Страницы авторов "Тёмного леса".
Пишите нам! temnyjles@narod.ru
Б А Л Л А Д Ы И П Е С Н И
М А Р И И А Н Д Р Е Е В Н Ы
Ч Е Г О Д А Е В О Й
__________
Москва, Лафания, 1990
Переиздано в 2005
Б И Б Л Е Й С К И Е М О Н О Л О Г И
ХРИСТОС
Ночь Ершалайма спалила мне зноем грудь,
звёзды померкли - устали на мир смотреть.
Что им за дело, что ждёт меня крёстный путь,
что им за дело, что ждёт меня смерть.
Напишут в Евангельи: ровно на третий день
встану из гроба я, смертию смерть поправ.
Сказке Матфея поверит слепая чернь.
Господи боже мой! Если б Матфей был прав!
Если б и вправду так: распяли, свели в расход,
а назавтра бессмертье и слава, и трон небес!
Звон колокольный, ликующий крёстный ход,
вечная радость о том, что Христос воскрес!
Так будет назавтра. А пока тишина и мрак.
И терновый венец мне шипами пронзает лоб.
А пока я - мятежник, опасный больной чудак,
которого надо скорее упрятать в гроб.
И ветер Синая мне зноем сжигает грудь,
и небо закрылось, устав на людей смотреть,
и ждут меня пытки, и ждёт меня крёстный путь,
и ждёт меня смерть.
* * *
Моя темница черна как гроб.
Что ж, привыкай, Га-Ноцри!
Завтра надвинут венец на лоб,
терновник в кожу вопьётся...
Упокой, господи,
душу усопшего раба твоего.
Нет на спине не избитых мест.
Больно? Терпи, Га-Ноцри.
Завтра на спину взвалят крест -
горше терпеть придётся.
Упокой, господи...
Христос воскрес, Христос воскрес!
Ты веришь в чудо, Га-Ноцри?
Есть жизнь и смерть, но нету чудес,
умерший назад не вернётся.
Упокой, господи...
Плывёт над миром пасхальный звон -
ликующий звон позора.
Пасхальный звон как предсмертный стон
распятого фантазёра.
Упокой, господи...
Моя темница черна как гроб.
Что ж, привыкай, Га-Ноцри.
Знаешь, гора есть Голый Лоб.
Не знаешь? Узнать придётся.
Успокой, господи...
Столетьями люди славят Христа,
поэты слагают строфы...
А смерть так страшна, а смерть так пуста,
как выжженный лоб Голгофы.
Упокой, господи...
А смерть так страшна, а ночь так длинна
и так коротка - а утром казнь.
А смерть так страшна, а ночь так длинна
и так коротка. И утром казнь.
Христос воскрес! Воистину воскрес!
ИУДА
Добрые люди,
скажите Иуде -
за что меня судят так строго?
Ну, продал,
ну, предал -
так я же не ведал,
так я не хотел же, ей богу!
Хор: Бедный Иуда - сама простота!
Худо Иуде, тяжко:
продал голубчик, продал Христа.
Бедняжка!
Меня пригласили,
меня попросили:
"Разок донеси для порядка!"
Ну, предал,
ну, выдал...
Так я же не идол!
Ну, вышла такая накладка!
Хор: Бедный Иуда...
Ну, дали монеты...
Так я ж не за это!
Я сам понимаю, что гадко!
Ну, взял я с Пилата...
Так это ж не плата -
за бога - всего лишь тридцатка!
Хор: Бедный Иуда...
Добрые люди,
поверьте Иуде:
Христа не хотел продавать я!
За что же проклятья,
хотел бы понять я -
ведь это почище распятья!
Хор: Бедный Иуда - сама простота!
Худо Иуде, тяжко:
продал голубчик, продал Христа.
Бедняжка!
МАГДАЛИНА
Я танцую на ковре под звуки бубна
в жарком мареве восточного базара.
Эй, мужчины, мне цена динарий в будни,
а по праздникам я стою два динара.
Эй, философ, ясновидец назарейский,
что торопишься? Иль я тебе не пара?
С самой лучшей проституткой иудейской
разве плохо переспать за два динара?
Или дорого? Не по карману плата?
Плохо платят, знать, пророкам в Иудее!
За тобой бредут старухи и кастраты,
о спасении души своей радея.
Что ж, спасение души - благое дело,
если старость обрекла тебя на муки,
если сморщено лицо и ссохлось тело,
если с жадностью к тебе не тянут руки.
Эй, философ, да постой же ты, философ,
у тебя глаза, как тёмные агаты.
Как ты строен! Ты прекрасней, чем Иосиф.
Я готова уступить тебе пол платы.
Я готова заплатить сама всю цену,
я готова... Но зачем проходишь мимо?
Я готова бросить танцы, бросить сцену,
бросить к чёрту всех мужчин Ершалаима.
Я готова... Эй, философ, ты послушай,
вот я бросила и деньги, и наряды.
Если надо для тебя спасти мне душу,
я спасти её, любимый, буду рада.
Я надену это рубище на тело,
целомудренною стану, как невеста,
ведь спасение души - благое дело.
Эй, старухи, потеснитесь, дайте место!
Дайте место для Марии Магдалины...
АГАСФЕР
Есть старинное преданье
про бродягу - Агасфера.
Вечно странствует по свету
вечный странник, вечный жид.
День проходит, год проходит,
по минуткам минет эра,
а дорога, словно лента,
из-под посоха бежит.
Я бреду, бреду по свету,
я отбил в дороге пятки.
Чуть присяду, чуть поверю,
что нашёл свой отчий дом,
вмиг возьмут меня за шкирку:
Убирайся, жид проклятый,
уходи своей дорогой,
за своим ступай добром!
Я бреду по белу свету,
я ищу свою берлогу
в тридевятом государстве,
в тридесятой стороне.
Ах, зачем, безмозглый дурень,
я не дал напиться богу,
что тащил свой крест к Голгофе
на израненной спине!
До сих пор во сне я вижу
эти треснувшие губы
и венец, такой колючий,
над таким красивым лбом...
"Агасфер, подай водицы!"
Я ему ответил грубо:
"Убирайся, бог проклятый,
за своим ступай добром!"
Я бреду, бреду по свету,
я совсем дошёл до ручки,
я согласен хоть в могилу,
- а дороге нет конца.
Колют, колют колют ноги
эти подлые колючки,
очень колкие колючки -
из тернового венца.
А Р Б А Т С К И Е Т Е Н И
***
В старом доме в Криварбатском переулке
жил старик-трубач, усталый и седой.
А на крышке старой дедовской шкатулки
жил солдатик с оловянною трубой.
В те часы, когда под вечер на Арбате
огоньки витрин справляют карнавал,
доставал старик шкатулку, и солдатик
на трубе своей тихонечко играл.
Бились звуки то печально, то тревожно,
увлекая и маня в далёкий путь.
И казалось старику, что так возможно
в этот миг в начало жизни заглянуть,
воротить свою нехоженную юность,
резвых маршей несмолкающий прибой...
И не верилось, что жизнь-то обернулась
лишь шкатулкой с оловянною трубой.
ТУРАНДОТ
Стук шагов в ночи раздался гулко -
я стою, дыханье затая:
где-то здесь, в арбатских переулках
заблудилась молодость моя;
где-то бродит тихо и упрямо,
в темноте гитарою звеня.
И живая молодая мама
поджидает к ужину меня...
Говорят, нет прошлому возврата
и часов не остановишь ход,
но звучит над крышами Арбата
нежный вальс принцессы Турандот.
Смерть не знает ни чинов, ни рангов,
всё сметает, всех уводит прочь,
но шагает весело Вахтангов,
светом жизни раздвигая ночь.
Стук шагов в тиши разнёсся гулко.
Звук умолк, следы засыпал снег...
В темноте арбатских переулков
заблудился весь двадцатый век.
ХАБАНЕРА
Из узкой рамки старой фотографии
глядит надменная и страстная Кармен.
Афиш безмолвных эпитафии
неумолимо взяли в плен.
Умерший мир живее, чем реальный,
встаёт во мраке сутолкой огней.
Оркестра отзвук, голос дальний
звучит не умолкая в ней -
в седой актрисе, строго-величавой,
что не предвидя в жизни перемен,
живёт своей ненужной славой -
Хозе забытая Кармен.
ВАЛЬС-БОСТОН
Этот грузный больной старик
на бульваре сидит часами.
Долгой жизни короткий миг
за пустыми встаёт глазами.
Довоенной пластинки стон,
еле слышный, глухой, шипящий -
упоительный вальс-бостон,
вечно душу тоской щемящий.
И июньский воскресный смех,
довоенного мира лица...
А назавтра кромешный бег
от границы до стен столицы,
и лихая дорога вспять
сквозь четыре военных века,
где любая земная пядь
жизни стоила человека...
У богатой моей страны
видно было людей излишек -
только трое пришли с войны,
только трое из ста мальчишек.
И один из них - этот дед,
со счастливой судьбой солдатской.
Ностальгию военных лет
в переулок несёт арбатский,
и тоскуя, живёт во сне,
в одинокой своей квартире -
неубитый на той войне,
до конца догоревший в мире.
МАСТЕР
В путь! В путь! В путь!
Сердцу стучать невмочь.
Книга упала из рук на грудь,
мастер успел только раз вздохнуть -
и жизнь закатилась в ночь.
Упокой, господи, душу усопшего раба твоего!
Конь, конь, конь
стукнет копытом в дверь.
Крепко поводья сожмёт ладонь,
Воланд в тумане зажжёт огонь -
чёрный огонь потерь.
Упокой, господи, душу усопшего раба твоего!
Вскачь, вскачь, вскачь
мчится в ночных горах
счёт потерявший земных удач,
счастье и горе, и смех, и плач -
всё обративший в прах.
Упокой, господи, душу усопшего раба твоего!
Мастер! Как же вот так - уйти,
жизнь оборвав, самого себя
бросить на пол-пути?
Мастер! Смерть промелькнёт как тень!
Жизнь бесконечна - сквозь злую ночь
снова прорвётся день!
Мастер! Мастер...
ПЕСНИ СЕМИДЕСЯТЫХ
***
Я вернулся домой
ну, конечно, хмельной,
ну, конечно, в часу этак третьем,
и, конечно, отец
караулит, подлец,
возле двери в подштанниках встретил.
И завёл как всегда,
я в твои, мол, года
не терял ни единой минутки,
я и водки не пил,
и девчат не любил,
и трудился я круглые сутки.
Я невесту свою
и мамашу твою
не на танцах каких-либо встретил,
не в кино увидал,
а в бюро заседал,
заседал с ей в одном кабинете.
На заводе прорыв,
в ЗАГС пошли в перерыв
и обратно вернулись к станочку,
тут не бал-ресторан,
надо выполнить план,
там и справили первую ночку.
Нам не надо Сочей,
нам в цеху горячей,
загораем весь год без туризму,
а придёт выходной,
так под ручку с женой
на занятья идём по марксизму.
А зато погляди -
орденок на груди,
разных грамот так целая груда,
а кому ты нужон,
лоботряс и пижон,
только имя позоришь, паскуда!
Я папаше в ответ,
чем ты хвалишься, дед,
тем, что жизни не видел от века,
хошь, костюм одолжу
и к девчатам свожу,
чтоб ты помер хотя б человеком.
О СРЕДСТВАХ МАССОВОЙ ИНФОРМАЦИИ
Ах, паразиты, сионисты,
арабов бедненьких теснят,
а негодяи-маоисты
кого-то душат и казнят,
а подлецы-американцы
хотят к рукам прибрать Вьетнам.
Какие все кругом засранцы
и можно верить только нам.
Мы никого не захватили,
не обманув ничьих надежд,
мы в Прагу танков не вводили
и не душили Будапешт.
Поляки, чехи, венгры дружно
нам объясняются в любви.
Чужих земель нам брать не нужно -
берём исконные свои.
У нас не то, что за границей,
где всё подвластно богачам,
у нас в пицундах и на рицах
не строят дачи палачам.
Мы не какие-нибудь боссы
с раздутым денежным мешком,
у нас начальство ходит босым
и исключительно пешком.
У нас не станут всенародно
глумиться, врать, изобличать,
у нас действительно свободны
искусство, радио, печать.
Мы процветаем всем на диво,
берём любые рубежи.
Ах, до чего же мы правдивы!
Ах, до чего не терпим лжи!
КРАТКИЙ КУРС ИСТОРИИ ПАРТИИ
Было жить на свете
весело и просто,
продавали ближнего
за стёршийся пятак,
правил нами папа
маленького роста,
сжал Россию, словно трубку,
в каменный кулак.
Мы путём известным
ездили к востоку,
опасались обысков,
тряслися по ночам.
Не было пределов
нашему восторгу,
не было пределов
верноподданным речам.
Хоронили папу,
надрывали глотку,
ведь такое дело -
помер наш господь,
потеряли люди
дорогую плётку...
Чем же матушке России
задницу пороть?
Стало жить на свете
жутко бестолково,
что ни день - ищи в газете
свежих новостей:
прокатили с треском
Жору Маленкова,
полетел Лаврентий Палыч,
не собрал костей.
Лазаря погнали,
пнули Вячеслава,
и примкнувший к ним Шепилов,
милости не жди.
Где же наша сила?
Где же наша слава?
Где вы мыкаете горе,
бывшие вожди?
Полетел Булганин,
сел на трон Никита -
все центральные газеты
вспухли от речей.
Мы народ учёный,
битый-перебитый,
зад лизать всегда готовы,
лишь скажите - чей.
Снова жить на свете
весело и просто,
прославляли кукурузу,
хаяли овёс,
правил нами папа
маленького роста,
а до бога хоть немного
всё же не дорос.
На ХХ съезде
отменили бога,
с постаментов монументы
валят по ночам.
Не было пределов
нашему восторгу,
не было пределов
верноподданным речам.
Был при жизни папа
ангела белее,
после смерти стал чернее
чёрного козла.
Попросили папу
вон из Мавзолея,
и история на свалку
папу увезла.
Брежнев и Косыгин
прописали клизму
и сказали, что Никита
круглый идиот...
По прямой дороге
прямо к коммунизму
нас уверенной рукою
партия ведет.
СЛУЧАЙ В КРЕМЛЕ,
ИЛИ ПОЧЕМУ ЦК НЕ ЗАСЕДАЕТ НОЧЬЮ
Нам, друзья, религий и церквей не надо,
променяли "Библию" на "Капитал",
нам Земля советская стала адом...
Ой! простите, я не так сказал.
Молимся на партию, кладём поклоны,
партбилет целуем на манер креста,
в канцелярии висят иконы,
Маркс у нас за бога, Ленин - за Христа,
Я его Евангелие насквозь измерил,
тридцать лет штудировал то вкривь, то вкось,
только в чудеса я до сих пор не верил,
тридцать лет не верил, а теперь пришлось.
Есть на старой площади большое здание,
у подъезда "чайки", часовой в дверях.
Приезжает в здание на заседание
крупное начальство, нагоняя страх.
Ленину, как должно, отслужив молебны,
ссоры затевают по сто раз на дне,
Брежнева Косыгин кроет непотребно,
Брежнев шлёт Косыгина ко всей родне.
Лаются, грызутся, подставляют ногу,
всяк другого хочет прям со свету сжить,
а потом обратно шлют молитву богу:
"Ленин жил, Ленин жив, Ленин будет жить".
Ленин, он под старость уж неважно слышит
и не слышит ругани, как и весь народ,
только то и слышит, что одним им дышат,
что за ним Россия к коммунизму прёт.
Ленину, конечно, это очень лестно,
и, поверьте только, что удумал гад:
сохнуть в Мавзолее столько лет нечестно,
осчастливлю партию, вернусь назад.
Как-то всё начальство задержалось ночью,
любят потрепаться, хоть и порют дичь.
Лишь часы кремлёвские пробили двенадцать,
тут им и предстал дорогой Ильич.
И покуда, дружно рухнув на колени,
и взглянуть не смело на него ЦК,
с речью обратился к ним товарищ Ленин,
как когда-то в Питере с броневика.
Он сказал, что хочет возвратиться к власти,
раз уж он у партии в такой чести,
он сказал, что тронут и почтёт за счастье
вновь Страну Советов в коммунизм вести.
Ахнуло ЦК, такой беды не чая.
Ленин - это как же. Это ж сущий вред!
Ленин - это значит, ни дворцов, ни "чаек",
а сплошной партмаксимум и прочий бред.
И, с колен не вставши, всё ЦК завыло:
"Господи, помилуй, нашу власть не трожь,
возвращайся, родненький, назад в могилу,
нам нужна икона, а совсем не вождь.
Что тебе Россия, в ней тобой не пахнет,
званья не осталось от твоих идей.
Думаешь, вернёшься, так от счастья ахнет?
А ей, милок, не надобно таких вождей.
Ты же помер вовремя, чудак отпетый,
хлопнули б, как Кирова, того и жди.
Мы тебя прославили, а ты за это
сделай одолжение - не лезь в вожди.
Говорят, на Брежнева взглянувши рыло,
Ленин обстановочку ту сумел постичь.
Ничего в ответ не сказал им Ленин,
в Мавзолей обратно побрёл Ильич.
Ленин не воротится, уж это точно,
понял он, что партии он не под стать,
а с тех пор ЦК не заседает ночью -
вдруг Ивану Грозному приспичит встать.
МОЛИТВА БОГОРОДИЦЕ
Где, Богородица, милость твоя?
Что ж, и тебе, знать, не нужна
пьяная злая Россия моя,
больная моя страна.
Богом России свобода дана;
звали её, вот и она;
справа решётка, прямо стена
черная без окна.
Мы свет отличать отучились от тьмы,
зло - от добра, правду - от лжи.
Россия, Россия в застенках тюрьмы,
а дальше куда, скажи?
Где же, Россия, вера твоя?
Воля твоя? Правда твоя?
Что ж, ты, Россия, родная земля,
тяжкая боль моя.
Проклял Господь, и надежда слепа,
жизнь - пустота, смерть - пустота,
крест и голгофа, да нету Христа,
и только иуд толпа.
Яви, Богородица, милость твою,
кровь нам прости, подлость и стыд,
коль ты не простишь Россию мою,
кто же её простит?
ГОП СО СМЫКОМ
Гоп со смыком петь мы вам не будем,
про бандитов всё известно людям,
мы про тех, кто ходит чистым,
кто зовётся коммунистом,
тех, кого мы даже и не судим.
Эх, Россия-пьяница, проспись ты,
на себя хоть разик оглянись ты,
что клопов в постели грязной
наплодила дряни разной
и зовёшь с похмелья коммунисты.
Эти самозванцы-коммунисты,
подлецы, буржуи и фашисты,
душат танками свободу,
жрут, дерут да врут народу,
тем враньём, смотри, не подавись ты.
Назови ты розу хоть навозом,
всё едино - розой пахнет розан,
а вонючий воз навоза,
не запахнет, будто роза,
если даже коммунизмом прозван.
Эх, Россия, пьяница-Россия,
ты же, мать, под сердцем нас носила,
неужели так завралась,
что ни капли не осталось
ни стыда, ни совести, ни силы.
Продери глаза свои косые,
разгляди, что ноги-то босые,
что сквозь пудру и румяны
синяки сквозят да раны,
что в крови лицо твоё, Россия.
Гоп со смыком петь мы вам не будем
про бандитов всё известно людям,
мы про тех, кто ходит чистым,
кто зовётся коммунистом,
может, хоть кого-нибудь разбудим.
МАГАДАН
Слова Колыма, Магадан...
Одна лишь строка на конверте.
Мне срок был пожизненный дан,
свобода потом после смерти.
А в нашей счастливой стране
цвели, словно розы, улыбки,
зачем вспоминать обо мне,
о мелкой судебной ошибке.
Могила моя не видна -
мне крест был поставлен на жизни.
Чекистам дают ордена
за верную службу отчизне.
Награды за кровь и позор,
за муки всего поколенья
и тем, кто вершил приговор,
и тем, кто привёл в исполненье.
Никто не отдаст их под суд,
никто не лишит их свободы...
К надгробьям венков не несут
погибшим в проклятые годы.
Забудь же скорей, Магадан,
к чему омрачать свою веру!
Мне срок был пожизненный дан,
я отбыл сполна эту меру.
ДРУГИЕ БАЛЛАДЫ И ПЕСНИ
УТРЁСТ
Где-то за пылью вёрст,
где-то за далью лет
в тусклом мерцаньи полярных звёзд
призраком юга встаёт Утрёст -
остров, которого нет.
Знает любой моряк:
если ревёт норд-ост,
если последний погас маяк,
если в душе и на небе мрак,
встанет из моря Утрёст.
В этот последний миг
страшной борьбы с судьбой
чайки услышишь призывный крик,
в тихую бухту разбитый бриг
вынесет синий прибой.
Взрежет ночную хмурь
радуги пёстрый мост,
синее небо прольёт лазурь...
Счастье забвенья невзгод и бурь
даст мореходу Утрёст.
Даст соловьиный сад,
ландыша майский цвет,
ласковой феи манящий взгляд,
но никого не вернёт назад
остров, которого нет.
ПИРАТСКАЯ ПЕСНЯ
Якорь подымем в полночь,
в море уйдём с отливом,
чайка с прощальным криком
бьёт по волне крылом,
ветер сулит удачу,
будет наш курс счастливым,
вьётся весёлый роджер,
льётся весёлый ром.
Бриг снаряжён как надо,
в трюмах вино и порох,
тридцать лужёных глоток,
тридцать весёлых рож...
В вольном пиратском море,
в дальних морских просторах
бури, бои и штормы
выдержит старый "Морж".
В битвах весёлый роджер
реет над нами гордо,
глупой торговой шхуне
груз не доставить в порт...
Каждый пират у Флинта
станет богаче лорда,
слитки, монеты, жемчуг
будем грузить на борт.
Мы не храним добычи,
тратим как сор гинеи...
Стоит ли быть пиратом,
чтоб дорожить добром?!
То ли нам гнить в кораллах,
то ли висеть на рее,
то ли отправит к чёрту
старый весёлый ром...
ПОСЛАНИЕ ЦАРЮ ПРИРОДЫ
Человек исполнен самомненья,
он себя зовёт царём природы,
но порой кончается терпенье
и царей на плаху шлют народы.
Таково бы не было с природой,
ведь она способна возмущаться,
и царю мартышечьей породы
очень стоит бунта опасаться.
Ты представь ужасную картину,
как леса, поля, моря и долы
волокут людей на гильотину
и, ликуя, пляшут фарандолу.
Сокрушив бастильи зоопарков,
на свободу выбегают звери.
Вспомни, царь, пока не стало жарко,
о суровом волке-Робеспьере.
Возносясь над звёздными мирами,
вспомни, царь, о том, что было ближе,
и о том, что делалось с царями,
когда цари вдруг делались пониже.
МАНЕКЕН
Белый день над землёй
плыл своей чередой
средь домой мимо пасмурных стен.
За стеклом, глух и нем,
не волнуем ничем,
горделиво стоял манекен,
манекен...
Город - это тот же магазин,
люди - манекены средь витрин,
только могут говорить,
толкаться взад-вперёд,
только могут люди покупать,
бегать, рыскать что-то и хватать,
могут жить, пока не кончится завод.
И стоит манекен
указателем цен,
демонстрацией шляп и плащей -
приложенье к пальто,
абсолютный никто,
просто вешалка модных вещей
для вещей...
Но разряженный как будто лорд
он надменен, величав и горд,
и презрительно взирает он вокруг
и доволен он, видать, вполне
очень даже кругленькой цене
супермодных и вельветовых брюк.
Но начнёт магазин
переделку витрин,
и в стеклянном пространстве пустом
поролоновый бог
и без рук, и без ног
жалкой куклой лежит за холстом,
дело в том...
... может, новенький опять наряд
он получит и с другими в ряд
манекенами встанет опять;
ну а может быть, уже финал -
устарел, пожух и облинял,
и витрину пора обновлять.
/С участием Мих. Чег./
ДОН КИХОТ
Я взял копьё наперевес
и смело двинулся в поход,
я в драку с овцами полез,
как настоящий Дон Кихот.
Я вызвал мельницу на бой,
я честно принял таз за шлем,
я так доволен был собой,
найдя решенье всех проблем.
Играя с жизнью в поддавки,
я сделал очень ловкий ход,
я даже получал плевки,
как настоящий Дон Кихот.
Я знал успех и торжество,
и восхищение невежд,
и мне кричали: "Божество!" -
и целовали край одежд.
Никто не знал, как Дон Кихот,
забросив в угол латы,
дневной подсчитывал доход
и ждал прибавки платы.
Мы смыли грим и водку пьём,
глумясь над целым миром.
Чтоб ловко потрясать копьём,
не нужно быть Шекспиром.
Я взял копьё наперевес
и смело двинулся в поход,
быть может, бог, быть может, бес,
но только, нет, не Дон Кихот.
БАЛЛАДА О ЧАГАТАЕ
В вольных степях дикой орды
буйные ветры свищут.
Ждите грозы, ждите беды -
кони татарские рыщут.
Хан Чагатай, где твои псы?
Где твои злые орды?
Щёлочки глаз, плетью усы,
волчьим оскалом морды...
Им - убивать, им - умирать,
гнить под пятою кургана.
Стонет земля - движется рать
правнука Чингиз-хана.
В зыби веков, в дымке времён
эхо разносит кличи.
Скрежет колёс, клёкот ворон,
ждущих своей добычи.
Топот орды слышится вновь,
видится Русь Святая...
Бьётся в виске чёрная кровь
дедушки Чагатая.
Кровь уж не та, кровь, как вода,
в жилах потомков хилых.
Дремлет орда, тлеет орда
в древних степных могилах.
Только порой глянет в глаза
месяц багровым ликом.
Только порой взвоет гроза
диким звериным криком.
Только порой возле плеча
кровью нальётся мета,
старый рубец - след от меча
инока Пересвета.
ПЕСНЯ МЕРТВЕЦОВ
Это очень смешно и странно -
быть наивным в ХХ веке!
Не циничным - ха-ха,
не практичным - ха-ха,
не сменявшим души на чеки!
Это очень смешно и глупо -
быть влюблённым в ХХ веке!
Верить сказкам - ха-ха,
верить ласкам - ха-ха,
верить доброму в человеке.
Это очень смешно и дерзко -
быть счастливым в ХХ веке!
Он счастливец - ха-ха,
он счастливец - ха-ха,
что ж, выходит, что мы калеки.
Что ж выходит, что мы калеки,
наши души мертвы навеки.
Нет, мы живы - ха-ха,
песни лживы - ха-ха!
К чёрту песни в ХХ веке!
/Совместно с Мих. Чег./
***
Нам советуют: щадите сердце,
ведь оно подвластно стрессам.
Плотнее в сердце заприте дверцу
тревожным песням, тревожным пьесам.
Не пускайте Гамлета на сцену!
Слыша песни, затыкайте уши!
Одно здоровье имеет цену:
щадите сердце, заприте души.
Тяжко болен тот, кто смел и честен,
знал тревоги, жить умел любовью.
Звучаньем слова, звучаньем песен
живое сердце исходит кровью.
Ты посмел на крыльях в небо взвиться,
силы жизни тратил без расчёта,
и пал на землю подбитой птицей,
и отдал сердце за миг полёта.
А ведь мог ещё прожить так много,
если б мир твой был уютно-тесен.
Опасно сердцу стучать тревогу!
Щадите сердце! Не пойте песен!
***
От рожденья ты проклят, жид,
не стремись изменить судьбу.
Соломона звезда лежит,
как печать, у тебя на лбу.
Виноватый всегда - еврей,
всем мешающий жить - еврей...
Этим словом тебя, сынок,
попрекнут у любых дверей.
Сколько в жизни в тебе, малыш,
уготовано злых обид,
сколько раз побледнев, смолчишь,
услыхав эту кличку - жид.
Это слово как адский знак.
Это слово равно клейму,
ты плохой, ты чужой, ты враг,
приживалка в чужом дому.
Убирайся, ненужный жид,
из страны, где веками жил,
в непонятной твоей судьбе
снова родины нет тебе.
Я уеду, но где же мать?
В Бабьем Яре она лежит,
в той земле, что своей назвать
ты не смеешь, безродный жид.
Я уеду, но где же брат?
В сорок первом в бою убит,
за Россию погиб солдат,
этот подлый трусливый жид.
Я уеду - ненужный жид,
математик, артист, поэт,
я работать хотел да жить,
почему же мне жизни нет?
Почему же мой каждый шаг
истолкован лишь мне в укор?
Что я сделал? Кому я враг?
Что украл у России, вор?
Страшно, жизнь оборвав свою
и рукой прижимая кровь,
где-то в дальнем чужом краю
воскрешать себя к жизни вновь.
Но в сто крат тяжелее стыд
этой подленькой клички - жид.
***
Мой дружок уезжает, в квартире разгром,
вещи проданы, отданы, свалены в кучу...
Собирайтесь ребята, поминайте добром,
забирайте тот хлам, что получше.
Двери настежь, и кажется: в доме мертвец,
мы пришли, чтобы справить на нём панихиду.
На дорогу присядем, ну вот и конец,
ну а всё остальное - для виду.
Слов красивых цветы, пожеланий венки,
похоронные марши, надежды на встречу.
"Ты пиши" - "Напишу", а писать не с руки,
но надеемся всё же - отвечу.
Погребальным кортежем промчались такси;
я, должно быть, лет сто в Шереметьеве не был;
серебристая птица убирает шасси
и, сверкнув, растворяется в небе.
Вот ещё один друг закатился за край,
отошёл в лучший мир, и не будет возврата.
Улетел самолёт непосредственно в рай;
нам осталась земля, два аршина на брата.
/С участием Мих. Чег./
ПЕСНЯ ЗЛОБЫ
/КАМАРИНСКАЯ/
Ночи чёрная утроба
солнце выпила до дна.
На Руси тупая злоба
громоздится как стена.
Не избыть свою обиду,
не скостить свой счёт судьбе,
Русь справляет панихиду -
панихиду по себе.
По исконной, по посконной
русской удали хмельной,
непутёвой, забубённой
голове своей шальной.
Эх, мать-перемать,
дури нам не занимать -
нам свести бы с кем-то счёты,
чьи-то кости поломать.
Сердце стынет от озноба,
милосердья не проси -
злая злоба, злая злоба
нынче бродит на Руси.
По просёлку в поле рыщет,
заползает в города,
к ночи свищет,
крови ищет
виноватого жида.
Попадись ты мне, проклятый,
возмутитель-иудей,
на кресте за то распятый,
что спасти хотел людей!
Где ты ходишь беглым шагом,
хоронясь за все дома,
где ты машешь красным флагом,
подвигая Русь с ума?
Эх, Русь-перерусь,
распинай Христа, не трусь!
На черта тебе, старухе,
большевистский Иисус?
У нас на Руси
подчистую всё коси!
Вишь-ты правды захотелось -
на-кось, выкуси!
Муку неси,
пироги меси -
Чорт справляет панихиду
по святой Руси.
БАЛЛАДА О ГЕРШЕЛЕ
Вы знаете сказку о бедном еврее,
о маленьком Герше, игравшем на скрипке?
Играл он, и все становились добрее,
и песни на лицах рождали улыбки.
Гершель-музыкант, Гершель-музыкант,
что за чудо, что за чудо, Гершель-музыкант.
Но видно, судьба совершила ошибку:
дала музыканту большое наследство.
И Гершель забросил певучую скрипку
и ссудную кассу открыл по соседству.
Гершель-ростовщик, Гершель-ростовщик,
что за чудо, что за чудо, Гершель-ростовщик.
И сделался Гершель завистливым, злобным,
и кончилось тем, что пришёл он к раввину:
"Я жить не могу в настроеньи подобном.
Ты скуки моей объясни мне причину."
Гершель-пессимист, Гершель-пессимист,
что за чудо, что за чудо, Гершель-пессимист.
И реббе подвёл пессимиста к оконцу:
"Взгляните в стекло, что там видно? Ответьте."
- Я вижу наш город, и тучи, и солнце,
и плачет вдова, и балуются дети."
Гершель-музыкант, Гершель-музыкант,
что за чудо, что за чудо, Гершель-музыкант.
И к зеркалу реббе подвёл пессимиста:
"Взгляните в стекло и ответьте, что видно? -
- Я вижу себя очень ясно и чисто,
я вижу, что выгляжу очень солидно."
Гершель-ростовщик, Гершель-ростовщик,
что за чудо, что за чудо, Гершель-ростовщик.
"Ах, Гершеле, Гершеле! В стёкла прозрачные
мир ты увидел в извечном движеньи.
Покрыл серебром их - всё стало иначе,
и мир превратился в твоё отраженье."
Гершель-ростовщик, Гершель-ростовщик,
что за чудо, что за чудо, Гершель-ростовщик.
"Не очень-то весело, глядя на город,
на окна, на лица в толпе торопливой
повсюду увидеть одну свою морду,
свой прыщ на носу, не такой уж красивый!
Гершель-музыкант, Гершель-музыкант...
что за чудо, что за чудо, Гершель-музыкант.
Какая тоска вместо плача и смеха,
и рокота моря, и шума лесного
одно только слышать покорное эхо,
твои же слова повторившее снова."
Гершель-ростовщик, Гершель-ростовщик...
Щик, щик, щик...
НОВОГОДНЯЯ ПЕСНЯ
Если приходит ёлка
в дом на зелёных лапах,
Если каминным жаром
весело дышит печь,
Если стоит в прихожей
терпкий смолистый запах
и на морозных окнах
пляшут улыбки свеч -
ты соберись тихонько,
хлеб положи в котомку,
молча взгляни на ёлку
и отправляйся прочь -
в поле, где буйный ветер
вихрем метёт позёмку,
в лес, где глазами сосен
в душу заглянет ночь.
Весело хлопнут пробки -
сядут друзья за ужин,
выпьют за тех, кто в море,
скажут: "Счастливый путь!"
Есть на дорогах мира
дом, где ты больше нужен,
дом, где зажжёшь ты ёлку
счастьем кому-нибудь.
Если же в этот вечер
по полу тянет стужей,
если застыли маски
жёлтым подобьем лиц,
если тот зимний праздник,
тот новогодний ужин
полон бессильной скукой
загнанных в клетку птиц.
Ты не спеши из дома,
не торопись в дорогу,
лучше раздуй в камине
залитый кем-то жар,
в руки бери гитару,
песню зови в подмогу,
ёлку неси из леса -
свой новогодний дар.
Знаешь: кому-то надо
в праздник развеять стужу.
Ёлка на мягких лапах
в дом не придёт сама.
Есть на дорогах мира
дом, где ты очень нужен,
дом, где с твоим уходом
станет темнее тьма.
статьи Марии Андреевны Чегодаевой
страница М.А. Чегодаевой на soulibre.ru