на социальное окружение, последствий которой люди не умели предвидеть и в результате разрушали основу своего существования. А. Тойнби, исследовав циклы цивилизационного развития, собрал множество примеров того, как совершенствование боевых и производственных технологий влекло за собой надлом социальных систем, становившихся затем легкой жертвой варваров. На этом основании он вообще отверг технологический критерий прогресса и даже вывел отрицательную зависимость между технологическим и социально-духовным ростом {9}.
Такого рода выводы выглядят достаточно аргументированными до тех пор, пока мы ограничиваемся рамками отдельных цивилизаций. Однако широкомасштабное сопоставление сменявших друг друга обществ убеждает в том, что трудный опыт надломов, тупиковых и оптимальных стратегий исподволь накапливался в исторической памяти, оказывая влияние на последующие события. Особенно заметно это обстоятельство в тех случаях, когда эволюционный кризис охватывал обширный социально насыщенный регион, обладателям которого удавалось найти кардинальный выход.
Так, в V-III тысячелетиях до н.э. распространение медных, а затем и бронзовых орудий создало благоприятные условия для роста населения, требуя, в свою очередь, как интенсификации производства, так и усиления соперничества за плодородные почвы. Кризис завершился переходом к орошаемому земледелию в долинах Нила, Тигра, Евфрата, Инда, Хуанхэ. Строительство и использование сложных ирригационных сооружений повлекло формирование централизованных управленческих систем, становление первых империй с сословной дифференциацией, изобретение письменности. Все это сопровождалось новым ростом интеллектуальных возможностей, перестройкой мировоззрения и норм деятельности. Начавшее утверждаться рабовладение совершенствовало механизмы межэтнического и внутриэтнического компромисса; более того, как ни горько признавать, именно оно (рабовладение), придав "экономическую" ценность индивидуальной человеческой жизни, послужило стимулом к "открытию человека в процессе его порабощения" {10}.
Позже, независимо от Северной Африки, Азии и Европы, сходные в некоторых чертах процессы пережили американские цивилизации (Мексика, Перу). Однако они, к сожалению, не успели самостоятельно дорасти до следующего скачка в культурной эволюции, который историками Старого Света обозначен как переход к "осевому времени".
Начало и особенно середина I тысячелетия до н.э. ознаменовались поразительными по синхронности духовными прозрениями в Иудее, Персии, Греции, Индии, Китае, которыми началось качественное преображение моральных ценностей и норм, впервые ставших предметом рефлексии. Решительно менялось отношение к инородцу, рабу, к военному противнику, а соответственно, и структура политических ценностей. Кровопролитность сражения переставала служить признаком боевого мастерства и поводом для похвальбы, впервые обозначился феномен "политической демагогии" - успешные попытки нейтрализовать сопротивление вражеских солдат и обывателей не угрозами и террором, но апелляцией к общим целям и выгодам сотрудничества с интервентами.
Единодушно признавая эпохальное значение этих исторических трансформаций, аналитики встают перед загадкой их причинного объяснения {11}.
По логике вещей, у истоков "осевого времени" следует искать глубокий кризис, с которым столкнулись в своем развитии передовые цивилизации. {-88-|}
Хотя бы отчасти разобраться в этом вопросе помогает история предыдущих столетий.
В XIV-XII веках до н.э. всю область цивилизованных стран охватил тяжелый аграрный и демографический кризис, перекинувшийся также на обширные пространства Азии и Европы, где еще не сложились государства. Население продолжало расти, а все земли, годные для возделывания при наличной (бронзовой) технологии, были уже освоены {12}.
В XII-XI веках до н.э. на Переднем Востоке, в Закавказье, Восточном Средиземноморье стало распространяться массовое и дешевое производство железа, и это решающим образом повысило качество боевого оружия (а затем и орудий труда). При обострившейся конкуренции за территории войны стали значительно более интенсивными и разрушительными, причем профессиональные армии с тяжелым и дорогостоящим бронзовым оружием уступили место своего рода народным ополчениям - надежное и дешевое железо позволило вооружать все мужское население. Новым условиям уже не удовлетворяли социальные нормы и ценности, сложившиеся в прежнем историческом опыте. Человечество в очередной раз столкнулось с жизненной необходимостью коренной перестройки и сумело своевременно ответить на новый "вызов" истории - вызов, обусловленный (как во всех подобных случаях) результатами собственной активности - совершенствованием технологии и мышления.
Особо стоит указать на процессы, происходившие в Европе в XVI-XVII веках христианской эры,- не только потому, что они ближе к нам по времени, но и потому, что современные публицисты, загипнотизированные очевидным кризисом индустриализма, не любят вспоминать о его предпосылках. Между тем индустриальная революция сама стала следствием тяжелого кризиса, пережитого сельскохозяйственно-ремесленной цивилизацией. Становление промышленного производства, выделив дополнительные параметры эксплуатации природных ресурсов, смягчило острые проблемы, связанные с перенаселением, вырубкой лесов, быстрым ростом городов и загрязнением среды. Здесь обнаруживается исток очередной технологической и культурной "волны", включающей становление новой картины физического и социального мира, специфического стиля мышления, ценностей западной демократии, свободы, прогресса, просвещения, индивидуализма и гуманизма - всего духовного комплекса, который О. Тоффлер назвал "индустреальностью" {13}. При бесспорных достоинствах нового мировоззрения (сравнительно с авторитарным патриархальным мышлением средневекового человека) оно также оказалось тупиковым, и его издержки закономерно проявились в дальнейшем развитии на фоне издержек самого индустриального роста...
Сравнение и анализ сходных во многом ситуаций позволяют схематически представить вектор комплексных культурных изменений при послекризисных скачках развития.
Ключевой вопрос, с которым сталкивается цивилизация, вступившая в критическую фазу,- как добиваться больших практических результатов ценой меньших разрушений. Это относится едва ли не ко всем сферам социальной активности, и особенно к материальному производству. Обозначив отношение полезного результата к единице энергетических затрат понятием удельной эффективности, можно показать, что его оптимизация каждый раз обеспечивалась увеличением информационной составляющей, т.е. совокупного творческого опыта, зафиксированного в производственных и социальных технологиях. Соответственно, работа {-89-|} с новыми технологиями требовала более сложной социальной организации и емкого перспективного отражения объективных зависимостей. В свою очередь, более масштабная модель мира, усложняя ценностную систему и критерии успешности, каждый раз накладывает дополнительные ограничения на сиюминутную агрессивно-эгоистическую мотивацию. Исследования по индивидуальной, возрастной психологии демонстрируют наличие нежесткой, но статистически достоверной связи между развитием интеллекта и готовностью понимать, а главное, учитывать чужие интересы. В исторической тенденции аналогичная связь выражалась совершенствованием приемов достижения компромиссов между человеком и природой, а также между человеческими сообществами и, соответственно, расширением сферы несиловых отношений. И хотя технологическое превосходство часто провоцировало экологическую и политическую экспансию лидирующей социальной системы, однако агрессия при этом возрастала в рамках необратимо утвердившихся нормативных структур, делая маловероятной полномасштабную реанимацию древних норм. Скажем, всплеск экспансионизма индустриальной культуры, тоталитарные режимы XX века в сочетании с возродившимися традициями людоедства, поголовного истребления чужаков, донеолитического потребительства и т.д. не оставили бы человечеству никаких шансов...
История цивилизации, рассмотренная под этим углом зрения, обнаруживает общесоциологический закон эволюционных корреляций. Социальная система стабильна до тех пор, пока сохраняется динамический баланс между инструментальной и гуманитарной культурами, т.е. разрушительный потенциал производственных и боевых технологий в достаточной мере компенсируется качеством культурно-психологических механизмов сдерживания. Когда же растущий энергетический потенциал существенно опережает возможности нормативной регуляции, общество вступает в полосу кризиса. Далее оно либо становится жертвой собственного могущества, либо успевает своевременно перестроить технологические, организационные, интеллектуальные (информационные), нормативные (нравственные и пр.) параметры деятельности.
Последние - значительно более редкие - случаи представляют, конечно, особый интерес. Одной из важных предпосылок конструктивного выхода служил, судя по всему, достаточно высокий уровень разнообразия духовной культуры: наличие в обществе альтернативных идеалов и норм человеческих отношений, которые оставались социально невостребованным достоянием замкнутых эзотерических групп до тех пор, пока события развивались более или менее прямолинейно. В условиях наступившего кризиса мироощущение чувствительных, тревожных личностей, бессознательно предвосхитивших приближение катастрофы, начинало резонировать с коллективными настроениями, и это помогало своевременно выработать и усвоить более совершенные культурные регуляторы, адекватные новым инструментальным возможностям. {14} Принимая часто культовую, мифологическую форму, обновленные нормы деятельности закрепляли в общественном сознании практический опыт тупиковых и спасительных стратегий {15} и становились настолько самоочевидными, "естественными", что сводили к минимуму вероятность массированного регресса. {-90-|}
Проще говоря, до сих пор люди, становясь сильнее, умели становиться мудрее, и эта зависимость, опосредованная эволюционными кризисами, обеспечила общее выживание цивилизации, последовательно наращивавшей целенаправленное вмешательство в природные и социальные процессы. Сказанное, однако, касается прошлого и ни в коей мере не гарантирует будущего...
В свете энергоинформационной концепции кризис, с которым столкнулась теперь уже индустриальная цивилизация, выглядит вполне типичным. Его лейтмотив - очередное нарушение динамического баланса между технологическим потенциалом и нравственной зрелостью интеллекта. Однако небывалое ускорение и глобализация социальных процессов и обусловленный этими обстоятельствами временной дефицит вплотную подвели общество к одному из самых крутых поворотов не только планетарной, но, возможно, и вселенской истории.
Принципиальные соображения, связанные с общей теорией систем, заставляют предположить, что на некоторой фазе становления Метагалактики в ней должно было образоваться множество очагов развития неравновесных процессов, способных достичь уровня планетарной цивилизации. Все формирующиеся цивилизации становятся невольными участниками универсального естественного отбора: те из них, у которых созревание сдерживающих агрессию механизмов существенно отстает от растущего технологического могущества, "выбраковываются" из эволюционного процесса путем самоистребления, и лишь сумевшие пройти серию драматических "тестов на зрелость" выходят на космически значимые рубежи прогресса...
Земная цивилизация может оказаться как в числе самоустранившихся, так и в числе тех, которым суждено продолжить потенциально неограниченный (что также обосновано теоретическими аргументами) процесс развития.
Согласно расчетам, это должно определиться деятельностью двух-трех ближайших поколений, и ареной решающих событий будет общественное, прежде всего обыденное, сознание. При попытке гипотетически обрисовать качества социального интеллекта, способного преодолеть наступивший кризис, на передний план выступает очень высокая степень терпимости к различиям, ориентированности на компромиссы и согласование интересов. Ибо это социально-психологическое качество - необходимая предпосылка для формирования политических и экономических структур, готовых выдерживать, поощрять и гармонизировать растущее культурное разнообразие, которое, в свою очередь, определяет адаптивный и эволюционный потенциал системы...
В данном отношении одной из самых настораживающих и вместе с тем недооцениваемых тенденций современного общества видится охвативший многие регионы планеты "религиозный ренессанс". Хотя его реальным импульсом послужило противодействие унифицирующему давлению европейско-американского индустриализма (и тем самым оживление религиозных традиций "работает" на разнообразие), однако этот самонарастающий процесс несет с собой грозные опасности. Главная из них связана с тем, что культ издревле объединял людей через противопоставление их другим людям, и на уровне массового сознания он не располагает иными средствами консолидации. {16} Социальная потребность, которую удовлетворяли религии, заключалась не в устранении, а в упорядочении насилия, и именно этим определяется их громадная историческая роль. Более кардинальной потребности прежде не суще{-91-|}ствовало, ибо напряжение силовых конфликтов до последнего времени не только не было абсолютно противопоказано социальной системе, но и служило фактором ее становления и развития. Поскольку же состояние технологий сделало императивом выживания цивилизации окончательный отказ от насилия в политической жизни, испытанные в иные эпохи средства группового сплочения становятся дисфункциональными: как и любые антиэнтропийные механизмы, они в новой эволюционной ситуации оборачиваются своей противоположной - разрушительной - стороной...
Эффективную альтернативу культовой (авторитарной) морали, построенной на априорных для каждого индивида заповедях и более или менее жестко ограничивающей нормы солидарности рамками "своего" коллектива, составляет рациональная (критическая) мораль. В идеале она предполагает усвоение личностью поведенческих норм через фильтры критического суждения, открытость для рефлексии посылок и выводов, свободу от неизменной дихотомии положительного и отрицательного авторитета (истинная и ложная вера, Бог-Дьявол, "они-мы").
Соответственно, признаки ускоренного движения передовых человеческих культур от авторитарного к критическому полюсу нравственного сознания образуют противовес иррационалистическим настроениям, и один из коренных вопросов современности состоит в том, какая из указанных тенденций окажется преобладающей. Трудный опыт последних десятилетий успел убедить миллионы людей в том, что безоглядная эксплуатация природы, безудержное обогащение одних за счет обнищания других, поиск собственной безопасности через угрозу соседям - все подобные стратегии, прежде приемлемые, теперь самоубийственны.
Практические уроки такого рода в кризисных фазах истории последовательно преображали облик цивилизации, демонстрируя реальную зависимость между интеллектом и моралью. А расширившиеся горизонты современной науки обнаружили и вовсе неожиданное обстоятельство: при достаточном информационном обеспечении грамотные прагматические оценки смыкаются с нравственными. Это замечательное обстоятельство, выявленное исследованиями экологов, экономистов, политологов, подводит к перспективе превращения морали в критический инструмент проверки на целесообразность решений, перекликаясь с гениальной догадкой Платона: "Мудрому не нужен закон - у него есть разум"...
Следует по достоинству оценить тот факт, что уже несколько десятилетий наиболее разрушительные средства поражения не были применены, и при самых острых конфликтах удалось избежать прямого столкновения между ведущими военными державами. К тому же ряду относятся и другие беспрецедентные явления новейшей истории: межгосударственные коалиции, не направленные против третьих сил; образование экономических структур, сочетающих поощрение сильных с защитой слабых; наметившийся перенос гонки вооружений в область компьютерных моделей без воплощения продукции "в металле"; сознательно просчитываемые стратегии природопользования...
Говоря об эволюционной закономерности современного кризиса, уместно подчеркнуть, что его специфические особенности также выражают общую тенденцию: по мере удаления природной или социальной системы от "естественного" равновесного состояния попятный путь разрешения кризиса оказывается все более катастрофичным. Если прежние цивилизационные кризисы допускали в качестве запасного - и часто реализовавшегося - варианта решения демографических, генетических
(накопление генетического груза) проблем технологический и культурный регресс, войны, эпидемии, то при достигнутом потенциале подобные {-92-|} повороты грозят окончательным крахом планетарной цивилизации и, возможно, всей биосферы.
Таким образом, хотя прогрессивные изменения в истории природы и общества всегда служили средством выживания, сегодня впервые настал момент, когда альтернативные пути закрыты. Можно показать, что продолжение всех сквозных линий социального прогресса так или иначе связано с динамикой, глубиной и широтой распространения очередной "тоффлеровой волны" - компьютерной революции. Будучи стержнем технологической перестройки, она одновременно стимулирует решительные структурные и психологические сдвиги и в целом образует мощный контрфактор иррационалистическим, изоляционистским тенденциям в массовом сознании. Вместе с тем, как всякий прогресс, информатизация, помогая решить одни проблемы, несет с собой новые, которые выступя на передний план, вероятнее всего, уже ко второй половине XXI века - в том случае, если события станут развиваться по самому благоприятному сценарию. Имеются труднооспоримые доказательства того, что усиливающееся на протяжении истории вторжение интеллектуально-волевого фактора в стихию социального, психического, биологического бытия затронет на сей раз его самые интимные основы. Генная инженерия, трансплантации, искусственные органы, качественное совершенствование автоматизированных информационных систем и их растущая роль в управленческих решениях - все эти непременные условия выхода из обостряющегося многомерного кризиса сопряжены с радикальным перерождением носителя интеллекта, которое неизбежно обернется перерастанием собственно человеческой стадии цивилизационного развития в следующую, "послечеловеческую", стадию.
По всей видимости, для нее будет характерен углубляющийся симбиоз естественных и производных форм, а на дальнейших этапах - последовательное освобождение от биотических компонентов...
Такая перспектива не может не вызвать у человека эмоциональный протест. Но экстраполяционный анализ убеждает, что иные - регрессивные - сценарии катастрофичны. {17} Если все же человечеству удастся направить события по оптимальному (хотя, как видим, также далеко не гладкому) руслу, то перед нашими потомками встанет ключевая дилемма XXI века: либо самозамыкание эволюционного цикла на планете, либо "диалектическое отрицание", посредством которого только и возможны увековечение и универсализация культурно-исторического опыта человечества. Весь ход событий в сочетании со своевременным прогнозированием должен подготовить ближайшие поколения людей к адекватному выбору, предотвратив губительную конфронтацию прошлого с будущим...
{1} См. Назаретян А.П. Интеллект во Вселенной: истоки, становление, перспективы. Очерки междисциплинарной теории прогресса. М., 1991.
{2} См. Гудожник Г.С., Елисеева В.С. Глобальные проблемы в истории человечества. М., 1988.
{3} См., например, Мэмфорд Л. Техника и природа человека. "Новая технократическая волна на Западе". М., 1986; Флиер А.Я. Рождение жилища: пространственное самоопределение первобытного человека. "Общественные науки и современность", 1992, N5. Что касается костра, то даже термическая обработка мяса - огромный скачок в становлении культурной жизнедеятельности - исторически вторична по отношению к изначальной функции защиты от зверей и враждебных стад, еще не преодолевших животный страх перед огнем.
{4} См., например, Тейяр де Шарден П. Феномен человека. М., 1987.
{5} Эту схематически представленную картину зачаточных форм "эксплуатации человека человеком" подробнее раскрывает историческое исследование Э. Берзина, готовящееся к публикации в одном из ближайших номеров.- Ред.
{6} Malinovski В. Zycie seksualne dzikich w polnocno-zachodnej Melanezji. Warszawa, 1957, s. 250.
{7} См. Clastres P. El arco у el cesto. "Alcor", mayo-agosto. Asuncion, 1967.
{8} См. Григорьев А.А. Экологические уроки прошлого и современности. Л., 1991.
{9} См. Тойнби А. Дж. Постижение истории. Сборник. М., 1991.
{10} Ахундов М.Д. Пространство и время: от мифа к науке. "Природа", 1985, N8, с. 59.
{11} См. Ясперс К. Истоки истории и ее цель. "Смысл и назначение истории". М., 1991.
{12} См. подробнее Берзин Э.О. Вслед за железной революцией. "Знание-Сила", 1984, N8.
{13}См. Toffler Al. The Third Wave. N. Y., 1980.
{14} По накоплении достаточного духовного разнообразия общество и после очень глубокого надлома, даже не найдя собственно прогрессивных решений, не гибнет, а получает продолжение в дочерних линиях. Так произошло, например, с Римской цивилизацией, которая, по словам Ж. Ле Гоффа, хотя и "покончила самоубийством", но, претерпев регрессивные изменения по основным параметрам, "просуществовала на протяжении всего Средневековья и даже дольше" (Ле Гофф Ж. Цивилизация средневекового Запада. М., 1992, с. 18).
{15} Ср. Венгеров А.Б. Предсказания и пророчества: за и против. Историко-философский очерк. М., 1991.
{16} Подробнее см. Назаретян А.П. Историческая эволюция морали: прогресс или регресс? "Вопросы философии", 1992, N2.
{17} См. подробнее Назаретян А. Беспределен ли человек? "Общественные науки и современность", 1992, N5.