Февраль на носу.
Закончилась
ярмарка января.
Позёмки, как псы гончие,
несутся почём зря.
Скоро всё переменится:
Жизнь, погода, земля -
мелет хмельная мельница
белого февраля!
Потёмки и сны-омуты,
и за окном фонарь.
А как тепло в комнате!
Заканчивается январь.
Романтический ноктюрн
Напрасно Злые Колдуны
Молчат средь ёлочных игрушек.
Нас душат хохотом подушек:
Нам снятся розовые сны.
А мы... уже нашли друг друга.
Ты - ветвь, стучащая в окно,
Когда там снег уносит вьюга.
Ты птица в чёрном домино.
И в этом нет моей вины.
В вечернем синем сне летая,
Ворон кричащих тонет стая,
И молча злятся Колдуны.
Уже не падал снег
Уже не падал снег.
В бесстрастном сне стекла
стекала с крыши ночь.
Дочь хмурилась во сне.
Мать дочери моей,
Намаявшись, спала.
На кухне капал кран.
В углу копалась мышь.
До синего утра
тянулось время с крыш.
Спала пелёнок тень.
Я сторожил всю ночь:
на тридцать первый день
не вырастет ли дочь?
цикл ГОЛАЯ ЗАДНИЦА ЛЕТА
Голая задница лета
Вот и зимой,
переживая материальные трудности,
я не идеален
и вижу,
как обнажается
голая задница лета,
прикрытая листочками.
Увижу и отведу глаза стыдливо -
ан это ведь зеркало,
просто закопчённое-чёрное,
покрытое мухами-звёздочками-точками.
Февраль - известный в наших краях
(Ставропольском и Краснодарском
но - не Польском и не Чернобыльском)
враль, -
старается искусить.
Выкуси! не выйдет
(это зима-самозванка,
а не пустозвонка-осень).
Едва ли я аккуратен
в мгновенье смерти
Иосифа Бродского.
Но ни сигарета, ни рюмка водки
не впечатляет -
трали-вали.
Им тошно от солнца,
но даже водка не вырастает без солнца
из чистого сахара -
так пусть всему вагону будет тошно -
пусть качает, качает, качает!
Я не идеализирую голые задницы,
их недостатки хорошо известны.
Скорбно жду после февраля лета.
Певцы! Птицы! Не надо ля-ля!
Вторая задница лета
Прошлое не разверзлось
не выклало на нас
свои перевёрнутые откровения.
Вения.
Веяния.
Вонь - если не обоняние.
Это, по-крупному,
тоже задница лета,
хотя говорить о конце не приходится,
есть конец у света,
а лето ещё и не начиналось.
Я попытался обмануть зиму
оставив её смотреть Тропиканку на Севере.
Но обнаружилось,
что зима-обманщица:
лето улыбнётся - и нет его.
Красиво?
Вот и говори о его одеяниях
и бюстгалтерах:
голая задница.
Какая по счёту?
Я сбился считая
и сказал: вторая.
Третья з.л.
Проведи мельхиоровым ножом
по серебру,
изборозди морщинами.
Ты, безусловно, женщина,
как поёт Наутилус Помпилиус.
Но я не твой мужчина.
Проведи мельхиором,
и зима воскреснет -
быть может, достаточно
пары миллиардов колёс -
и всё засверкает в инее,
и сугробы смягчат
огрызки рельефа.
Карта - лоскут шагреневой кожи.
Загадай последнее желание,
не то лето
отвернётся от тебя,
твоего тела, -
и ты окажешься... ну сам знаешь.
Четвёртая з.л.
Обратно запустили ракету,
а в стране
всё запущено и улетело.
Я не доверяю своему авторитету
А, тем более, - авто-раритету парламента.
Хлоп!
И я без зимы остался,
и снежинки -
- естественная конвертируемая валюта -
в кармане растаяли,
и я остался в мокрых штанах -
не до смеха.
Вот тебе, бабуля,
и конец инфляции: лето.
Напрасно жить не запретишь
Как серпом по зиме сверкнула
и по мошонке -
не слишком ли тугая?
Правитель обиделся на телевидение:
советую держать в клетке попугая,
а остальным держать язык за зубами,
русский, разумеется, язык -
у нас страна советов, а не цветов.
Надо бы лету радоваться,
но боюсь нарваться
на неожиданные неприятности
и сделаться нирванным
или хотя бы нервным,
неравным.
Негром, в конце концов, лысым -
ведь я не в Америке,
здесь никакой расизм не спасёт
от идиотов.
И никто не узнает
что я - переодетый Коперник,
знающий, что она вертится,
соблазнительница и изменница,
голая задница лета -
она, всё-таки, вертится!
* * *
Мы пришли с весной -
она наступила?
я - приехал?
чуть-чуть запоздав,
но без морозов.
Она без цветов ещё,
полные смутных обещаний
и надежд.
Оба с юга, где
ласковые моря
и яркое солнце,
а звёзды чистосердечны.
Я не плакал от счастья -
здесь на северных склонах ещё зима,
а весны и на южных нет.
Может быть, уйду в бега,
если не сойду с ума.
* * *
Я такой же одинокий пассажир,
ссаженный на дальней станции -
словно жертва кораблекрушенья,
за борт выброшен и судьбой заброшен,
если и обезображен миром-морем,
есть на то всеведающа воля.
Я такой же одинокий перст,
указующий на полную луну,
чьё пятно кровавится за дымом,
перечёркнутое нотным станом проводов,
странник, что следов не оставляет
на снегах, сжираемых апрелем.
Я такой же, как семь тысяч лет назад,
говорящий странным языком
индоевропейского раздора,
древний - деревянный - живой,
волокущий и ворочающий, берущий
гласные неслушным языком,
прилипающим к коснеющему нёбу.
Я такой же - не такой как все - такой,
замираю в мертвенном пространстве,
собираюсь - спрашиваю - с кем
перемолвиться,
обменяться вескими словами,
чтобы тяжесть всех времён стряхнуть с души,
лишь в мечтах витающей в пространствах
птицей, петь пытающейся горлом,
лёгкими, дыханием и сердцем,
бьющимися о стены тесной клетки,
словно в окна ледяные ветки
или тени - дни непостоянства,
мечущиеся - если я такой.
Тревожным воем вьюг
Тревожным воем вьюг
зовёт меня печаль,
зовёт далёкий юг...
И вывернутых душ
застывшая слеза
скатилась, лепеча...
Крик разорвал
бессмертье скал.
Крик души брал
сединами в висках.
Мечта!
Мечта!
Ушла!
Что я искал?
Что я в снега кричал?
Крик скалы рвал
и рвался в небеса.
У пропасти, у рва
огромная слеза
катилась солнцем
к жёлтому закату...
Остался день
за тенью лет.
Остался юг -
не знаю, где,
на море иль земле.
Рыданьем ветра,
пеньем вьюг,
Крушеньем мачт,
свирепым боем волн
Была душа полна,
был разум полон.
Мечта!
Мечта!
Мечта!
Ушла...
Чёрная птица
Чёрная птица мелькнула
средь белых снежинок.
Чёрная птица
средь белых снежинок.
Белых снежинок.
Нескладные стихи
1
Октябрь закончился в среду.
Внезапно. Был, вот он,
шуршал листопад.
А назавтра , к обеду
- ноябрь на дворе,
да и за дворами, в предгорьях.
И резкое солнце в плескании окон,
и мортал комбат,
и мне сегодня не скажет она: я уеду.
Или - умру. Всё. Уехала.
2
Мёртвым меня никто не увидит,
но услышит чуткий.
Любимые были, и, хотя жизнь есть жизнь,
им немножечко будет жаль,
что нельзя включить видео
и увидеть того, кого нет -
а ведь когда мёртвые поют и пляшут -
это не шутка, это - жутко,
что ни скажи.
И я ведь не возражал
и всю жизнь умирал, видимо,
запутавшись в паутине своих планет.
Пройдут пароходы - выплюнут клуб дыма.
Пройдут поезда - самоубийцу разрежут.
Пройдут пионеры - плюнут,
и правильно: не хер ходить по пляжу
в мантии голого короля.
Жизнь - это продолжение промежутка
между, между и между -
а чем и чем? Мы, как ишаки,
тащим барахла багажи
поближе к своей могиле.
И не замечаем, что зев её нас уже сжал.
И в паутине отношений невидимых,
и в завораживающем звоне монет
мы постоянно умираем старыми и молодыми,
и умираем средними немного реже.
Ах, кабы закукарекать в урочный час,
пока петух жареный в зад не клюнул,-
где она, моя странная старинная юность? -
- я стихи писал даже,
а ведь мог оставаться в ролях,
меняя грим и одежду,
надежду - на петлю парашюта.
Как я в чёрную пасть Африки
впервые падал,
не видя, как перебираю, не видя
собственных ног в воздухе,
готовом меня разрезать,
делая нелепые жесты и шажки,
прекрасно понимая приблизительность
и опасность одиноких баобабов и львов.
И я был в беззвёздном мраке совершенно один,
и падал, падал, падал,
не зная, придётся ли пересчитывать километры на мили.
И ужаса не испытывал:
я был в просторном желудке смерти,
которую нёс в своём рюкзаке
вместо запасного парашюта.
Я не хотел быть пьяным и трезвым,
и великим, как художник Мане.
Я жутко хотел ощутить мягкую землю
и куда-то уйти.
И я кричал, орал Высоцкого про рваный парус,
пока не досчитал до пятисот восьмидесяти,
и тогда замолчал.
И ноги в тяжёлых ботинках стыли,
и я знал, что не стану прежним,
и на это обрёк меня не Брежнев,
а сама смерть, - ночная шутка.
И всё закончится или продолжится сейчас.
Я не обкакался - это плюс,
но штаны промокли от пота,
и изо рта ветер вырывал слюни.
Я не думал о пенсионном стаже,
Бога о возвращении в жизнь моля.
Потом ничто не имело значения.
Я три часа кричал, как пьяный учитель пения,
понимая, что нет ничего лучше ума и терпения.
Я не терял надежду,
потому что ватными ногами чувствовал
чуждую почву: я уже не в воздухе.
Я курил, едва зажигая конец сигареты,
но скупо прятал потушенные чинарики.
Я чувствовал себя барыгой,
а подо мной была толща земли,
набитой алмазами, и я себя ненавидел
за то, что остался жив.
И это оказалось мелочью,
и катили мой воз духи
этой странной страны Африки,
страны смерти и грёз.
И гроза не замедлила грянуть,
расколов мир на воду и камень.
И в свете молний деревья вычернились,
словно африканские божки.
А мне не было ещё и тридцати.
И это был ад земной, не удивительно,
он был во мне и со мной.
И я встал в полный рост
и пошёл, зная, что моё сошествие с небес
до смерти перепугало львов,
и это они устроили грозу -
без единой капли,
желая напугать меня -
но я уже был мёртв, и меня никто не видел.
Впрочем, напрасно я думал,
что на сотни километров нет ни единого
человека.
Вспыхивали фонарики других парашютистов.
Но даже мы не уничтожили
этой Африки.
И я совсем другую жду.
3
Мы встретимся на том свете,
где не бывает ночей.
там будет сущий рай,
и мы не будем хотеть друг друга,
и будем беседовать о любви,
даже не стесняясь,
что у нас нет ничего между ногами.
4
Первый снег пошёл без предупрежденья
в чей-то день рожденья.
Третье ноября.
Дождь сперва, а после дождь со снегом
паутину бесконечно прял, рвал и прял.
Видно, по пути в Москву заносы
на дороге твоего побега
силятся спасти любовь. Но зря.
Не было в тебе любви -
с марта этого до этого же ноября,
так, остались в сердце острые занозы.
Сердце-ёжик, ёжится от холода
колких льдинок в ледяной крови.
От тебя я не дождался снега -
он пошёл, когда ты от меня ушла.
Выдумал тебя. Выдумал, что сердце моё молодо.
Нет, конечно же, - не от меня. ЧТО я - Гекубе?
Нет, тебя любовь моя не обожгла.
К счастью, безусловно. Но - чьему?
Снег, он весной растает,
но сейчас траву погубит.
Что оставит? \
Да листву под снегом.
Только это мёртвая листва.
Пусть сегодня плачет небо,
- как дракон,
ждёт красавиц ненасытная Москва.