Страницы авторов "Тёмного леса".
Пишите нам! temnyjles@narod.ru
С Т И Х И У Р А Л Ь С К И Х Л Е Т
_________________________________________________________________
ПОСЫЛАЯ МАГНИТНУЮ ЛЕНТУ
Бог помочь вам, друзья мои...
Пушкин
Бог помочь вам, мои друзья!
Бог помочь вам, друзья друзей,
и их друзья, и все друзья,
кто не враги, кто не князья...
Бог помочь вам, мои друзья!
Я в вашу комнату вхожу,
за чаем с вами я сижу,
и вас о многом расспрошу,
и вам о многом расскажу.
Мы все в работу впряжены,
в заботу мы погружены,
но мы себя не лишены,
и мысль, и чувство нам нужны,
и стих, и песня нам нужны,
друг другу сами мы нужны.
Мы в рифме кое-что простим,
и в ритме кое-что простим,
друг к другу в гости мы придём
стихом весёлым и простым.
И пусть гудит магнитофон,
пусть говорит магнитофон.
Бог помочь вам, мои друзья!
Бог помочь вам, друзья друзей,
и их друзья, и все друзья,
кто не враги, кто не князья...
Бог помочь вам, мои друзья!
Желаю вам часов труда,
и дней труда, и лет труда,
но иногда, но иногда
хочу я слышать ваши строки,
чтоб не были мы одиноки.
_________________________________________________________________
ПЕРВЫЙ ГОД НА УРАЛЕ
_________________________________________________________________
УЧЁНЫЙ
Посвящу-ка я жизнь изученью скелета,
это будет работа как раз для меня.
Бой настенных часов, тишина кабинета
и открытья научные день изо дня.
На окно я повешу тяжёлые шторы,
и зажгу над столом электрический свет,
и запрусь изнутри на стальные запоры,
и поближе к себе пододвину скелет.
Пусть лентяй убеждённый зевает от скуки,
пусть любитель веселья пирует в ночи,
пусть поклонник сердечной гусарской науки
осуждает меня со своей каланчи.
Чем расходовать время беспечно и глупо,
я возьму позвонки и поставлю их в ряд,
на височную кость посмотрю через лупу
да промерю берцовую раз пятьдесят.
Чтоб записывать номер и год препарата,
я куплю в культоварах потолще тетрадь
и для самого главного в жизни трактата
матерьял постепенно начну собирать.
Благодатная жизнь! Никакой нервотрёпки!
Никаких сквозняков! - только кости и пыль,
только тряпки и трубки, пробирки и пробки
да в углу за скелетом со спиртом бутыль!
И как выйдет трактат с корешком золочёным
и с трактатом моим познакомится свет,
разнесётся молва о великом учёном,
ежедневно всю жизнь изучавшем скелет.
ЗАСТОЛЬНАЯ ПЕСНЯ
Одному великому обличителю толстых
Где же ты, угодник чрева?
Стол накрыт, обед согрет,
на седьмое нам жаркое,
на восьмое - винегрет.
Есть яичница и масло,
молоко и колбаса,
бутерброд с сырковой массой -
не обед, а чудеса!
Ложка есть,
вилка тоже.
Можем есть,
сколько можем.
Из рубахи пузо прёт
у китайского монаха.
Набивай и ты живот,
чтобы треснула рубаха!
В этом высшее блаженство,
смыслов смысл и нега нег,
потому что совершенство -
это сытый человек.
Ложка есть,
вилка тоже.
Можем есть,
сколько можем.
Не тверди, что скоро лопнешь,
не хватайся за живот -
ешь беф-строганов и плов ешь,
ну а лопнешь - заживёт.
И без всяких ой-ёй-ёй
выше чаши, громче тосты!
Это внешне ты худой,
а внутри ты толстый, толстый!
* * *
Вы мысль таите - только тем умны,
не мыслите совсем - совсем умны.
Свобода мысли и свобода слова
лишь только шизофреникам даны.
* * *
- Ты будешь сослан, распят, по столетьям
тройное перейдёт проклятье к детям.
- За что?
- Какая чушь! За то, что жив;
за то, что ты живёшь под небом этим!
* * *
Мир мой!
Наивный тихий мир...
Но ведь и я
познание считал основой счастья,
но ведь и я
шёл на огонь, а это лёд
обманчиво сверкал при лунном свете.
О, нет, как сладко погрузиться
в пучину тысяч мелочей.
Иди, пока идёшь,
куда - не думай.
Мир мой!
Наивный тихий мир
микрозабот.
Зачем? - вопрос ненужный.
Как? - проблема.
_________________________________________________________________
ВТОРОЙ ГОД НА УРАЛЕ
_________________________________________________________________
Я СЕГОДНЯ НЕ ТОГО
Я сегодня не того
от того, что долго очень
у соседа моего
вечер был сегодня ночью;
а ещё позавчера
я пришёл домой вчера.
Вечера так вечера -
до утра!
И отмечу между прочим
не без наслаждения -
у меня сегодня ночью
тоже день рождения.
Вот уж будет шик так шик! -
очники, заочники,
и вечерник, и дневник...
Все мы полуночники,
все мы...
Стоп. Опять заскок!
Что потом, не помнит автор:
он вчера сегодня лёг,
а сегодня ляжет завтра.
ДОМОВОЙ
Вере Каштановой
Я один живу в квартире,
я не шибко семьянин,
но, бывает, забываю,
что в квартире я один.
Прихожу домой с работы,
удивляюсь, не пойму,
почему чулан не заперт,
свет на кухне почему.
Спотыкаюсь обо что-то,
ну, конечно, о сапог.
Просто так сапог у входа
я никак забыть не мог,
В этом доме, в этом доме
домовой всю ночь шалит:
то приёмник заиграет,
то будильник зазвенит.
Ведь я выключил приёмник,
ведь я выключил его!
Почему же он играет?
Это просто волшебство!
А будильник? А будильник?
Почему звонит он в три?
Не сама же стрелка ночью
переставилась внутри!
Домового не увидишь,
но в ночи средь тишины
он скребётся, он крадётся
по стене и вдоль стены.
Домового не увидишь,
но подумай головой:
разве мог забыть ты столько?
Нет, конечно, домовой!
Ведь, бывает, забываю
корку сыра в кухне я -
домовой, такой хороший,
убирает за меня!
РУБАИ
Друзья мои, примите рубаи;
друзья мои, любите рубаи;
любите их, друзья мои, за краткость...
Не то поэмы вам пришлю мои!
* * *
Я не творю - я только подражаю
и этим вас, конечно, раздражаю.
Не можешь солнцем быть, так будь луной! -
и свет Хайяма я вам отражаю.
ПЛЕЯДЫ
Мы - горстка звёзд,
мы - блёстки,
мы - Плеяды.
Мы вам заметны средь вселенской тьмы
лишь потому, что мы друг другу рады,
лишь потому, что существует "МЫ".
А вот наш свет.
Его колеблет воздух,
и вам, на нас глядящим, невдомёк,
что вместе мы - сверкающий мирок,
а порознь - еле видимые звёзды.
* * *
Не спрятать ржавчины под позолотой,
разлада - под цинизмом и зевотой.
И кто-то водкой оглушит себя,
а кто-то оглушит себя работой.
ЧЕЛОВЕК
Ему б играть на дудке и гитаре
да гоготать среди подружек в баре,
а он веками истину искал,
чтоб задохнуться в атомном пожаре.
* * *
Сегодня педсовет у нас, на нём
вопросов очень много разберём
и разберём кого-нибудь, конечно...
Иди умойся - вот ушат с дерьмом.
* * *
Сегодня педсовет у нас, сегодня
я вновь божиться буду, что с... сего... дня..
Ах, чтоб и так и этак вашу мать!
Вранина! Маразматина! Блевотня!
* * *
Ученики! Увы, я их люблю
и на сомнении себя ловлю:
нужна ли им та самая "культура",
чтоб век терпели всё, что я терплю.
* * *
Когда такие наступают дни,
что тот хорош, кто требует "распни",
будь как учитель тот из Назарета -
шкалу и целый мир переверни.
* * *
Забыли звёзды хоть разок блеснуть,
и снежный ветер зло ударил в грудь...
Нет, нет, не втиснуть жизнь в четыре строчки!
Но символичен этот зимний путь.
СКРОМНОЕ ПРИЗНАНИЕ ДРУЗЬЯМ
Уже три месяца не вижу звёзд,
заботы тянуться за мной, как хвост,
и нету времени взглянуть за тучи,
хоть разик выпрямиться в полный рост.
* * *
Ракета оперённая - "Стрела" -
шипя, на самолёт враждебный шла,
но вдруг перенацелилась на солнце,
как будто солнце поразить могла.
* * *
Жизнь - это вспышка, вечность - это мгла,
и он спешил окончить все дела,
ежеминутно думая о смерти...
В бреду предсмертном жизнь его прошла.
* * *
Во мне живут учитель и пиит,
учитель верой праведной горит
и строит в душах розовые замки...
Пиит сломать всё это норовит.
ПРАЗДНИЧНОЕ ЧЕТВЕРОСТИШИЕ КОЛЛЕГАМ
Возня и смех... Вот затрещала парта...
Ах, сколько В НИХ весеннего азарта,
ах, сколько В НАС усталости УЖЕ,
а ТОЛЬКО ЛИШЬ ЕЩЁ восьмое марта!
* * *
Какая тишь кругом! Во мраке
молчат дома, дворы, бараки...
И только трубы с белым дымом.
как восклицательные знаки.
* * *
Опять весна оттёрла с неба грязь,
и светлой синью засияла ясь.
Опять душа, как стёклышко, как небо:
вся скорбь с неё земная отскреблась.
* * *
Как трудно в этом мире кем-то СТАТЬ.
Гораздо проще верить и мечтать
и, натыкаясь на улыбку "взрослых",
о планах "детских" мило лепетать.
ГОТОВЯСЬ К УРОКУ В ЛЮБИМОМ КЛАССЕ
Уже давно измотаны все нервы
и съедены последние консервы.
Учи их!.. с языка-бормотуна
слова срываются: "мерзавцы... стервы..."
ДРУГУ
Лишь только красоту души я славлю,
по сорок раз две строчки правлю, правлю
и заставляю петь в стихах слова,
но душу петь никак я не заставлю.
И жду, мой друг, твоих стихов уж год.
Вернись к стихам - верни душе полёт.
Пусть не всегда слова тебе послушны,
в твоих стихах душа твоя поёт.
ТИГР
Скребётся в дом усатый серый тигр,
устал он за ночь от тигриных игр,
и хочется ему сардин в томате
и помурлыкать на кровати.
М А Р С И А Н С К И Е Э Т Ю Д Ы
1
Да, я здесь,
и в этом нет ничего удивительного.
Этот мир мне знаком.
Спокойно
смотрю ма переплетение линий
и
ничему не удивляюсь.
Кто-то берёт меня за руку и ведёт в кабину
Он - вежливость и вниманье.
Плавно отчаливает лифт,
и раздвигается горизонт,
но
я ничему не удивляюсь.
И всё же этот мир я вижу впервые.
Вот он,
чужой и таинственный,
далёкий и романтичный
мир будущего!
Мечта детства...
Марсианские будни...
Марс...
Вот он!
Шагни же в него, шагни.
Ведь это он.
Спокойно
бьётся сердце,
глаза
лениво вбирают простор и порядок,
не останавливаясь ни на чём.
Мне,
свободному дикарю
из XX века
душно,
душно среди
шахматно-строгих полей
и взметнувшихся лестниц
к небу.
Отсюда не проснуться.
А Земля?
Капитализма не стало.
Моря и горы,
материковый базальт и воздух - всё,
всё
спеклось в единый ком, как стекло,
а после
возник новый пояс астероидов.
И некому было
сложить легенду о безумном Фаэтоне.
Вновь
меня берут за руку,
но я не здесь...
Вновь
что-то хотят сказать,
но мне ли?
Я не нужен им.
Их жизнь
убежала далёко, как жизнь
внуков и правнуков
от доживающих век стариков.
Скорей бы меня забыли.
Скорей бы вечер.
Скорей бы!
2
Кто-то назвал это чувство ностальгией.
Ностальгия по Родине,
ностальгия по близким,
ностальгия по счастью,
ностальгия по детству,
а в детстве -
ностальгия по дальним странам.
Вечная жажда!
Вот этому стройному юноше
снится Дорога.
Он хочет шагать и удивляться,
он хочет шагать по Земле
всю жизнь.
А эта робкая девушка
мечтает взлететь,
пролететь над ещё не проснувшимся миром,
над ещё погружённым в туман лесом,
пролететь и растаять в предутренней мгле.
Их мечты
разобьются о жизнь.
Будет больно,
будет очень больно,
но ведь кто-то
будет шагать по Земле,
а кто-то
пролетит и растает в предутренней мгле.
И в этом суть жизни,
в этом - смысл.
Мы живём для того,
чтоб отдать себя людям,
мы живём их жизнью,
а они - нашей.
Тогда
в наши светлые комнаты
не вползает серый ядовитый паук -
скука.
Мы живём.
Летят годы, но мы
бодро идём сквозь пургу,
и мир
полон тайны,
полон удивительного.
Детство
не покинуло нас, а ушло вместе с нами
из детства.
Но этого нет.
Этого нет.
Нет.
Это всё потеряло свой смысл.
Разве может быть смысл в том, чего нет?
Я вырождаюсь.
Так вырождаются народы
от самой искренней заботы,
так без поражений нет смысла
в победах.
3
Вот и вечер.
Сумерки.
В небе игрушечный серпик.
Это - Фобос.
В саду
много растений.
Эти растенья - цепочки и сетки
из
фиолетово-сине-зелёных колец,
вложенных одно в другое.
Они - тяга к свету.
Их кольца
медленно шелестят в умирающем ветре,
как чешуя,
лелея свой матовый отблеск.
В них - гелий?
Дальше...
А дальше кончится сад и начнутся
сплетения линий,
те же квадраты
по плану разбитых
полей...
Только вечернее небо над садом
живое.
Созвездья
не изменили своих очертаний,
и ковш
опрокинут на сад,
и вечерняя свежесть
льётся на сине-зелёные кольца растений.
Веет
чем-то грустным и знакомым
от фиолетово-далёкого заката.
Иду по детству,
по ночному лесу
на поиски зелёных светляков...
_________________________________________________________________
ТРЕТИЙ ГОД НА УРАЛЕ
_________________________________________________________________
* * *
Друзья мои, живите наугад,
влюбляйтесь, поступайте невпопад,
пока нам всем мозги не заменили
на электронно-счётный аппарат.
* * *
Грядущее! Мечта любых эпох!
Прекрасен мир! Свободен каждый вздох!
А может быть - в войну играют дети,
и миром правит банда четырёх.
* * *
Мы все - тоска по Настоящему,
извысока в ночи светящему,
но жизнь подобна челноку,
вниз по течению скользящему.
* * *
Побудь у слабости на поводу,
влюбись в чужую синюю звезду,
оберегай, лелей её свеченье,
не погаси, предотврати беду.
* * *
У нас сегодня минус пятьдесят.
На стенах иней, а дрова трещат
и печь растоплена до красного каленья...
Ну что ж, Урал, входи в мой рубайат.
СЕМЬ РУБАИ,
СОЧИНЁННЫХ ВО ВРЕМЯ ПОЛИТЗАНЯТИЯ
1
У нас мероприятие опять,
у нас политзанятие опять...
А у меня, конечно, вдохновенье -
я начинаю рубаи писать.
2
Опять скучают школьники мои,
кружков не знают школьники мои...
У нас, учителей, политзанятье,
и от стыда пишу я рубаи.
3
Глазами по газетной полосе
скользит оратор-бормотун... Что се?
А се - идёт у нас политзанятье:
присутствуя, отсутствуем мы все.
4
У каждого из нас один вопрос.
К бумажке "отвечающий" прирос
и водит-водит носом по бумажке,
об идеалах бормоча под нос.
5
Он спрашивает: "Поняли, ребята?"
А после смотрит как-то виновато,
а после просыпается совсем...
"Ведь были ж вы ребятами когда-то!"
6
Друзья, сознайтесь, что не всяк из вас
шесть рубаи состряпать мог за час.
Идейный уровень у нас высокий,
и очень низкий уровень у вас.
7
Проклятье! Заседаем больше часа,
зевает вся учительская масса
и потихоньку смотрит на часы,
а нет бы отбубнить да вон из класса.
МЫ СО СВЕТКОЙ
Мы со Светкой вместе в садик ходим,
вместе мы играем, вместе - шкодим;
и на небо слазим мы со Светкой.
Спрятавшись за самой верхней веткой,
перочинным ножиком украдкой
от Луны отрежем ломтик сладкий,
пару сочных звёзд сорвём при этом
и запьём прозрачным лунным светом.
* * *
"Уж я намну, намну бока
начальникам и карьеристам!"-
твердил он, юным был пока.
Мнёт, мнёт начальству он бока -
работает он массажистом.
РАК
Отчего стыдливо так
в кипятке краснеет рак?
Раку стыдно от того,
что поймали мы его.
* * *
Любезный друг! Тебя пугает бедность?
Ты получаешь в трёх местах за вредность!
Ты и детей завёл лишь для того,
чтоб не платить налога за бездетность!
* * *
ОНА придёт - и вместе с ней - уют,
и вместе с ним - мечтам твоим - КАПУТ:
в тепле воссядешь, сытый и довольный,
не уделив стихам и двух минут.
МОНАХ
Воспоминанья, отойдите!
Лишь только сладостью греха
влечёт нас эта нить событий,
вся эта прошлая труха.
И вспоминается, как втайне
взглянул тогда в тот первый раз,
и взгляд ответный, неслучайный,
и огонёк при встрече глаз;
и то, как часто мы встречались,
и то, как месяцы шли, шли,
а мы - смешно звучит - общались,
мы подружиться не смогли;
и то, как в зале раздавался
мой первый вальс, а я мрачнел
и вообще сбежал от вальса
лишь потому, что не умел;
и то, как села на ступени
у низких каменных перил,
и голову я на колени
тебе тогда не положил;
и то, как... Память! Память, сжалься!
Зачем тогда при свете звёзд
к твоей груди я не прижался
под соловьиный перехлёст.
И вот живу забыто, постно,
не зная даже адрес твой...
Зачем я так легко и просто
расстался навсегда с тобой?
Лишь на единое мгновенье
я утонул в твоих глазах
и тут же взгляд отвёл в смущеньи
и отошёл... Зачем? Монах!
Монах! Монах! Служитель страха...
Прощай, минувшее! Прощай!
И келью старого монаха
в его ночи не посещай.
РАЗМЫШЛЕНИЯ У ВАЗОЧКИ
За вазочку берёт не много мастер:
копейки или просто сколько дашь.
Ведь это и на самом деле счастье,
когда умелец ты, а не торгаш.
Она проста, неряшлива немножко...
Слегка кокетничают белые мазки,
и тёмная волнистая дорожка
пять раз пересекает лепестки.
Затейливо, как на лубочных сценках,
сменяются счастливые цвета,
и на покрытых лаком лёгких стенках
весёлая играет пестрота.
И назначенье этих чутких стенок
не заменять, а оттенять цветы,
чтоб чище зазвенел любой оттенок
фиалки и куриной слепоты.
И вдруг - забавно! - вспомнились витрины,
ломящиеся от пудовых ваз.
Вот вазы чёрные - как сгустки тины,
вот вазы белые - как унитаз.
Безвкусицы ничуть не искупают
ни блеска острота, ни сочность тьмы.
И хорошо, что их не покупают,
а если покупают, то не мы.
Куда их? Может, в барские салоны?
С трудом заглянешь сверху в них, а там
зияют пасти для пучков соломы.
В них будет жутко умирать цветам!
А здесь отверстие, заметное не очень,
в расчёте на изящный стебелёк
напоминает как-то между прочим,
что дорог нам единственный цветок.
ДЕТИ
Посвящается Андрею Селькину
"Дети есть дети".
Великая мудрость
в том, чтобы это сказать и уйти
в свою крайнюю хату.
Дети есть дети, из них,
может, и вырастут люди.
По мне же
дети - хорошие люди,
которые НЕ
прокурили мозги,
НЕ
перелапали то,
что грешно и дыханием тронуть,
НЕ
спились,
НЕ
опустились на самое дно.
"У детей целая жизнь впереди".
Вот эта скромная девочка -
дочь алкоголика-папы,
дочь алкоголика-мамы.
Ей
нужно сегодня стирать
для себя и для младшего брата,
ей
нужно сходить в магазин
и купить пять буханок и пиво
(пиво - отцу,
буханки - поросёнку),
ей
нужно полы отскрести и помыть,
протереть подоконник и полку;
ей
нужно сходить за коровой
и землю вскопать под картофель,
ей
нужно бежать в детский сад за братишкой
и что-то готовить на ужин;
ей
нужно прочесть много книг, но сегодня
можно без этого и обойтись...
А как ей хочется
получить "четвёрку"!
Дети есть дети, но им
многое можно сказать,
не разбившись о лёд безразличья.
Они
многого могут добиться
упорством и силой,
верой в добро,
справедливым и праведным гневом.
А если
что-то они и не в силах понять,
так ведь только
наши больные "недетские" чувства,
стремленье к карьере
ценой настоящего счастья,
привычку скучать
под видом веселья,
боязнь путешествий,
открытий и новшеств,
жестокость к себе и к другим,
безразличие к жизни...
Так-то, мой друг!
Хорошо, что мы дети хоть в чём-то.
Спешу
наполнится светом
восторженных глаз.
* * *
Уже давным-давно за двадцать.
Не гениален. Не угнаться
за тем, за этим, за другим...
И так не хочется сдаваться!
ПРЕДОСТЕРЕЖЕНИЕ
(прочитано во сне в книге Сельштока)
Красавица с душой змеиной, злой
и внешне вдруг становится змеёй,
и ей тогда змеёй навек остаться...
Змея не вспомнит, как расколдоваться!
ЧАЙ
Не проповедуй алкогольных пыток,
из песен пафос винный исключай!
Да будет чай! Божественный напиток,
невинный чай, большой и добрый чай!
И кто б ты ни был - вечный неудачник,
распределенья ждущий выпускник,
районный фельдшер, захандривший дачник
иль вообще учитель с пачкой книг -
не возноси судьбы своей плачевность
и пей с друзьями щедрый эликсир.
Дарует он беседе задушевность,
душе - покой, больному горлу - мир.
Лишь только солнце сходит с небосклона,
он манит нас вскипевшим говорком,
и ярко-жёлтым серпиком лимона,
и седоватым вьющимся парком.
Среди хлебов, среди конфетных горок
он царствует, учитель, друг и врач.
И сладок он, и, если нужно, горек,
и, если нужно, крепок и горяч.
И, если нужно, он в душе холодной
остывшие мечты разгорячит,
и ты воспрянешь, и в груди свободной
взволнованное сердце застучит.
И ты поймёшь, и ты полюбишь друга
за искренность, за мысль и за полёт,
и вырвешься из суетного круга,
и всё в тебе от счастья запоёт.
Ты бросишься кому-нибудь на помощь,
ты маленький затеплишь огонёк,
и кто-нибудь, почти погибший в полночь,
почувствует, что он не одинок.
Но если ты увидишь чью-то грешность
и, вскипятившись, крикнешь: "Бей их, бей!" -
остудит чай чрезмерную поспешность:
сперва подуй - и только после - пей.
Люблю я эти тихие беседы
за скромным, за непраздничным столом;
и споры, и расспросы, и советы,
и искренность, и истинность во всём.
Так, может быть, не будем суетиться
и за грядущим днём лететь сопя?
Попробуем хоть раз остановиться
и с удивленьем выслушать - себя,
понять, что нужно нам на самом деле,
припомнить наши первые мечты
и тем путём пойти к желанной цели,
который оградит от суеты.
Попробуем на сделанное нами
без розовых очков хоть раз взглянуть,
увидеть и не пламя, и не знамя,
а скучный и весьма обычный путь,
Учёба, повседневная работа,
семь тысяч мелочей - на одного.
А ты всё ждёшь за годом год чего-то,
но, видно, не дождёшься ничего.
Какие-то сомнительные сдвиги,
писанья в стол, мечтанья в забытьи...
А где-то - ненаписанные книги,
открытья несвершённые твои.
А где-то - Гималаи, Кордильеры,
атоллы, джунгли, пальмы и моря,
другие страны и другие веры -
мечта неутолённая твоя.
А где-то - сквозь невзгоды и ненастья
прошедшие с победами друзья.
Они уже познали привкус счастья,
их обмануть и сбить с пути нельзя.
А где-то - синева, простор для ветра,
калитка, дом, знакомое крыльцо,
девчонка, и веснушки щедро-щедро
весёлый кто-то кинул ей в лицо.
А где-то...
Впрочем - где? В мечте? А рядом
отчёты, планы - жизнь среди бумаг.
Когда её окинешь трезвым взглядом,
осознаёшь - не так живём, не так.
О пенсии печёмся, об окладе,
пропиской дорожим, а не мечтой,
и детям дарим счастье в шоколаде
с классической начинкой - пустотой.
Ну так уснём, чтоб утром встать другими,
не сбитыми потоком кутерьмы,
умелыми и смелыми - такими,
какими стать мечтали в детстве мы.
Попробуем?! И честно, и открыто,
но не по-детски - с опытом, умно.
И да не будет ГЛАВНОЕ забыто!
И да свершится всё-таки ОНО!
Но...
стоп, друзья! Накал стиха умерим
и кипятильник выключим в душе,
а то мы ищем, пишем, спорим, верим.
а нас никто не слушает уже.
Теперь я вас пореже навещаю,
с Урала к вам на чай не забегу,
но не отчаиваюсь, верю чаю
и чайник мой зелёный берегу.
Затапливая и рассвет встречая,
я в термос наливаю чай с утра,
и, отработав день, за кружкой чая
спокойно коротаю вечера.
Меня не тянут шумные попойки
с хмельным угаром дружеских бесед.
Там только внешне искренни и бойки,
а в глубине - глухой несвязный бред.
Письмо от друга - лучший собеседник,
когда не чай в округе господин;
и я, как чайной жизни проповедник,
в субботу за столом сижу один.
Но благодарен я судьбе и чаю,
и благодарен каждому письму,
и, если на письмо я отвечаю,
то мне не одиноко одному.
Я славлю в письмах-песнях чаепитье,
я славлю тех, кто чаем нас поит,
и повторяю снова, как открытье,
банальнейшую истину:
Пиит!
Не проповедуй алкогольных пыток,
из песен пафос винный исключай!
Да будет чай! Божественный напиток!
Невинный чай! Большой и добрый чай!
Да будут наши тихие беседы
за скромным, за непраздничным столом,
и споры, и расспросы, и советы,
и искренность, и истинность во всём!
_________________________________________________________________
ЧЕТВЁРТЫЙ ГОД НА УРАЛЕ
_________________________________________________________________
* * *
Как просто -
лететь
на коне
со шпагой
рубая ИХ.
Куда труднее,
если шагом,
ну а точнее -
шаг за шагом
и вместо шпаги - стих;
когда, куда идти - неясно,
и душит пошлость словно астма,
и враг неуязвим, как слизь,
текущая по шпаге вниз.
* * *
Стихослагатель мой упорный!
Хваля добро, ругая зло,
под каждой строчкой стихотворной
ты ставишь месяц, год, число.
И снова месяц, год...
А надо,
взрывая ТИШЬ библиотек,
под чем-нибудь поставить дату -
не год, не день - XX век!
* * *
Сцена от скуки разинула рот,
сцена зевнула...
Каждый в президиуме как зуб
Вельзевула.
* * *
Посв. Михаилу Чегодаеву
Здесь говорили об искусстве,
о сильном чувстве,
смелой мысли
и о бессмертии стихов.
А где-то шли танки.
Здесь рассуждали о свободе.
о смысле жизни,
альтруизме
и о непротивленьи злу.
А где-то шли танки.
Здесь улыбались, восклицали,
друг другу пожимали руки,
торжествовали над врагом,
смеялись, пели...
А где-то шли танки,
и они были уже близко.
ТАМ СРЕДИ ЗАРОСЛЕЙ...
Там среди зарослей воды ручейные,
джунгли болотные, земли ничейные!
В облачных зонтичных жизни жужжание,
крыльев движение, ножек шуршание.
Пчёлы с обножками резко снижаются,
и язычки вглубь цветка погружаются;
рядом бронзовки сидят изумрудами
вместе с журчалками золотогрудыми,
вместе с изящными тонкими осами;
и переполнено небо стрекозами,
а в бузине меж корней и репейника -
шелест воинственного муравейника...
ИГОРЯ
Двум Игорям, которые женились,
стихи писать бросили и вообще.
Жили-были игоря.
Ох, и зря
побросали игоря
якоря;
испугались, что о быт.
как о риф,
будет парусник разбит
среди рифм.
Но не плавать кораблям
по полям,
и склевал всех Игорей
воробей.
Быт, он внешне - чик-чирик -
воробей,
а заглянешь под парик -
Бармалей.
* * *
Тане Шешуковой
и Ларисе Титовой
Всю ночь таинственно горит
звезда на колпаке,
и сказка грустная звучит,
и кровь стучит в виске,
и гаснет взор, усталый взор,
и прилетает сон,
и раздвигается простор
под колокольный звон;
и возникает гномик мой,
и прибегает лань,
и в бешенстве сверчок ночной
переступает грань;
и детство раннее стоит
совсем невдалеке;
и до утра горит-горит
звезда на колпаке.
ОСЕННЯЯ НОЧЬ
Здравствуй, добрая ночь!
Осенняя тёплая ночь!
Я прошагаю тебя
по широкой бетонной дороге
через поля и леса,
проверяя дорогу по звёздам,
слушая шелест листвы
и стрекотанье цикад.
Я прошагаю тебя
по широкой бетонной дороге,
чапая грязью вблизи
новых посёлков и фабрик,
и на рассвете приду
к одноэтажному дому.
Месяц в ветвях заблудился,
прыгает с пихты на пихту
и, оттолкнувшись, плывёт,
словно челнок по заливу.
Вот прочертил метеор
яркую нить в Орионе,
ветер донёсся с полей,
и переполнилось тело
радостным чувством свободы.
Здравствуй, добрая ночь,
осенняя тёплая ночь!
Я прошагаю - один -
всю тебя - и на рассвете
передохну от дороги.
* * *
Устал посёлок от проблем:
"Где?", "Кто?", "Кого?", "За что?" и "Чем?"
Все норовят услышать: "Кто?",
"Куда?", "На сколько?" и "За что?"
СЕРЫЙ ЧЕЛОВЕК
Между трёх лесов зелёных,
между двух лазурных рек
жил под небом синим-синим
серый-серый человек.
Он, как мы, имел два глаза,
все цвета он различал,
но из всех цветов различных
ни один не замечал.
Всё на свете видел серым
этот серый человек:
даже радугу на небе,
даже в поле белый снег.
Шёл он утром на работу
переделать кучу дел
и ни разу не споткнулся,
так как под ноги глядел.
И торчала под ногами
бледно-серая трава,
и висела на деревьях
бледно-серая листва.
И стояли чуть поодаль
бледно-серые сады,
и цвели кому-то на зло
бледно-серые цветы.
С серых полок в серых папках
брал он серые "дела"
и садился с серым видом
возле серого стола.
А потом он шёл с работы,
переделав кучу дел,
и ни разу не споткнулся,
так как под ноги глядел.
И торчала под ногами
та же серая трава,
и висела на деревьях
та же серая листва.
Он ни разу не ошибся,
он ни разу не ушибся,
не взглянул по сторонам
и - не улыбнулся нам.
Он не знал, что светит солнце,
что огромен белый свет,
что над ним большое небо,
что у неба синий цвет.
Он не знал, что жил у леса,
он не знал, что жил у рек...
Был он серый, очень серый,
серый-серый человек.
ЛЕСОРУБЫ
Рукавицы, шапки, шубы...
Приходили лесорубы,
заводили бензопилы
и пилили, что есть силы.
Пели,
пилы,
пили
смолы,
распилили
дали-долы,
и попадали леса,
и открылись небеса,
и раздвинулся простор
от морей до синих гор.
Ни куста,
ни деревца -
поле,
поле,
поле,
поле,
поле,
поле без конца!
ХОРОВОД
Это кто там пляшет?
Что за чудеса!
От мороза даже
у Луны слеза.
Поле в лунном свете.
Снеги глубоки.
А снежинки эти
словно огоньки.
В шапках-невидимках
целый хоровод -
пляшет на снежинках
маленький народ.
Пусть морозы люты!
Пусть бездонна высь!
Маленькие люди
за руки взялись.
Маленькие свечки
в искристом огне.
Пляшут человечки
в лунной тишине.
Снежное раздолье!
Праздничный мороз!
И сверкает поле
тысячами звёзд.
ШАЛЯЙ-ВАЛЯЙ
(Из Маршака)
Шаляй-Валяй в ночи гулял,
Шаляй-Валяй употреблял.
Суд и милиция, школа и мать
не могут Шаляя,
не могут Валяя,
Шаляя-Валяя,
Валяя-Шаляя,
Шаляя-Валяя
унять.
ВЕСЕННЕЕ СМЕХОТВОРЕНИЕ
Биологическому кружку
Из-за тучки-стёклышка
выглянуло тёплышко.
Это ли не праздник сам,
если небо дразнится,
если голубёнышем
тянется к зелёнышам,
если ясью радует,
со снегами ратует!
Торопитесь тропами
в пору ту протопаться,
когда к солнцу тёплому
всё расти торопится.
Станьте снегоборцами!
Станьте смехотворцами!
Вы же, заседалые,
заседайте далее!
"Проценты" и "портфели"
вас вконец испортили.
Наподобие наледи,
лаковое-маковое,
затвердело на лето
ваше место мягкое,
поросло мозолями -
трудовыми травмами.
Не бродить вам зорями
молодыми травами.
Пусть вам вечность тянется,
и "до заседаньица"!
Мы уходим по утру,
нам стрельба не по нутру -
мы идём с влюблённостью,
с вечной удивлённостью,
с фотоаппаратами.
Радостному рады мы.
Лес-лесёнок,
как лисёнок
(как лосёнок,
как рысёнок...)
что-то там бурчит спросонок
реками-речищами,
речками речистыми,
ручейками-речейками
чистыми-пречистыми.
От весенней ростоми
дали в дыме-роздыме.
и берёзам плачется
по зелёным платьицам,
и в цвету подснежники,
белоснежки-нежинки,
и легко
шагается,
и смехо-
слагается.
СТУЧАЩЕМУСЯ В СКАЛЫ
Из века в век стучит прибой,
стучит о скалы;
и некто глупой головой
стучит о скалы,
о те же скалы.
Он думает, что разобьёт,
расколет скалы,
и солнце весело сверкнёт
сквозь эти скалы,
глухие скалы.
Ещё чуть-чуть, и треснет лоб
от благородства,
но не найдётся знаков "STOP"
для дон-кихотства,
для дон-кихотства.
Не разбиваются мечты
об эти скалы,
ты даже счастлив, если ты
стучишь о скалы,
об эти скалы.
И кто на свете не мечтал,
не верил в счастье!
Какой высокий идеал!
Какое счастье,
большое счастье -
стучать о скалы!
КОРАБЛИКИ
Ученикам Ильичёвской школы
Мы ликуем, мы слагаем
наши первые стихи
и кораблики пускаем,
перегнув черновики.
И уходит, и уходит
к неизвестным берегам
тот бумажный пароходик,
что пустить случилось нам.
И куда-то, и куда-то
уплывают на века
и события, и даты,
и листки черновика.
И смеётся, и смеётся
над мечтами кто-то злой.
Ничего не остаётся
в дымке нежно-голубой.
Но доходит, но доходит
к нашим внукам и сынам
тот бумажный пароходик,
что пустить случилось нам.
И ликует, и слагает
кто-то первые стихи.
и кораблики пускает,
перегнув черновики.
* * *
Волшебный мир! Ты снишься нам,
и руки тянутся к рукам,
и песни улетают к солнцу
и вспыхивают где-то ТАМ.
ЗАРИСОВКА В ПУТИ
Впотьмах по замети иду, иду...
И кто-то там забыл зажечь звезду,
и кто-то постарался путь по жизни
таким же сделать, как и путь по льду.
Иду, иду - сквозь темень, сквозь метель.
За снежной далью, за холмами - цель.
И это всё, друзья, в буквальном смысле,
а то к чему мне эта канитель?!
В буквальном смысле я иду по льду,
на самом деле не найду звезду,
которая была и в тучах скрылась,
и цель реальную имею я ввиду.
Из-за холма посёлок мой сверкнул,
фонарь, едва контача, подмигнул,
залаяла собака, и у клуба
кого-то кто-то сочно матюкнул.
* * *
А почему?
Если ты веришь, значит,
можно верить;
если ты любишь, значит,
есть в мире любовь;
если ты хочешь,
если ты очень-очень хочешь,
то всё будет так, как ты хочешь,
Жизнь,
вся окружающая нас жизнь
делает нас,
но ведь и мы делаем её!
* * *
Вот так, друзья, вот так живу:
каникул жду, как ученик;
изголодавшись по стихам,
строчу стихи, а там опять
работа захлестнёт меня.
ЛИРИЧЕСКОЕ
Сижу с настольной лампой.
Вскакиваю.
Хожу по комнате.
Сажусь.
Пишу концерт для ветра и органа.
Прислушиваюсь к музыке.
Вздрогнув,
смотрю на часы.
АНТИЧНОЕ
Говоришь: институт я закончу,
устроюсь работать,
подыщу посветлее квартиру,
поближе к работе,
и машину, и дачу куплю
и женюсь - как по маслу
легко и счастливо
пойдёт моя жизнь.
Заказать своё счастье ты хочешь,
меню изучая;
а оно не жаркое на блюде,
а вольная птица.
Начинается счастье внезапно,
без предупрежденья,
кончается быстро.
Мелькнуло - и нет.
* * *
Ольге Таллер
Человек устремлён к свету.
Он - порыв. Он - мечта о высоком.
В мире больном и жестоком
человек устремлён к свету.
Он руками тянется к солнцу.
Тонким стеблем в колодце
человек устремлён к свету.
И чем гуще и гуще темень,
тем сильней и сильней он с теми,
кто из тьмы устремлён к свету.
И когда ломается стебель
и сгущается полная темень,
он мечтой устремлён к свету.
И когда он совсем пропойца,
всё равно он не успокоится,
всё равно устремлён к свету.
Он мучительно хочет забыться,
только этого не добиться -
он душой устремлён к свету.
Где-то там в глубине души
всё равно устремлён к свету.
В ЧЕСТЬ ВОИТЕЛЕЙ-ГЕРОЕВ
(Из Анакреона)
В честь воителей-героев
гимны петь и мне хотелось,
брал гитару, но лишь только
о веснушках Нинки пелось.
Я о подвигах гражданских
петь пытался, но гитара
сразу трескалась, и струны
рвались с первого удара.
Так простите же, герои!
Не о стройках, не о пушках -
я бренчу на шестиструнке
лишь о нинкиных веснушках.
* * *
С добром, со злом ли к нам идут, отчасти
от нас зависит, это в нашей власти:
когда на встречных сами скалим пасть,
то ничего не встретим кроме пасти.
ААЙ-ДЕН-ТЕН-РИН
Аай-ден-тен-рин,
аай-ден-тен-рин,
аай-ден-тен-рин,
аай-ден-тен-рин...
Я свой приёмник,
старый приёмник,
чуткий приёмник
как-то включил.
Нет ли в эфире
вести о мире,
вести о мире
и о любви?
Слышу о войнах,
планах разбойных
и недостойных
чьих-то делах;
о разрушеньях,
о покушеньях,
о нарушеньях
слов и границ.
Громкие марши,
бойкие ритмы,
бравые песни
под барабан...
Нету в эфире
вести о мире,
вести о мире
и о любви.
Вдруг из-за хрипа,
вдруг из-за сипа,
вдруг из-за шипа,
из-за помех
слышу я голос.
слышу я песню,
тихой гитары
ясную речь.
Аай-ден-тен-рин,
аай-ден-тен-рин,
аай-ден-тен-рин,
аай-ден-тен-рин...
Что-то такое
с тихой тоскою,
с вечной тоскою,
ведомой всем,
на иностранном,
на неизвестном
очень понятном
всем языке.
И не мешают
хрипы и шипы -
только понятней
песня от них.
Так и должно быть,
чтобы победно
шло к нам искусство
через шумы.
Аай-ден-тен-рин,
аай-ден-тен-рин,
аай-ден-тен-рин,
аай-ден-тен-рин...
НАМ ЛИ?!
Нам ли
в житейские рамки
просторы души заключать,
заменяя
жажду труда
телевизором до оглупенья?
Нам ли
от сих и до сих
вызубрить школьные книги
и точку поставить в познаньи?
Нам ли,
окна зашторив,
прожить среди стен,
не мечтая о солнечном свете?
Нам ли
бояться любви,
пугаться тоскующей мысли и правды,
бегать от горя чужого
и нашего смелого счастья?
Нам ли?!
Ну так будем, друзья,
из кубков-ладоней
пить родниковую воду
за дружбу,
за крылья
нашей свободной мечты.
Будем хмелеть
от солнечных песен
и звонких стихов,
от улыбок и взглядов,
от прикосновенья
нежной руки.
Пусть человек недалёкий
тонет в бутыли с вином,
ну а я бы
в синих глазах утонул,
в предрассветных синеющих далях.
Будем огни зажигать
на далёких вершинах,
купаться
в чашах озёр,
по альпийскому лугу
к новым вершинам идти,
пожимать
пихтам зелёные мягкие лапы.
Ветер!
Волосы нам разметай,
унеси далеко-далеко все печали,
небо очисти от туч
и жаркие губы обветри.
Солнце!
Опали наши лица
добрым и мудрым огнём,
чтоб они отливали
солнечной бронзой.
Небо!
Наполни глаза синевою и светом,
пролей
благодатные щедрые ливни,
грозами вспыхни над нами.
Ливни!
Вымойте землю,
луга и леса
и останьтесь
в сочной зелёной траве
ожерельями радужных капель,
чтоб, за руки взявшись,
бежать босиком по высокой траве,
обдаваясь
душем холодным с ветвей,
и смеяться от счастья.
... смеяться от счастья...
... от счастья ...
Только
не забыть бы среди развлечений и смеха
нашего предназначенья
в единственной жизни
на этой единственной нашей Земле.
Счастье!
Помоги нам заметить чужое угрюмое горе,
помоги нам любить, ненавидеть,
и честно пройти
свой отрезок пути
по дороге, зовущейся Вечность.
* * *
У многих молодости нет.
Есть затянувшееся детство.
В нём столько лени и конфет,
мороженого и кокетства!
У многих молодости нет.
Где мысль и труд, любовь и ярость?
Проходит детство в тридцать лет,
и сразу наступает старость.
НИКАКИЕ ЛЮДИ
Никакие люди ходят на работу,
никакие люди ходят в магазин,
никакие люди празднуют в субботу
как один похоже, скучно как один.
Никакие люди покупают дачи
где-то за лесами, где-то над рекой
и глядят часами телепередачи
с никаким участьем в позе никакой.
Напевая тихо никакие песни
с никаким мотивом к никаким словам,
никакие люди никакие письма
в праздничных конвертах отправляют нам.
Никакие вихри никаких событий
их несут по жизни, и за годом год
никаких стремлений, никаких открытий,
никаких сомнений, никаких невзгод.
РЕПЛИКА
Самый пышный отчёт
подаёт
обычно тот,
кто весь год
уклонялся от
работ.
Вот.
* * *
Главенствуй, сильной личностью слыви,
но в тех, кто рядом, личность не дави -
не то с безликими помрёшь со скуки,
читая в их словах слова свои.
ЛЮБУШКА-ГОЛУБУШКА
Ой ты, Любка-Любушка,
Любушка-голубушка!
Всё ты рвёшься, милая,
убежать от матери,
нагуляться досыта.
Приберись-ка в комнате,
постирайся-выглади,
а гулять успеется...
Скоро станешь на ноги,
выйдешь замуж, девочка,
вспыхнешь цветом маковым,
к милому ласкаючись,
и заплачешь с радости,
глядя на ребёночка...
Ой ты, Любка-Любушка,
Любушка-голубушка!
Вдоволь настираешься.
вдоволь наготовишься,
в ноченьку ненастную
досыта наплачешься,
мужика пьянущего
выставляя за ворот,
сына-алкоголика
матюкая за полночь.
И припомнишь в старости,
как гуляла смолоду,
как гуляла смолоду
да не нагулялася...
ДРУГУ
Здравствуй, мой Друг!
Как отрадно
в письмах писать это слово,
в памяти воскрешая
прошлое снова и снова.
Вот мы проходим лесом
(полем, болотом, лугом...) -
дятел встречает нас первым
дробным весенним стуком!
Вот мы весь день играем
в страны, в битвы, в победы.
Сабли - крапива, а кони -
звонкие велосипеды.
Вот мы штурмуем книги,
вот мы торопим сроки -
как раздаются звонко
первые наши строки!
Вот, засидевшись за чаем,
делимся самым заветным,
это прекрасное слово
не объявляя запретным.
Друг!
Мы прожить мечтаем
честно, открыто и смело,
твердо усвоив, что счастье -
не развлеченье, а дело.
Так-то, мой друг, но обидно
видеть многих и многих,
сбившихся с этой дороги,
спившихся,
духом убогих.
Кто-то из них осуждает:
"Брезгует нашей кружкой."
Кто-то из них рассуждает:
"Трезвенник?
Пьёт под подушкой!"
"Счастлив работой? Несчастный!
Что? Даже в праздник не выпить?
Ну погоди - мы сумеем
дурь из тебя эту выбить!"
Но бесполезно. Куда там!
Я безнадёжно пропитан
детством, работой, любовью
к соснам, берёзам и пихтам.
А одиноко - бегу я
не к анекдотикам сальным -
к письмам твоим откровенным,
радостным и печальным,
* * *
Года как поезд и как вихрь,
Возникло - пронеслось...
И горе в них, и радость в них,
и властный стук колёс.
Идут года, идут года
и что ни год - быстрей.
Тебе туда, тебе туда
на зов ночных огней.
Всё нужно сделать на ходу:
отверить, отмечтать,
всего себя отдать труду
и в жизни кем-то стать.
Всё нужно сделать на ходу:
под стук колёс сквозь дым
заметить робкую звезду,
плывущую над ним.
Но только некогда мечтать -
вперёд, вперёд, вперёд!
Не пересесть, не переждать,
свернув за поворот,
не посмотреть издалека
на суету земли...
Звезда ныряет в облака,
теряется вдали.
Идут года, идут года
и что ни год - быстрей.
Тебе туда, тебе туда
к последней горстке дней.
Безостановочны года.
Не упади! Держись!
От некогда до никогда
всего лишь только жизнь.
* * *
Всю жизнь
я слушаю музыку.
Это тихая музыка
моей жизни.
Когда-то она звучала таинственно,
доносясь из прохладных загадочных гротов,
из леса, где живут и прячутся сказки.
Но вот она вспыхнула ярче,
куда-то рванулась,
позвала,
переполнила душу волненьем и страстью...
А потом зазвучала нежно-нежно.
Это пришла весна.
Всю жизнь
я слушаю музыку.
Это тихая музыка
моей жизни.
Чёрной и белой нитью
вплелись в её ткань
грусть и радость.
Быть может, ещё раздадутся победные нотки,
и заиграют торжественный марш
отчаянные музыканты,
но там,
в самой-самой глубине души
всегда
будет тихая нежная музыка.
Это тихая музыка моей жизни,
это и есть сама жизнь,
и в зале погаснет свет,
лишь смолкнут её последние аккорды.
СЧАСТЬЕ СИНЕКРЫЛОЕ
По-над градами, по-над весями
пролетало Счастье синекрылое,
соколиным оком вниз поглядывало,
поглядывало, выискивало,
где бы свить навек себе гнёздышко,
воспитать-вскормить милых птенчиков.
Глядь-поглядь: внизу сады пышные,
луга сочные, стада тучные,
дома крепкие и богатые,
а из труб дымки аппетитные,
знать, пекут блины люди добрые,
выпекают коврижки медовые.
И сложило крылья Счастье вольное,
отыскало уголок в тёплой комнате,
чтобы свить навек себе гнёздышко,
воспитать-вскормить милых птенчиков.
Глядь-поглядь: а оно и не строится,
не свивается тёплое гнёздышко,
ни травинки в дому, ни соломинки,
паутинки со стен и те повычищены.
Да и люди-то кругом всё недобрые,
ой, недобрые, ой, завистливые,
осторожные да расчётливые;
в кошельках монетки пересчитывают,
в кубышки тайком перекладывают,
чтоб не видел кто, озираются.
И глядят они на гостью залётную,
так приглядываются, как прицениваются,
ни блином, ни коврижкой не поделятся.
Затолкали они Счастье вольное
в клетку тесную, в клетку тёмную
с навесным замком позолоченным,
набросали туда крошек с мусором,
мол, поешь да попой, наша гостьюшка.
Стало жить-поживать Счастье пленное
да грустить-тосковать по красну солнышку.
А и люди-то кругом всё недобрые,
ой, недобрые, ой, расчётливые.
Скучно видеть их, скучно слышать их,
скучно петь для них песни грустные.
И повыцвели перья синие,
и померкли глаза соколиные,
исхудало в семь раз Счастье пленное,
исхудало в семь раз, приуменьшилось
и протиснулось между прутьями,
еле слышное на пол выпало.
На полу его не заметили,
так и вымели Счастье из дому
вместе с крошками, вместе с мусором
и закрыли за ним двери крепкие.
Отлежалось оно на густой траве,
надышалось оно свежим воздухом,
отогрелось оно светом солнечным
и рванулось ввысь из последних сил,
и запело, запело от радости,
улетело за синие реки,
за зелёные боры, за белые горы,
поселилось за морем в безлюдных лесах,
ночевало в пещерах, росой умывалось,
питалось грибами да дикими ягодами.
И окрепло вновь Счастье вольное,
засверкали глаза соколиные.
Стало скучно ему одинокому
и взмахнуло оно чудо-крыльями.
По-над градами, по-над весями
полетело Счастье синекрылое
поискать людей нерасчётливых,
не с великой мошной да с широкой душой,
чтобы свить у них своё гнёздышко,
воспитать-вскормить милых птенчиков.
Глядь-поглядь: внизу сады бедные,
луга голые, стада тощие,
дома шаткие, небогатые,
а из труб дымки еле стелятся;
но зато везде люди шумные.
некрасивые, неопрятные,
а весёлые и разгульные,
а живут они припеваючи,
и душа, как рубаха, распахнута:
с кем хотят они, с тем целуются,
с тем милуются, обнимаются;
с кем хотят они, с тем поссорятся,
всё, что на сердце, прямо выскажут.
И сложило крылья Счастье вольное,
залетело в уголок дымной комнаты.
Увидали его люди шумные,
усадили за стол, стали потчевать:
подавать, подливать да подбадривать,
чтобы пелось ему всех раздольнее,
чтоб плясалось ему всех разгульнее.
Подпоили они Счастье вольное
и упало оно, как убитое,
но не долго гостило-бражничало,
протрезвело к утру, призадумалось
и покинуло их, незадачливых.
Так не свилось у них тёплое гнёздышко,
не щебечут у них малые птенчики.
Ну а Счастье, птица залётная,
понеслось выше облака белого
по-над градами, по-над весями,
чтобы высмотреть, чтобы выискать
бескорыстных людей да не бражников,
трезвенников да не денежников.
А внизу дома двухэтажные
за глухими-глухими заборами,
с навесным замком недоверчивым
да с плохими людьми - денежниками.
А внизу дома накренённые,
лопухом да крапивой обросшие
с искривлённым окном полувыбитым
да с пустыми людьми - пьяницами.
Так летало семь лет Синекрылое,
так летало семь лет и семь месяцев.
И устали лететь крылья синие,
и устали глядеть глаза соколиные,
утомилось в пути Счастье вольное
и присело на сук у скворечника.
Глядь-поглядь: внизу дома скромные
небогатые и небедные,
с невысоким, но чистым окошечком,
с небольшим, но зелёным садиком.
И спорхнуло вниз Счастье тихое,
залетело в дом к людям ласковым,
стало вить-свивать своё гнёздышко,
напевать в углу свои песенки
да к хозяевам новым приглядываться.
Пропоёт петух, и встают чуть свет
люди добрые работящие,
умываются, собираются,
на работу идут, не запаздывают.
А как солнышко к долу склонится,
так придут домой, дружно ужинают.
Угощенье у них небедное,
хоть без перца оно, без пряности;
и беседа у них спокойная,
хоть без мысли она, без задумчивости;
а живут они, не нуждаясь ни в чём,
да за годом год одинаково.
Так бы жить у них Счастью тихому,
выводить-опекать милых птенчиков,
да недаром оно Счастье вольное,
Счастье вольное синекрылое,
не вместить его в деревянный дом
с невысоким узорным окошечком,
с аккуратным зелёным садиком.
Размечталось в ночи Счастье вольное:
распахнуть бы даль неоглядную,
охватить бы ширь неохватную,
улететь бы ввысь к небу синему
да зажечь звезду в небе новую;
то понять, что никем не понято,
то создать, что никем не создано,
то отдать-подарить миру целому,
что ещё ему не дарил никто.
Ой, вы люди, люди милые,
люди милые да недалёкие!
Жаль оставить вас Счастью светлому,
жаль покинуть вас, честных тружеников.
Да и с вами жить - стоскуешься
по мечте, по свободе, по творчеству.
Загрустило Счастье вольное,
подумало-поразмыслило
и однажды из дому вылетело
и растаяло в дымке утренней.
Хорошо, что вы не заметили.
Улетело Счастье синекрылое
к беспокойным людям - к мечтателям
речи слушать их вдохновенные,
скудный хлеб делить, потом политый,
помогать в труде, помогать в борьбе,
наполнять их дни бурной радостью
и, прижавшись к ним, вместе с ними петь
песни грустные, песни мудрые.
Ну а станет хлеб полон горечи,
обожжёт зима лютым холодом -
улетит в слезах Счастье честное,
улетит в слезах да не надолго,
постучится к вам, отогреется
и помчится к ним в даль тревожную.
А они в ночи собираются,
оставляют они свои хижины
и уходят нелёгким путём
Счастью смелому навстречу.
_________________________________________________________________
ПЯТЫЙ ГОД НА УРАЛЕ
_________________________________________________________________
* * *
Ура! Конец бегучке. Заседанье.
Есть время написать друзьям посланье,
прочесть письмо, сложить стихи, подумать
и просто подремать под бормотанье.
* * *
Когда вокруг весёлый мат
и всё святое матерят,
во мне печальные как флейта
стихи рождаются, звучат.
ПСИХ
Он не "как все", и каждый волен
заметить вскользь: "Душевно болен",
хихикнуть, психом называя,
а у него душа болит,
душа больная!
И вам, бездушные, никак не разглядеть
всё, от чего душа обязана болеть
в том случае, когда она живая.
* * *
Прочитай стихи свои - себе
в комнате холодной
о своей загадочной судьбе,
грустной и свободной.
Прочитай, пугая тишину
безответным словом,
и ступай готовиться ко сну
и к сомненьям новым.
* * *
Ольге Таллер
Милая светлая Ольга!
Радуюсь вашему свету
и, улыбаясь, лелею
радость хорошую эту.
"Музыка, осень, искусство..."
И окружает меня
птичий солнечный щебет -
звонкая болтовня.
Тонкие быстрые пальцы
нежную флейту берут
и, пробегая по кнопкам,
плачут, ликуют, поют.
Плачут, ликуют пальцы,
опускаются, замирая...
И вновь этот голос чистый -
эта флейта вторая!
Нет, мы счастливцы, Ольга!
Нет, мы счастливей всех,
если всю ночь не смолкает
наш ненасытный смех,
если отдать умеем
покой и любой уют
за труд и чистую совесть,
за звонкую радость минут.
Вот так и иду я по свету,
радуясь встречам кратким,
письмам, труду и дороге,
музыке, слову и краскам.
И до чего же я счастлив! -
стольких имею друзей
умных, добрых и честных,
верных мечте своей.
Ольга! Спасибо! Спасибо!
Много-много тепла
оставить в душе скитальца
встреча одна смогла.
Ольга! Спасибо! Спасибо!
Много-много часов
я проведу над тетрадью
акварельных ваших стихов.
Ольга! Спасибо! Спасибо!
Вот так и стоять на своём,
переполняя будни
таким, как у всех, трудом.
Вот так и сидеть под вечер
после дневных трудов
над черновой тетрадью
своих и чьих-то стихов.
Вот так и шагать по свету,
приобретая друзей
умных, добрых и честных,
верных мечте своей.
ЗИМА УГРЮМАЯ
Зима угрюмая, согрей
над печью зябнущие руки!
А там, быть может, много дней
ещё осталось у старухи.
Сегодня кашель одолел,
и долго-долго ей не спится,
и вереница прежних дел
всю ночь в её виске стучится.
Оплакан муж, уехал сын,
а для старухи всё тут свято,
и так же тикают часы,
как раньше тикали когда-то.
И вымыт пол, и убран сор -
лишь малость сена у плетёнок,
где не забитый до сих пор
из-под скамьи глядит козлёнок.
Не поднялась, видать, рука,
и как же нежности в ней много!
И потому живи пока,
чтоб не было ей одиноко.
А завтра - сыну пара слов
и мысль - а может быть ответит,
напишет просто: жив-здоров -
а вдруг возьмёт и сам заедет.
Ну так, зима, согрей, согрей
сухие старческие руки!
И там, как знать, немало дней
ещё осталось у старухи.
И в дом ещё одна весна
зайдёт с весёлым стуком капель,
и потому уснёт она
легко, едва отпустит кашель.
ДОРОЖНАЯ ПЕСНЯ
И вот повеял ветер странствий,
скрутил сухую пыль столбом.
Дорога радостная, здравствуй!
И до свиданья, отчий дом!
Конец наивным детским грёзам
и тихим дням в кругу семьи.
Я выхожу навстречу грозам,
навстречу свету и любви.
Взметнулась пыльная позёмка,
и мрачен лес предгрозовой.
Со мной походная котомка
и посох страннический мой.
Ещё, быть может, сбыться грёзам,
и вспыхнут ярко дни мои.
Я выхожу навстречу грозам,
навстречу свету и любви.
ЭЛЕКТРОИНСТРУМЕНТЫ
Они вошли в эфир
с талантом изначальным
и завоюют мир
космическим звучаньем.
Пока они шумны,
и в детстве несмышлёном
в шутов превращены
над миром упрощённым.
Но мир не так-то прост,
и миру хватит горя,
чтоб доплеснуть до звёзд
мятежный рокот моря,
немую боль друзей,
предсмертный шёпот близких
и надо всем - елей
расчётов самых низких...
О, боже мой, как ты
трагически далёко!
Почти у той звезды,
горящей одиноко.
С котомкой...
На лугу...
Пастушкою...
У стада...
А я к тебе бегу
всю жизнь кругами ада.
А я к тебе бегу,
и чаянья, и муки,
и звёздную тоску
вплетая в эти звуки.
* * *
Когда земля уходит из-под ног,
грешно бежать на Запад, на Восток.
Прижмись к земле, стань на земле надёжно,
ты сын её - не будь же к ней жесток!
ПИСЬМО С УРАЛА В ЛАФАНИЮ,
НАПИСАННОЕ ПО СЛУЧАЮ ТВОРЧЕСКОГО ОТПУСКА
Я к дивану прилип.
Грипп.
Не хожу я учить ребят,
а сам не пошёл на учёбу в военкомат.
И, конечно, довольны ребята,
и не надо им шоколада,
и не надо им мармелада,
чтобы дольше болел я, им надо.
В голове у меня мутит,
в животе у меня болит,
и давно уже хлеба нет.
В завтрак, в ужин, в обед
вместо хлеба и вместо конфет
стрептоцид.
Вот так я лежу,
в потолок гляжу,
стишки пишу,
никуда не хожу,
к дивану прилип...
Спасибо, грипп!
И лежу я четвёртый день.
Лень - учить, лень - учиться, лежать - не лень.
Я бы так пролежал до лета,
и совсем не скучно это -
можно так интересно мечтать:
и влюбиться, и к звёздам слетать,
и открытий наделать в науке,
чтоб меня изучали внуки...
Или прямо с кроватью взлететь
и на толпы зевак поглядеть,
ну а после стать невидимкой,
прятаться за полудымкой
и за руку тяпать воров
посреди безлюдных дворов,
или влеплять по печёнкам
хулиганам, пристающим к девчонкам,
или... Много ещё чего! А это письмо
запечаталось бы само.
* * *
Посвящается Н.Л.
Ну и могло же так случиться! -
сплелись в одно Любовь и Русь,
и за какой-то чудо-птицей
я по Святой Руси гонюсь.
Она порой сверкнёт в улыбке
среди веснушек на лице,
но это только по ошибке,
чтоб обмануть опять в конце.
То, заплясав на лицах-масках
осенней ночью у костра
она возникнет в страшных сказках
с багровым отсветом пера,
но утро холодно и строго
сожмёт всего-всего в тоске,
и сказки нет, а есть дорога
да посох странника в руке.
Иду, иду за чудо-птицей
по светлой утренней Руси,
чтоб тронуть, вспыхнуть, удивиться,
достичь, познать и обрести.
О, жизнь моя! Ведь ты отныне,
как перелив её пера, -
очарований и уныний
замысловатая игра,
и вдоль дороги по кюветам
цветут прошедшие года;
освещена волшебным светом
дорога будничная та.
Так неужели нету прока
в любви упрямой, но земной,
а есть дорога, лишь дорога
да посох страннический мой?!
* * *
С цивилизацией одна беда:
пиджак нас отучает от труда,
ходить не позволяет нам автобус,
летать во сне мешают провода.
* * *
Увы, не любишь ты меня.
Молчу. И ты молчи.
Давай следить игру огня
в открывшейся печи,
да слушать вьюгу за окном,
покуда дети спят,
покуда этот мирный дом
для нас обоих свят.
Шла за тобой любовь моя
сквозь дали и года.
И вот - наш дом, и вот - семья,
и это навсегда.
А что не любишь ты меня -
прости. Люби детей,
чтоб их весёлая возня
была судьбой твоей,
чтоб наша печь была тепла,
и был уютен кров.
Не станет эта ночь светла
от наших горьких слов.
И потому молчи, молчи.
Я прав. И ты права.
Ну так запомним жар печи
и как трещат дрова,
запомним этот зыбкий свет,
молчанье и уют.
Быть может, в нашей жизни нет
счастливее минут.
* * *
Для нас, рифмачей, рубаи так легки
затем, что от жизни мы рвём лоскутки,
а вся-то она помещается вскоре
в четыре доски, как в четыре строки.
* * *
Ты пойми, ты прости меня, глупого,
что тревожусь я так по-нелепому
за малюток моих, несмышлёнышей,
да ещё за тебя, безответную.
Лишь взгляну я на вас, так привидится,
как с клюкой по дороге просёлочной,
далеко ли ещё, недалёко ли,
ковыляет беда-горемычница.
Не тревожно гуляке-распутнику,
не тревожно ему и не тягостно:
всё, что было святого - потеряно,
всё, что было хорошего - пропито.
Ну а мне-то как! Мне ль не тревожиться
за богатство моё, за сокровище -
за малюток моих, несмышлёнышей,
да ещё за тебя, безответную.
Уж не я ли с утра и до вечера
наше тихое счастье задумывал,
и избу, напевая, укладывал,
и окошко резьбой разукрашивал.
Только счастье не глыба гранитная
и нигде навсегда не прописано,
нелегко достаётся-находится,
но внезапно и просто теряется.
От того-то и тягостно на сердце,
лишь взгляну я на вас да подумаю,
ну как в это окошко весёлое
постучится беда-горемычница.
* * *
Говорите, что дитя
в дядю целится шутя?
Говорите, что бумажный
не стреляет пистолет?
Он стреляет!
Он стреляет
через десять-двадцать лет.
ВЕСНЯНОЧКА
Нет, вы только поверьте, оказывается,
зацвела уж давно мать-и-мачеха,
и вот-вот на припёке под соснами
зашуршат, закипят муравейники.
Ну а мы-то всё печку затапливаем,
и в пальто по привычке кутаемся,
и всё ходим какими-то хмуриками,
и заботы нарочно выдумываем.
Вы подумайте только, подумайте!
Мы прихода весны не заметили,
но давно уж в цвету мать-и-мачеха.
и кричат над покосами чибисы.
Ну так скину с себя путы-хлопоты,
поднимусь на заре и, насвистывая,
зашагаю просёлками утренними
к деревеньке твоей в десять домиков.
Неужели не вытащу из-дому
я затворницу, скромницу-труженицу,
наскитаться лесными проталинами,
наглядеться на белую ветреницу!?
Неужели не выведу за руки
озорную, смешную, смеющуюся
и такую-такую веснушчатую,
словно кто пошутил-позабавился!?
Неужели над чистыми омутами
на лугах в медунице и ветренице
не возьму я за плечи весняночку,
не прижму её к сердцу взволнованному,
и губами не трону, не трону я
эти губы и щёки зардевшиеся
и глаза с голубинкой-лукавинкой,
от весеннего солнца прижмуренные!?