Не был. Не пылал. Не подлил.
Не корчился от - "ЛЮБИМЫЙ".
Я - НЫНЧЕ. АЗЪ ЕСМЬ - СЕГОДНЯ.
Бывалое не судимо.
Не дох от мочи из фляги.
В чужом не блевал подъезде.
Я - песенней дряхлой саги -
не знаю наречья "ПРЕЖДЕ".
Я, лбом притыкаясь к другу,
от прошлого городяся,
бренчу про беду - чужую,
счастливейший отродяся.
Бренчу, не узнан, не нужен,
не пройден, не изувечен...
И мертвенький человечек
схлебал мой вчерашний ужин.
II.
Вот человек без прошлого -
тридцатилетний мальчик.
Знает, как держат ложку.
Не знает, как надо жить.
Не знает, что зло, что подло,
что поздно, что просто пошло.
Знает, как мимо окон -
листья, и снег, и жизнь.
Знает, как бьют по роже...
А струны щекочут пальцы.
И две одряхлевших девочки,
как свечки любви, стоят,
обкапаны стеарином...
Не помнит, как вырос, мальчик.
Не помнит, как стал мужчиной.
Не помнит, что значит помнить.
А мальчик лучист, как я...
III.
Роз и любовей - не знаю.
Дворцов и ларцов - не трогал.
Знаю пятиэтажный
гроб для рискнувших жить.
Знаю - бело, как знамя,
голод повис на горле.
Знаю - красно, как глотка,
мат изо рта летит.
Знаю - в чужом подъезде
захарканный пол прикроют
два невиновных тела,
две пары вымокших кед.
Дворцы мне - с клопами - снятся,
девчонки - с подгнившей кровью...
Но розу - как грудь - однажды
в ободранной мял руке. 1970г.
СПОКОЙНЫЕ СТИХИ
Хочу писать спокойные стихи
о душу исцеляющем покое.
И небо чтоб - не слишком голубое
над берегом, достаточно сухим.
И чтобы - непроезжая дорога
средь чабреца, далеко от конца:
идешь, идешь - ни боли и ни Бога
в задумчивости неба и лица...
И только где-то с краю промелькнет
распятием летучим самолет. 1960г.
ПЕРВОРОДСТВО
Первая заповедь - вторична.
Старые записи - первичны.
РУБКА ДРОВ
Молчанья ледок тонок.
Стою над покоем гор
и с легким сердцем спросонок
рифмую звонкий топор.
А щепки в стороны брызжут,
как из-под беглых крыш -
стаи то рыжих-рыжих,
то белых-белых синиц...
Эх, веселые птахи -
утра талые те,
запахи и замахи
в солнечной высоте
(люди размах судили,
люди цедили:- горд! -
те, что за гордость били,
те, что за страсть "ценили",
те, что за злость "учили"
вкровь "над покоем гор") -
все, что кануло в утро,
в хрупкий дымок родной,
в эту чудную Рубку -
щепками надо мной! 1960г.
НОЧЬ В НОЯБРЕ
Проклятая холодная страна,
где любят без огня, а бьют без злобы,
где в сердце человеческом сугробы,
а в улицах отчаянья стена,
где, как зеленый леденец, луна
наклеена на желтые афиши,
где, словно маски клоунские, лица,
где холод в улицы из глаз стучится
и только ветра свежий непокой
взъерошит мысли нервною рукой
и снова улицей пустынной мчится... 1962 г.
РЕКВИЕМ
I. КТО ИДЕТ?
Я - из земли, хоть - по земле,
хоть сверху - плащ, внутри - скелет,
хоть счет есть - праздников и бед,
я - только память о себе,
о том, зеленом без возврата,
о том, что скрыто и распято,
о том, где там полынь, где мята,
о том, как звякала лопата...
О том - сей век, тот миг, тот год
у нас есть свой угрюмый счет,
у тех, кто там, прозрев, ослеп -
надгробья ложью ржавых лет.
Идут: тот - плотник, тот - поэт...
А я - отпущенник - на Слово -
от чернозема под Ростовом. . .
Как довоенные отцы,
мы не взрослеем - мертвецы.
II. БАЛЛАДА О ЗЕЛЕНОЙ ОСЕНИ
Деревья стояли совсем зеленые,
деревья как будто спали:
зеленые тополи, зеленые клены
стояли и вдруг... опали.
Парни были совсем зеленые.
у зеленого вала
стояли парни, в зелень влюбленные,
стояли и вдруг... упали.
Странная осень: рваные кроны,
ранящие капели.
Листья опали совсем зеленые,
опали - и покраснели.
Страшная осень - словно в апреле
ржавый прешел пал.
Вал - багровел. А глаз - зеленел:
поздней травой прорастал.
III. ПОХОРОНЫ
Если ты убит, зазря, заранее...
Если - степь в глазах, а свет - погас, -
за город ступай, присядь на камень,
сердце выжми - напиши пейзаж ...
Кисточками осторожных строчек
полусмерть дерев пиши прозрачно.
В высоте - прострел вороньих точек,
облака - в крови, в табачных пятнах.
Как в огне дрова порозовели,
напиши озябшими руками.
Вмажь, всунь, вбей - как бьют детей, без цели -
злой рябой негожий рыжий камень.
А теперь пиши свою обиду,
старую, как сточенная бритва.
Поскорей (свистели б, да не видят!)
ямку вымакни, ногтями вырой.
Сунь обиду в глинозем поглубже,
посиди над ней, дерьмом прикрой,
камнем - крепче, кровью схаркни - круче...
Все. Утрись. Ступай - на смерть, домой.
Смей. Смерди-живи. Не возвращайся
в те края, где боль свою зарыл.
Счастлив будь...
Но вдруг не станешь счастлив -
боль вернется, вся в дерьме, вся - быль.
В пульс, в рентген, в размер - пробоем ляжет.
Сквозь ухмыл - убийством вспыхнет вдруг.
Страшен рот в ухмылке, точно в саже.
Боль твоих не покидала рук.
Жжет - в тебе. С тобой зарыта заживо.
Ею красил, был, любил - чужих,
ты, кто красным грязненьким пейзажем -
нежный - отбивался ото лжи. 1962-1965гг. Новочеркасск.
Где пули врезались урча
в десятку, в душу, в сердце, в череп,
там штопала рука врача.
А там... земля давно осела.
О, черных латок новизна!
О, синева корявых шрамов!
Как огненные письмена,
над вами проступают раны.
И снова ты, как в дождь, идешь
под эти разрывные звезды.
И ты "портного" не найдешь,
чтоб позабыть, пока не поздно. 1965г.
ЮБИЛЕЙ
Взрослеют мертвые.
Сурово,
споткнувшись о свинец, о Слово,
о честность, о семнадцать лет,
ушел в бессмертие Певец...
А мы, смешливые, как дети,
пьем за певцовое столетье. 1970г.
ОСЕНЬ
...и листик, как свежий кровоподтек,
на синей спине тротуара...
ЕСЛИ ВОСКРЕСНУ
Я буду петь о том, что есть,
чтоб каждый взял, чтоб пить и есть.
Я намалюю этот край,
чтоб каждый вскрикнул: "мой!" и "дай!"
Я сдвину винтики машин,
чтоб каждый стал душой душим.
Я покажу уловки лжи,
чтоб каждый ожил и зажил.
Я напишу любимой стан,
чтоб каждый от любви устал.
Я камнем брошусь в бельма дня,
чтоб каждый камень был - в меня! Декабрь 1962г. Новочеркасск
ОКТЯБРЬСКИЙ ЛЕС
Багровый мир застыл со всех сторон.
И черный крик ворон над ним кружит,
как черный кардинал: "Как, как дела? Как встарь?
Как, как дела?"
И падают шуршащие страницы,
в которых говорится
о многом, обо всем: о сумерках, о чаще...
Эх, сколько тех страниц горящих!
Эх, сколько их, студеных огоньков,
в библиотеке леса золотой!..
О, черный кардинал, библиотекарь строгий,
сыщи, сыщи страничку о лесной
предутренней дороге,
ту самую, где птичий свист, и снег,
и песенка о пепельной весне... 1962г. Новочеркасск
ДОН КИХОТ
Пора, поверь, январь везде -
январь, январь, январь.
Пора, подумай о зиме!
Окончен календарь.
Пора. Поземка по земле,
как добрый пекарь, впрок
раскатывает сдобный снег
под праздничный пирог.
Пора. Как злой подлиза-пес,
мороз по лицам лижет.
Пора, пока в снега не врос,
переходить на лыжи.
Пора, чтоб лоб не расшибить,
скользить - за пядью пядь,
да-да, не топать, а скользить,
скользить, а не шагать...
Пора. Остыли большаки.
А в небе столько сини,
как будто небо от земли
витрины заслонили.
И старый год, неоном шит,
заштопан и залатан,
как будто новый...
Поле спит...
Пора...
Какой-то латник мчит
на чучеле крылатом!
Ни удержаться на скаку,
ни встретить теплых губ...
Большак в снегу.
Душа в снегу.
И голова в снегу. 1962г.
ТОПОЛИ НОЯБРЬСКИЕ
...и ослепит порой их солнечный покров,
прозрачный и литой, мгновенный и старинный,
как летошный клочек, как краешек стихов,
как вечность, и любовь, и корка мандарина
ВЕЧЕРНЯЯ ИСТОРИЯ
Лузгу горящую разрыв,
глазастый Город зрит
туда, где черный тополь,
как копья старинной бронзы звон,
в пустое небо погружен,
туда, где, плитой песчаника прикрыт,
согбенный предок, дотлевая, спит,
а те кто жив, прервав труды,
льнут сердцем к сердцу - от беды...
А тьма валит со всех сторон,
как связь времен 1965г.
ДОГАДКА
Будущее, ты промолчишь обо мне:
обо мне и сегодня молчат.
Будущее, я не верю в твою справедливость:
твою справедливость подсказывает тебе те,
кто сегодня молчат -
ну просто свинец во рту,
маленький холодный комочек - это молчание,
те кто сегодня помалкивают обо мне
и чьи круглые рты так пламенны
и громозвучны -
вороненые
ПЕСЕНКА ПРИЗЫВНОГО ВОЗРАСТА
Уходят наши девочки от прописей
к веселым, к ушлым, к дошлым, к "мужики".
О, замки, замки! На их месте - пропасти.
Над пропастями все мирки, мирки,
хибарки, сакли, тлен, благополучьице.
О, ласточкин уют - и быт, и чад!...
Уходят девочки рожать и мучиться.
От замков - в стенках камешки торчат,
все неуклюже, боком, все царапая,
все расшибая вкровь то бровь, то глаз...
Кричите, девочки! Вас ночи сцапали!
Уходят ваши мальчики от вас!
Мотаются, несыты, осудачены, -
в чужом, в грязи разбитых крепостей.
А по ночам - от вас, живых, нетраченных,-
кружатся возле ваших пропастей...
Простите, девочки... 1965 г.
ОРФЕЙ
Пусть глотка - чтобы камни заклинать -
отлита в черном пении металла.
Пусть тембров золотые письмена
оттуда никогда не вылетали.
Пусть голоса смешно и грустно ждать.
Пусть голосит петух красно и хрипло.
Пусть самая обычная нужда
из пальцев вышибла колдовку-скрипку.
Пусть ты не ждешь, как все, как я не жду...
Сквозь рев оркестров и сипенье перьев
я, твой Певец, в твой личный ад иду!...
О, женщина, которую не ждут!
Не каменей!
И не теряй доверья... 1965г.
ГОРОД ОДИНОКИХ. НОЧЬ.
Город с глазами угольщика,
наборщика, уборщика
навис над борщами. Урбанщина
трещит по трущебам счетчиками.
Глаза чужие сверкают.
Зубы чужие сверкают.
Раздвинув морды и моторы,
поют и пляшут гастролеры.
А Город - несытый, и - тени в глазницах,
и - нет языка.
А Город - с улыбкой убийцы, и трупа,
и угольщика.
Веселье лезет из подъездов,
прет из подворотен.
Каждый - сам себе наездник,
сам себе курортник.
Город знает же свое,
Город, чьи в саже щеки,
Город-град, Город-пот,
Город одиноких 1965г.
ГОРОД ОДИНОКИХ. ДЕНЬ, ВЕЧЕР.
I.
Струятся люди. Люди стонут.
Живые - капли по бетону -
в кино, в морг, в гости, в магазин...
Здесь имя каждому - Один.
Стекут - прихлынут им на смену
стенать, сливаться - в тех же стенах.
Лишь вьючит Город этажи.
- Ш-ш-ш...
Лишь в этажах зашилась ширь.
- Ш-ш-ш...
Лишь ширпотреба - от души.
- Ш-ш-ш...
Лишь в ночь - шуруй, пиши-дыши.
- Ш-ш-ш...
Но душно так на перехлестах -
как будто днем возили мертвых.
II.
Но знаешь, и здесь, средь живущих домин,
средь мертвых, живучих и стонущих,
глотая гнилой живительный дым,
деревья растут во все стороны...
III.
В зеленый мир, деревьями отмечен,
я ухожу, как только грянет вечер.
От "дай!", "держи!", от "душно", от "в мундире"-
пропасть в просторном - где деревья - мире.
Пробраться в праздник веточный! Собраться
в свои - к зеленым деревянным братцам!
Пробиться в их покой, в живущий, вещный!
Стать вместо деревянного - древесным!
Под свист синичий резко, словно выстрел,
вдруг рассмеяться над самоубийством.
И под асфальт убрав обрывки нервов,
расти до света в мире, где деревья... 1966г.
ПРЕЛЮДИЯ С ШЕСТИ ДО ВОСЬМИ
Черные люди, как черные клавиши,
на светлом поле октавы асфальта.
распяты - крылья к корытам зданий -
раскаты крика, хрип ожиданий.
Маэстро-дворник строго и зорко
взметнул тросточку - горизонта.
А кто-то несытый увозит сгорбившись
мечты и ритмы ночного города.
По струнам улиц нестройно бродит
острый, как резонанс, морозец.
И вдруг - истерика трамвайной трели -
темой вопросов, вопросом к теме!
Тему - замяли. Тему топит
темных шагов торопливый ропот.
Слышишь, забота грубо бабахает
по рвани нервов - трудного Баха.
Слышишь, надежда тускло насвистывает
в разбитые губы - розовый твистик.
Слышишь, в небе бледном - ни лучика -
колокола безъязыкостью мучатся.
ссыльные - в славу, в бронзу - закованы
люди-клавиши, люди-бетховены... 1965г.
ТРОЛЛЕЙБУС
I.
Троллейбус мчащийся пою! -
Кочующий приют молчаний,
причуд, припрут - с чужим свиданий,
кочан качаний и касаний,
предатель, и каток, и друг -
твое отчаянье пою,
пальтишка полу, взор случайный...
О, душе-губка! Сшибка счастий
и зол, и душ, с зачатья пьяных,
где узнаем наторопке:
хоть душит, а тепло - в руке...
II.
Что нынче случится, не знаю,
чего уж про завтра... Скорей
спешите шататься, и шаркать,
и мчаться - потертым гознаком -
в троллейбусе шатком
меж белых цветов-фонарей!
Ботанику переиначим,
штампуя железные стебли!..
Но снова - по моде - бумажными
стали цветы.
А розы... не то, чтоб в загоне,
но редки, и слишком роскошны,
и дорого стоят, и слишком недолги,
как сон, как влюбленность, как ссора,
как - радость с тобой разделить...
III.
Измучен, песни ли пою,
подлею ли, судьбой научен,
я вижу, помню, узнаю -
они умеют это лучше.
Ножом и нежностью убить,
любовью выклянчить и плачем
я б тоже смог, но не забыл -
они умеют это кратче.
Любить, как те, жить, быть, забыть,
как те, иные... Странность, ребус!
Мы так зависим от других,
как странен без троллей троллейбус,
рванувшийся к истокам, в мглы,
повозкой - в травяные дали,
где все умели, все могли,
все пели, жгли и кочевали! 1967г. Воронеж
СУМЕРЕЧНЫЙ ПРОСПЕКТ
Здесь вечер, словно деревце,
в чумной листве, в лучах.
Здесь фонари, как девочки
со свечками в руках.
В ночных рубашках девочки
в стальных лугах бредут,
где фонари, как ландыши,
на стеблях зацветут.
Где стебельки... Где девочки...
Где деревце чумное...
Ах, город весь - как ищут днем с огнем
потерянное что-то дорогое. 1967г. Воронеж
ПАМЯТИ О.М.
И реки каркали речисто...
А он всерьез
струился истиной пречистой -
и в землю рос. Воронеж, 1967г.
ДЕКАБРЬСКИЕ ПЕВУНЫ
Щебечущие кроны воробьиных стай!
Поющие деревья воробьиные!
Пинькующие груши воробьишек!
На черных сучьях распустились
прозрачные цветы воробышьего свиста,
Воробышья певучая листва - воробушков
летучая братва, трепещущая
под дождичком сквозящим декабря.
Кто сказал, что соловей - лучший?
Лучше - щебечущие тучи воробьиные
в пасмурном декабре!
Ах, в этом певчем сброде -
мелодии дождя и чистоты
и щебеты горячих сковородок!
Ах, черные жаровни декабря,
врастающие ручками в асфальт!
Ах, светлый птах переполох
и посвист птах промокших!
Ах, спевка, раскалившая проспект, погрязший
в декабрях!
Ах, спевка черная жаровен раскаленных!
Ах,в репродукторах ветвистых вздорный
скандал и гвалт курносых тех
продрогших птах,
пригревший
прохожих декабря 1967г.
КТО МЫ, ОТКУДА МЫ И КУДА МЫ УХОДИМ
П.Г.
Я - капля в мире, часть воды поющей.
Я из тумана вышел поутру
и побежал, и, в их ручей обрушась,
стеку в их море, глыбы бить и рушить
и умирать на медленном ветру,
и истончаться, таять без предела,
как те, испит, разжёван, не зарыт...
и, после скверно сделанного дела,
блуждать впотьмах, в ничьих продрогших скверах,
в киношках, в горжилфондовских пещерах,
в дюралевом тумане до зари... 1967г.
ЗИМА
Черные леса - на светлом снеге.
Вся земля - лесосплав березовый.
АЛЛА
Алла, алле, Алла!
Алла, аллюр!
Ложь -
лувры, аллы, лалы.
Липа!
Лишь ты - живешь.
Пляшешь каурой гривой.
Твистики рассвистав,
мчишься проспектом грипповым,
плечи подняв над ста
низкими...
Голос сорван,
хрипл, как колокола,
вязок, меднобасов он -
треснувший пополам...
Девочка! Акробатка!
Алла - и в грязь алеть!
С кем ты играешь в прятки, вкровь расшибая медь
голоса? С телефоном? -
Горла не потушить
черного: душит-стонет,
требует: - Дай души!
Дай хоть на дых! - О, трубка,
черная, как судьба!
Алле, задирайте юбки,
девочки, на торгах!...
Сдав на бегах, на пьянках,
срезавшись на бегу,
двоечницей - северянка -
тащишься по кругу,
кашляешь зло и скромно
(Алла - значит алеть),
схаркнув плевочек с кровью,
словно рассыпав медь... Воронеж, 1968г.
"ИНЦИДЕНТ"
Не пустили в ресторан
парня с красными руками,
с - солнцем электросварки -
обожженным лицом.
Расторопный швейцар,
ощетинив карманы,
потурчав для острастки,
выпирал на крыльцо.
По фойе заметались
чьи-то мытые дамы.
В сытом свитере мужик
из буфета возник.
Ресторанный кумир,
прикрывая карманы,
прямо с трели дурманной
переехал на крик...
Не пустили в ресторан
парня, юностью рьяного,
высотой - стальконструкций,
в ржави - да не во лжи.
Он хотел лишь поесть -
посчитали за пьяного.
Не пустили в кабак,
а казалось, что в жизнь.
Он шагал в общежитие,
каблуками названивая,
в ледяном мироздании,
закусив тормоза.
Ветер щеки ему
накарябал до зарева,
и зеленые звезды
щекотали глаза... 1967г.
ТВОЕ ЛИЦО
Твое лицо, как в дым, подробно,
Твое лицо, как в ночь, бело,
единственно, как место лобно, -
грошевый крашеный брелок...
Столико, стотысячеглазо,
прохоже - не узнать... Страшусь
спокойных губ Твоих приказа,
проказы окаянных уст,
растасканных по белу свету,
как сифилис и как весна.
Одно проклятье - на планету.
Твой Лик, Ты для меня - одна...
Как эти улицы весенни!
Бегу - в толпу - обнять! Люблю!...
Жестяных рыбок карусели
вдруг разбегаются от губ... 1967г.
РЕСТОРАНЧИК
Одно наигрывают - хали-гали!
Джаз ироничен. Гам - горой. "Герой" -
я, думаю, тебя порастаскали
на ласки - для солдат, и на любовь -
для них, зеленых, и на кровь -
для них, для завтр, зажаренных, как кролик,
(я видел штабеля с твоею кровью!),
на них самих - уродцев, бесенят,
багровых необученных солдат...
А джаз свое долбает - хали-гали!
Хохочет джаз - и оттого страшён.
И я кружусь: сегодня я едва ли
умру. Мне нынче хорошо...
Дымится джаз, глумится (над тобой?),
хамит, щекочет, хвалит - хали-гали!
Ты мрешь с другим. А я вот жру с другой,
которая мне кровь подаст едва ли.
А ты... А джаз гогочет - хали-гали!
И кровь мне глаз щекочет га-лу-бой... 1967г.
ТРОЕ
Ты любишь другого.
Я - тебя.
Колдовство начинается с простого
"ахалай-махалай".
Ты глядишь на него, как на Бога.
Ты - мой Ра!
Ра-солнце, не умирай!
Солнце - всем: свет - оазису,
смерть - пустыне.
Ты - одна.
Нам глаза твои - разные. Мне - пустые.
Дай, Ра!
По тебе мы - два брата-подсолнечника,
два пресытых.
Он твой муж.
Он объелся любви, я - земли
от подошв твоих, сбитых
по дороге к нему. 1965г.
РАЗРЫВ
I.
Ушла - как умерла, недалеко.
Вот только не притронуться рукой.
Вот только не догнать - хоть влет, хоть вслед...
Вот только - хоть монашить, хоть звереть.
Вот только без тебя - хоть по соседству -
наматывать экваторы на сердце.
II.
А мне теперь бы двадцать лет!
А мне бы быть с тобой!
А мне бы петь - сквозь голубой -
своей любви трубой!
А мне бы - быть! А мне бы жить -
лихой тугой судьбой!
А - сивый я. А я - грубой.
Судьбой - разбой, убой...
III. В этом лесу
И ушла...
Только сучья трещат...
Нам - чужими - дороги завещаны.
Не вернешь ни на миг, ни на мир,
ни на малость - на взгляд.
Все твое - по дворам,
по заборам, по нищим, по женщинам
рассую, разбазарю, разрушу, раздам наугад.
Все - твое!...
Только слышно, как сучья трещат и трещат...
IV. Регтайм
Оля, не знаю, куда ты девалась за темно,
настороженно-мохнатенький крестовичок?
Злая - случайно. Внимательная - старательно.
Боль оплетавшая тонким весенним лучем.
Сам замотался в твою паутину светлую
жестов-касаний, жестов-смешков. Сам - зверь,
ждал Человека, углами израненный свесился...
Голос твой - вот он. Но - холод.
И хлопнула дверь.
Оля, на улице крупное самосожжение!
Пражским студентом горит деревянная рать!
Я ухожу - по пожарам, по нищим, по женщинам -
с морды горящей твое серебро обдирать...
V. На прощание
В эту боль, в этот люд, в этот бор
уходя, завещаю - здравствуй
глаз твоих полунощный собор,
рук летающее государство!... 1967г.
В АНТИЧНОМ ДУХЕ
Девочка в пене юности, как в пенопласте,
как мальчишка, бесполая, с любящим,
как с сестрой,
дрянь, босячка, наездница в саже волос,
здравствуй!
Ведьма милая, не улетай, стой!
Девочка, слушай осень, в машинном лае
по ладоням моим каблучком простучав
сквозь чад:
всеми лесами своими я по тебе сгораю,
всем листопадом губ в асфальте
твой след иссуча!
Девочка в черном - ласточка в черни, счастья
тень золотая - в темь коммунальных стойл
так уходя, так улетая, здравствуй
в пене юности, в пепле моих лесов... 1969 г.
БЕРЕГИСЬ!
Ты, девчонка с прозваньем, как хлыст,
имени своего берегись.
Ты, девчонка с прозваньем, как лед,
берегись своих лунных круглот.
Берегись своей темной красы,
что противу тебя - на весы.
Своих рук, своих ног, своих глаз,
что тебя сволокут - на показ.
Берегись своей спящей души:
пробудится - чем жажду тушить?
Лишь меня спасеньем не трожь:
я твой верный, твой искренний - нож. 1970 г.
* * *
Как изнурительна любовь,
когда, себя не понимая,
ты маешься перед забралом
той, для которой ты - любой.
Она внимательно глядит
и речь заводит об искусстве.
А ты - Зеленым Иисусом -
к ее безмолвию прибит.
И, издевательски лучист,
никем не узнан, не опознан,
целуешь крест, целуешь гвозди,
за то что - от ее руки.
А там, во взгляд ее, как в креп,
закутанный до подбородка,
свой млечный Крест Любви -
на водку
стихов
меняешь поскорей... 1967г.
СКАЗКА ДЛЯ СПЯЩЕЙ
Я тебя ожидаю,
наклонившись над снами
твоей юности -
над царевной в стеклянном гробу.
Ожидаю мгновенья, когда ты проснешься,
чтоб смутившись свисающей морды уродца -
в бликах, в саже, в дыму от огня -
ты узнать не решилась меня 1967г.
ПРЕДУТРЕННЕЕ
черные птицы струятся над снегом
черные птицы - над морем сияний
черные птицы предугаданий
струятся над синим рассветом
птицы - стыда? птицы - ответы?
птицы?
птицы - ночные улыбки поэта
без дома
без роду
без племени
ПИГМАЛИОН
Глупо: убил, изувечил чудо.
Бык! Бессловесный бард!
Создал, как Бог, своего Иуду -
нарисовал тебя.
Вот и гляжу, надрывая жилы,
рельсам дрожащим вслед.
Вот и слежу, как глядят чужие -
мертвые - в твой портрет. 1967г.
* * *
Ушла, как умерла, - недалеко.
Вот только не притронуться рукой.
Вот только не догнать - хоть влет,
хоть вслед...
Вот только - хоть монашить, хоть звереть...
Вот только без тебя - хоть по соседству -
наматывать экваторы на сердце 1969 г.
* * *
Любите! - Под небом
на парковых скамьях,
в кюветах шоссе, возле грома моторов,
в кладбищенской стылой тиши!
Терпите! - Пол грязен.
Подъезд буржуазен.
Хозяйка-засоня честит.
Бегите - как гадин -
расчетов папаши, мамаши,
своих женихов принаряженных!
Поймите! - Дол грозен, гриппозен.
Зато прикасания чище
вне простынь, продажей загаженных... 1967г.
ТЕРНОВЫЙ ЛЕС
Встаешь не с той, с которой ляжешь.
Сквозь мирный храп, сквозь мелкий пот
тоска терновинками свяжет,
терновник зубы оплетет...
Сквозь ночь густую прорастает
терновых ягод синий блеск.
Зверенком - сквозь терновый лес -
ты рвешься от собачьей стаи
несбыточного. От иной,
распятой в лунном - как святая -
на гальке черной. Бьет прибой
над ней, над той... А над тобой
чернозеленою стеной,
от игл и крови золотой,
всю ночь терновник расцветает... 1969г.
ВОКЗАЛЫ
Сияющие вокзалы.
Легкий запах угара,
словно после любви.
Света достаточно, чтобы последнее
добросовестно растерять.
Ах, зачем эти странные церкви
без икон по углам?
Догадались бы нары расставить
четырнадцатиэтажные:
верхний ярус для детей
и самоубийц...
О, ульи сияющих одиночеств!
О, приемные протяженного
цеха грузов
и бегущих по свету теней 1967г.
ЭТОТ ГОРЬКИЙ УЛОВ
Откроешь блокнот - и начнутся стихи,
как эти дюралюминиевые утки (четыре)
посреди блеклой этой зеленой нефти,
этой бескровной, как хлор, изменчивой этой,
этой пустой, как глаза,
говорящей, и мрачной, и дышащей
и равнодушной воды...
Но прежде начнется молчание Новороссийск, 1965г.
КОНЦЕРТ
"Худшие
прикрывают отступление
своим голосом, телом, любовью!" -
хрипел певец перед залом
жаждущих глаз и глоток...
Люблю вас, худшие мои
христосы 1965г.
НАСТОЯЩЕЕ РОДСТВО
Море - огромная керосиновая лужа,
катастрофическая горько-соленая медуза -
легло у ног.
Вступи в него, чужак!..
Но все равно, пока не породнишься
с креветками и водорослями,
пока не отыграешь свадеб
с ракушками и червячками,
но все равно, пока не растворишься
в зеленой капле и колючем гипсе,
не станешь здесь родным Новороссийск, 1965г.
ДУША
Ее и нет. Есть киберсвязь. И все же
есть дерево душистое (похоже,
оно тогда вполнеба расцвело!)...
Бульдозер. Брань. Зачем-то смяли, срыли...
Но вот уже подряд который год -
очнешься, в ночь, в блевотине и мыле
(хоть все давным... и место то забыли) -
и знаешь: шага три за поворот -
на прежнем месте все оно цветет... 1967г.
* * *
Горы, люблю вас, грубых,
в трещинах хмурых руд.
Устану - вернусь. Вы грудью
броситесь мне на грудь.
Брызнут глазастой синью
радостные края.
Горы, я тоже сильный!
Радостный тоже я!
Только, не то чтоб каменный.
Только, хриплю-пою.
Только вот, до отчаянья
синее все люблю -
гон в синеву за сворой
спину выгнувших скал...
Только, вернусь не скоро,
горсть синевы сыскать 1965г.
ДЕРЕВО
Вот дерево стоит - метеорит,
ушедший в землю и родивший чудо,
взрыв зелени над автострадным гудом
над чадом шинным - шелестящий скит,
лесным виденьем дерево стоит,
с окошками кукушек и зари,
с вороньими избушками внутри,
от корешков до привершинных веток -
дрожащая зеленая планета
живет и посылает вести ввысь...
И небо натекает в каждый лист...
А листья - как прищуры рысьи вниз,
туда где над землей асфальт навис,
автобусы проносятся, как свист...
О, мир летящий, тормозни, вглядись -
в свеченье лета, с ветром вперелист,
все в воробьиных петельках орбит
вот дерево, вот Дерево стоит... 1965г.
ЭСТРАДНИК
Я тот певец, немодный, безголосый,
танцующий удачу напролет...
Вот спрыгну в зал - и враз поймет народ,
что нет певца - осталась только осыпь
танцующих колючих каблуков.
Ну, пара искренних случайных слов...
Ну, головы соломенная осень...
Ну, жест правдивый, точный взмах руки...
И каблуки - как сердце - каблуки
танцующие в зал меня выносят...
О, музыка, пускай на бис не просят!
О, музыка, прости мои грехи!
О, музыка, прости, не отпусти
за чистый звон, рассыпанный с горсти,
за то что в немоте пришлось расти,
за то что научился не грустить,
за то что груб, за то что темен стиль,
что вышел петь, хоть пенья не постиг,
за то, что вытанцовываю стих
средь голосистых евнухов твоих. 1967 - 1970г.
* * *
Свои беды пройду с собой наедине.
Меж средних уровней и среднего достатка -
всю ненависть растрачу без остатка,
всю нежность раздарую нищете.
Не стану унывать по чистоте.
Дохлятиной не вздернусь над тетрадкой,
как добрые и нежные, как те,
которых драли, у которых крали,
которых жгли безмозглые канальи
и "милые" которых оставляли,
подвыжав, в седине, как в декабре...
Их обижали - а они бежали
в себя, в Сибирь, в петлю, под пулю,
в бред...
Я беды выдержу. Ушедшим вслед
я выживу: со мной любимой нет.
1969г.
ВЫСОТА
Здесь все - равно и молчаливо.
Здесь нету права восклицать.
Здесь ветки красные и дымы
над крышей, розово-тугие,
равны и соосуществимы,
как дым и дом, как "быть" и "мать".
Эльбрус один здесь восклицает
от неизбежной высоты.
Здесь я - лишь я, и ты - лишь ты.
Здесь быт морозной красоты.
А если скудно теплоты -
ищи припек, не ожидая знака,
приткнись и грезь, и грейся, и грусти,
как розовая пыльная собака...
И отойди от пустоты. 1969г. Зеленая гора
* * *
На улице чище, чем дома,
здесь содом.
Здесь хмурятся, бледны, как бы от газа.
Здесь тротуары и газоны грязи
опять усыпаны
скрипучей белою сверкающей водой.
Деревья - сумасшедшие старухи -
седы насквозь - что волосы, что руки,
рванувшиеся в небо с белых кружев...
Ах, этой чистоты пресветлый ужас!
Ах, этой светлоты пречистый дар!..
А дома - грязь, старухи и угар. 1969г.
СЮЖЕТИК
Все дороги на свете похожи на эту -
с острым лунным сиянием на колесе,
с обещаньем в начале,
с задохшимся летом
по пути,
с любопытством,
с любвишкою где-то...
и с поэтом,
издохшим в конце. 1970г.
НЕИЗМЕННОСТЬ
Здесь призрачны крыши декабря,
растаявшие в небе... А деревья
такие - словно тушь пролили
на белом, на денька хрустящий листик,
а там - размазывали жижу
сообща - кто пальцем, кто пером...
и только гром
шагов сквозь скверик, от мороза мглистый,
напоминает о живом.
Да выстрел
ствола, раздавшийся сквозь снег,
напоминает о судьбе,
о том, что не с гравюры древней -
тоска - сквозь черные деревья 1969г.
МОЙ БРАТ
Я стыжусь своего брата:
я не нравлюсь ему.
Он некрасив и остроумен.
Он резок и неловок.
Он такой как надо.
Он - в кожаном пальто.
Я хочу, чтобы брат мой понял меня,
чтобы брат сказал : - Хорошо!
Чтоб, в плечо упираясь, рядом
шел, как давно не шел.
Чтобы, выслушав, бросил: - Правда. -
И потом еще - хорошо! 1969г.
* * *
Слух лечим тишиной певучей,
а душу - тем что никого не мучим.
ВОЛК В ГОРОДЕ
Ты идешь длинным опасливым шагом,
сторонясь ненужных лакомств и развлечений,
из конца в конец и обратно -
до смерти запутанной тропы
до смерти неудобной клетки
по прозванью столица
вдалеке от росистых полей,
от шумного леса,
где путь нарисован необходимостью,
где спят на земле,
где густая шерсть и крепкие кости
равняются условию выжить...
Ничего этого здесь не нужно.
Здесь ценится нечто иное,
вроде формы запонок и умения
выслушивать стоя...
И все же ты идешь
своим размашистым шагом,
готовый вцепиться в глотку любого
убийцы из-за угла 1969г.
ТОПОЛЬ
Вы знаете, как пахнет тополь
средь ночи, стылой и пустой?
А неба сумрачные топи
хранят свечения настой...
Вас крылья птиц не овевали,
сорвавшихся над головой?
Вы вслед их свисту не взмывали
над провалившейся землей?
Не рухали во мглу, в безлунность,
глотая смертной песни ком?..
Вы знаете, как пахнет юность
в железном мраке городском? 1970г.
О БУДУЩЕМ
Истории гладки повадки.
Не знаю, что будет потом.
И если восстану для схватки -
воскресну сегодняшним днем.
Трагедия! Теряем, серея,
стоящее, лучшее:
друзей, минуты, и сирень,
и рукописи.
И в ледоход, и в ледопад,
и в листопад юродиво
теряем любимых, рукопись, взгляд
и родину.
Где ты, рукастый, с лобастым из лбов,
пионер, как роза, взъерошенный,
возвращающий - через газету - любовь,
рукопись, родину - росчерком? 1970г.
МОЕ ПОКОЛЕНИЕ
I.
Когда твердят о "смысле поколений",
когда творят над нами спор и суд,
я вспоминаю голубые ели
в суровом, странно лиственном лесу.
Мы ввысь рванулись за зеленым солнцем.
Пришла эпоха, с логикой ружья,
с переворотами и новостройками,
и помогла, и дебри подожгла...
Живем, как на пожаре, зло и весело.
Занявшись поздно, первыми сгорим,
оставив терпкие хвоинки песен
и едких мыслей рыжеватый дым.
Не ляжем в стены, скрипками не станем.
Созвучьями червонными лучась,
однажды протрубим себя, чтоб в старость
обугленными пальцами торчать.
Но чьи-то семена в золе дозреют,
их пепельные ветры разнесут...
Качнутся снова голубые ели
в суровом, странно лиственном лесу. 1970г.
II.
Спивается поколение. Стирает свой
серебряный след.
Встретил сегодня друга,
скользящего криво.
А Веры - нет, Валерки, Марины - нет.
Нет Москвы? Нью-Йорка нет? Нет Рима?
Нет Земли, Космоса, звезд, комет
нет - хвостатых, с студенческим
девичьим именем?
Нет-нет, бред это, бред, все бред!
Есть в лесах моих мои веточки...
С моим Миром
ухожу в них, среди хвой их
(я их темно-зеленый ручей)
затеряться в их свежем ничейном гуде,
зализать свои боли, замыкать потери,
зарывшись в росу их ночей,
чтоб на чье-то убитое:
"Я не твой, я не твой, я ничей!" -
отозваться: "Я чей-то!
Я чей-то дремучий! Я - чей!
Я - ушедших в леса: Я - оживших.
Я - канувших в люди...".
1970г.
Зеленая Гора
ЛЕСНОЕ ВОСКРЕСЕНИЕ
Восход или закат?
Заутреня в ветреющем лесу...
Сквозь скрипы черные древлеющих стропил,
сквозь рокот ветра молодого
иди!..
Идешь, куда, не зная,
где шашни ветра, ветвь ломая,
играют дубьей головой -
и дуб шумит, почти седой...
Ступай раскованной стопой
к деревьям в сумрачные лапы!
Ступай, избитый тихой сапой,
той глухоманью ветровой!
Иди, внемли! - Над головой
лесистый утренний покой
твоею болью не заляпан... 1970г.
Железноводск
ВЫЗДОРОВЛЕНИЕ
Идешь по кромке неумело,
похрустывая каблучком,
где свисты птахи то и дело
покалывают слух шилком.
И леса плещущая вялость
напомнит веще вдруг тогда:
от боли блещущей осталась
лишь темноталая вода.
И старый мир из льда и бреда
уже не страшен и знаком.
Идешь, идешь по белу свету,
поскрипывая сапожком. Железноводск, 1970г.
Тяжело бежать - из дома.
Тяжело блуждать - к любимым.
Тяжело, что жизнь - как слово мимо.
Что же делать - так случилось,
так сложилось, так смешалось.
Что же делать, раз осталась
малость? -
Зарасти до глаз лесами,
зааукать, словно совы,
зазвенеть - глубоким, самым -
совесть 1970г.
* * *
Трамваи пролетают мимо.
А на трамвайной остановке
теснится смутно и неловко
куда-то едущий народ.
И сумрак облепляет хмуро
большие темные фигуры,
перемешавши нечет с чет.
И хрипло дышат за плечом.
И вечер с грохотом течет...
Здесь мало места, мало неба.
Гостиниц много - нет ночлега.
Нет друга, радости... Не тщусь
кричать: нет голоса для крика.
Всю жизнь, мой город полудикий,
всю жизнь - в толпе, густой, великой,
всю - в спешке и трамвайных кликах
фигурой темной и безликой
на остановках протопчусь... 1962 - 1975гг.