на сайте "Тёмного леса":

стихи
проза
драматургия
история, география, краеведение
естествознание и философия
песни и романсы
фотографии и рисунки

СВЕТЛАНА ГАДЕЛИЯ

ТРЕТЬЯ ЖИЗНЬ

К ЧИТАТЕЛЮ

Две жизни... У каждого из нас - две. Одна - внешняя: скорлупа событий и дат - рождений, учений и т.д. и т.п. - вплоть до последней. Другая - внутренняя,невидимая, мерцающая, как свеча в кувшине. Но иногда огонек этой свечи поднимается над сосудом, по-своему освещая окружающий мир, позволяя увидеть живые краски казавшегося ранее серым и тусклым. Возникает третья жизнь - стихи, может быть, самая главная для поэта. Книга стихов - попытка поделиться с читателем частицей своего главного. Примите.
Светлана ГАДЕЛИЯ

* * *

Окольными путями, обходными,
дорогами кривыми, объездными
Весна проходит, а приходит - прямо,
нова, как пальма, знавшая Адама.

Юна трава - всего тысячелетье! -
в весне росточком, а цветочком в лете.
Открой глаза - и вот она, живая,
что вечно дремлет, глаз не закрывая.

Не пел скворец - он, словно грусть, в отлете,
зато тихонько, на негрустной ноте,
споет душа - и вол судьбы двужильный
потащит жизнь, как воз, дорогой пыльной.

Лилия

В палисаднике рыжая лилия,
негашеная зелень травы.
Розы пенное зарево вылили
в струи утренней синевы.

Солнце рыжее, рыжее, рыжее
сжечь хотело гордячку дотла,
только рыжая лилия выжила
и в чужой палисадник пришла.

И стоит, под лучами не вылиняв,
это солнце почти что затмив,
огнестойкая рыжая лилия -
облаченная в зной Суламифь.

1992 г.

* * *

Что стоишь над бездной, голос?
Отойди, а нет - так прыгай.
Белые твои ладони -
крылья голубей бессмертных.

Если вправду чист и лёгок,
то они тебя удержат.
Если ты подобен глине,
уж куда честней разбиться.

Что стоишь над краем бездны?
Отойди, смешайся с пылью.
Не испытывай терпенья
притяжения земного.

* * *

Гнездо из молчанья свей -
оно тебе скит и щит.
Луна сквозь плетень ветвей
зеркальным стеклом блестит.

Так тихо, как будто стук
минутный в часах уснул.
Так тихо, что выпал вдруг
из мидии уха гул -

гул крови своей - реки,
чей кровный обычай свят.
И, времени вопреки,
глаза все пути хранят.

1993 г.

* * *

Я не могу тебя припомнить, стих,
и автор подсказать уже не может,
но белое перо, из крыл твоих
упавшее, трепещет и тревожит.
Струна была, созвучная моей
струне, но звук сглотнула вата
беспамятья. И стае лебедей -
невидимой - беззвучно плыть куда-то.
1991 г.

Март

Он приходит, увенчанный тусклой короной,
он дорогу находит без карт.
На корявом суку пожилая ворона
с торжеством констатирует: "Мар-р-рт!"

Он приходит под мерные звуки капели -
горький плач уходящей зимы -
и качает девчонку-весну в колыбели,
краски мира туманом размыв.

Словно не было раньше ни просини бледной,
ни ликующих стай воронья,
словно март этот первый, а может, последний,
почему-то запомнила я

и лиловость горы, свод, несущей над миром,
и ручья озорную дугу,
и бумажный кружок - этикетку пломбира -
на изрытом водою снегу.

* * *

Звезда сверкает во всю мочь.
Невидимые кошки серы.
Шаги отсчитывает ночь
от света праздничной Венеры.

На звезды, как на маяки,
простые ангелы, невзрачны,
летят, но крылья их легки,
сильны, прохладны и прозрачны.

Слезами вытек зимний лед.
Уют домашний вставлен в рамы.
И ветер празднично поет,
качая тьму над фонарями.

Тюльпан

Тюльпан горит шестью лучами,
терять надежду не велит.
Бывалый ветер за плечами
былые крылья шевелит.

Над серебром весна летает
и сыплет золото с небес.
Где серебро живое тает,
зеленый бог травы воскрес.

1993 г.

Июнь

Погромыхивает где-то,
будто в тучах катят бочки.
Заблудившееся лето
пребывает в мертвой точке.
Что ни утро - ливень, ливень
мчит на ножках макаронных.
Что ни вечер - длинен, длинен
дождь вдоль улиц полусонных,
где дома во мглу одеты,
а в углах живая рана
на паласы, на паркеты
кровью капает с экрана.

1992 г.

Ирис

Ирис фиолетовый, печальный
на зеленой кромке лета вырос.
Чуть синеет детства берег дальний...
Он из тех краев - нездешний ирис.
Хрупкой льдинкой грусти остролистой
прошивает вымершие годы,
и мелькают в памяти искристой
дни, часы, дороги, горы-воды.
Что ж ты так лилов, как день вчерашний,
что ж весна в печальное рядится?
Что ж из той - слоновой кости - башни
улетела юность, словно птица?

* * *

Изнанка суток, ночь -
рубцы и швы наружу -
фактуре гладкой дня
не в силах подражать,
Она в себе несет
агатовую стужу, -
окоченевших губ
в улыбке не разжать.
Болят и ноют швы,
невидимые в полдень.
Благообразный день,
своим путем спеши,
но среди ста сует
ежеминутно помни:
где нет в душе рубца,
там нет самой души.

1992 г.

* * *

Речь вытекает - поперек дорог.
Ну что скажу? Видать, судьба такая.
Видать, на белой тучке добрый Бог
вздремнул, тем самым речи потакая.
Отъединив, как ветку от ствола,
соединяет с камнем и водою.
Дорожка, что протоптана была,
проворно зарастает лебедою.
Бог с ней! Пусть виноватой прослыву,
не спрятанная в латы или вату,
я все-таки, я все-таки живу -
картофельным ростком голубоватым.

1992 г.

Жара

Аравия переместилась.
Заменой финиковой пальме -
каштан. Он спит. Ему приснилась
струя, Эдемских вод кристальней.

Пески песочниц ждут верблюдов.
В пустынях сих светло и сухо.
Над парой сонных изумрудов
листочком серым вянет ухо.

На ста макушках млеют банты -
сто розанов в садах Аллаха.
И спит тяжелым сном атланта
держатель мира - черепаха.

А солнце, жгучее такое,
пьет чай из облачка-корытца.
Мираж довольства и покоя
дрожит, готовый раствориться.

Век

А он не знает ни аза,
наш "просвещенный" век,
нарисовал себе глаза
поверх закрытых век.
От напряжения дрожит,
сто пятый видя сон,
не сознавая, что бежит
вперед спиною он.

Берег

Я на том берегу, где Бог
бережёного не бережёт.
Я на том берегу, где стог
ждет, что кто-то его подожжет.
Я на том берегу, откуда
разлетаются люди, как птицы.
И на том берегу посуда
почему-то спешит разбиться.
К счастью?..
Милый мой, горький берег,
на песке дырявая лодка...
Может, я для тебя не находка,
но могу еще быть потерей.
Не хочу быть твоей потерей,
пав с обрыва, раскинув руки.
...Распустили по ветру перья
расстояния, сны, разлуки.
В жестких джунглях чертополоха
я крыла найти не могу.
Сохранила меня эпоха
темным камешком на берегу...
Мой это берег.

Сентябрь

В тихом золоте вечернем
облака плывут, как лодки.
Засыхают перед дверью
листьев ржавые ошметки.

Это быль, а дышит сказкой -
солнца веер меж домами.
Стынет под лукавой маской
тусклый лик извечной драмы.

Желтый вечер пьет из крынки
теплый мед и смотрит нежно
вслед летящей паутинке
и надежде белоснежной.

В преддверии 1993 г.

О нет, тут гибель не всерьез,
тут не трагедия, лишь драма,
тут водопады пресных слез
и вымытая ими рама.
Каблук истоптан, сломан зонт
за лето он рассыпал спицы -
насуплен близкий горизонт,
и грубо вылеплены лица...
А если выглянет с утра
светило, волю туч нарушив,
и рассияется гора
своей пятивершинной тушей, -
еще сильней грызет тоска,
трепещет мысль о белой мухе,
и побледневшая щека
все ждет от ветра оплеухи.

1992 г.

* * *

Над соснами над мокрыми
дождинок звонкий пир.
Гляжу живыми окнами
на движущийся мир.
Смеется дерзкой алостью,
огни как зубы - в ряд.
глаза его горят.
А сердцу невеликому
дороже свой секрет:
я верю солнцу дикому,
железной жизни - нет.

1992 г.

* * *

...И когда они вдаль уходят,
балансируя на канатах,
на пеньковых канатах улиц,
на веревочках переулков,
и когда они вдаль уходят -
в океаны соседних комнат,
и когда эта даль чужая
в полуметре - а не коснуться, -
стать бы светом во тьме пещеры,
лодкой в море, в песках колодцем
и охапкой сухой соломы
на кровавых камнях беды.

1993.

* * *

И ты расцветаешь, кривой абрикос,
обкорнанный, как новобранец.
Единственной розовой веткой пророс
ты в неба торжественный глянец.

Надежду питающий вырастить плод,
дрожащий от свежести вешней,
ты веруешь в солнца высокий полет
над домиком с башней-скворешней.

В старинном окошке косит переплет,
и домик желтеет, как дыня.
Забор обвалился. Но солнце встает -
твоя, абрикос мой, святыня.

Я мимо иду. Я тебя обойду,
чудес ожидающий, слева.
Я вижу вдруг землю в весеннем бреду -
как очи открывшая Ева.

Всё внове. Всё так, как вчера, -
и не так.
Уймись, проливная забота!
Гляжу на тебя, однорукий чудак,
и тоже надеюсь на что-то.

1993 г.

* * *

Брат мой - через дорогу,
брат мой - через равнину,
брат мой - за ближней горкой,
брат мой - за дальней речкой,
брат мой, глядящий косо,
брат мой, драконом ставший,
сталью, огнем и смертью -
трудно тебя звать братом!

Выкипит море, брат мой,
выгорит солнце, брат мой -
с кем ты разделишь слезы,
если сестры не станет?

* * *

Воля снега - что поделать? -
выпадать ноябрьским утром.
Воля красить землю белым,
лужи рыбьим перламутром
покрывать. И очи слепнуть
белизной своей печальной
заставлять, и сыпать пеплом
красоты необычайной.

1992 г.

* * *

"Тоска по родине: давно..."
Кувшин разбит, осколки целы.
Знаменье родины: кино -
как шахматы, что чёрно-белы.

Ночная музыка в саду,
дорожка от ворот к воротам.
Я к этой родине иду,
закрыв глаза, по старым нотам.

Я к этой родине иду,
в руке держа бессмертный ирис.
Лягушки пели там в пруду,
и звезды нежные роились.

Я к этой родине - тайком.
Давно - а будто так недавно.
Владеть забытым языком
и "Родина" писать с заглавной

дано ль? Мосты, что сожжены,
те, деревянные, - хрустальны.
И очи синие Весны
закрыты, чтоб не выдать тайны.

1993 г.

Праздник

Купим хлеба. Будем жить.
В полночь выйдем с караваем.
Будем с вороном дружить.
Потанцуем. Позеваем.

Прожил ворон триста лет.
Триста первый - это просто.
Встретим жиденький рассвет.
Сдвинем кружки. Скажем тосты.

В кружках - тусклая вода:
есть что пить в лихом вертепе.
Жили ж вон ещё когда -
то на тюре, то на репе.

Ворон по столу кружить
станет, сказывать нам сказки.
Скудость выбросит завязки.
Купим хлеба. Будем жить.

1993 г.

* * *

Часто звезды мигают,
да неблизко - не светят.
И одна и другая -
и у всех по планете.

С той - все пять как на блюде,
та - на десять потянет...
Это ж сколько там будет
вас, инопланетяне!

Ждем - не знаем покоя,
хлебом-солью вас встретим.
Что за горе такое -
нет нам жизни на свете.

Не с кем нам поконтачить,
не с кем нам поделиться.
Одиноки мы, значит,
впору скопом топиться.

Глянуть в очи другому? -
Да свои беспросветны.
У соседа по дому
разум инопланетный.

* * *

Ничего не болит, кроме горла,
и не хочется, чтобы болело.
Не хочу, чтоб горело и мерзло
это хрупкое, зябкое тело.

Не хочу, чтоб в Господней плавильне
расплавлялась душа и рыдала.
Из ковша все равно ведь не выльют
вороного, густого металла.

Тонкостеннее стали сосуды,
и душа - словно ковшик стеклянный...
Знаю, гордые люди осудят
все мои некровавые раны.

Что ж, готова принять осужденье,
но еще не готова разбиться.
За её слабогрудое пенье
отнимается голос у птицы.

Сорок посохов время истерло.
По ступеням шаги все степенней.
Ничего не болит, кроме горла,
отмороженного песнопеньем.

* * *

Почтовый ящик пуст, как медный лоб.
Над гробом ежедневных упований
зима курган насыпала - сугроб,
насупленную тучу заарканив.

Как мы отменно разъединены!
Глазами внутрь - на собственную душу.
А может, и на тело. Нет вины -
но жизнь, как ежик, иглами наружу.

Рекламный грохот убивает слух.
Но где-то там, подспудно, еле-еле
все ищет брода непокорный дух,
чтоб удержать живую душу в теле.

1993 г.

* * *

На горизонте розовая корка.
Куда светило кануло, узнать бы.
А в голове талдычит кто-то: "Горько!" -
как пьяный гость в разгар широкой свадьбы.

Кошачьим глазом хитро смотрит осень -
провал зрачка заманивает в бездну -
косит, лукавит, ветром травы косит,
надев убор парчовый и помпезный.

Роскошество, ты нам не по карману,
и босиком вороньи встретим стаи.
Для нас другие времена настанут:
земля в алмазах, солнце в горностае.

А по ночам, горох рассыпав звездный,
мороз ваяет ледяные клены,
Минуты минут. Но еще не поздно
взглянуть назад - и стать столпом соленым.

1992 г.

* * *

Что звезды щебечут - не слышно,
беззвучно токуют они.
А столб гороскопа что дышло:
как хочешь его поверни.

То темен, то ярок и светел, -
но день переходится вброд,
и пыльный, неистовый ветер
зеленое кружево рвет.

Мгновения, в вечном походе
свершая свой каторжный труд,
за синие горы уходят,
а что за горами найдут?

Все то же: соседство измены
и клятвы на дикой крови,
и хлопья просоленной пены
на бронзовом теле любви.

1993 г.

* * *

В парке музыка играла -
полутемном поселковом.
Память ниточку украла
сна, где все казалось новым.

Вьется память синей лентой,
и не хочется проснуться.
Голос пел: "Вернись в Сорренто..."
Ну, а мне куда вернуться?

Гасит эхо хмурый ветер,
день туманом тени гложет.
Нету ночи той на свете.
Той меня, конечно, тоже.

1993 г.

Там и тут

Да откуда мне знать,
как деревья чужие живут?
Да откуда мне знать,
где какая проходит межа,
между этим и тем,
между там и растерзанным тут?
Там, я слышу, поют -
словно падают капли с ножа,
капли крови, что тут
протекают
(поющие - там).
Как же тело делить
с открестившейся кровью своей?
Кто июньскою ночью
для них ворожит по кустам?
Там лишь отзвуки песни,
а тут, только тут, соловей.
Это хищное там -
при куске, при стакане вина -
анальгетик покоя,
снотворное утро, приняв,
сыплет снег на виски
нехолодный (пардон - седина),
а зеленою кровью
рвет жилы у тутошних трав.
Я не вправе судить
никого, ничего - я ведь тут.
Я вросла в эту землю,
судьбу испивая до дна.
Но мне чудится - в песнях
морозные астры цветут:
это соль океанов
на них - седина, седина.

1993 г.

* * *

О чем писать? Не пишется - стара.
Блуждает мысль в кромешности нетленной.
Висит звезда на кончике пера
и каплет сном в бездонный ров вселенной.

О чем грустить? Угас огонь. Покой -
морское дно без видимых течений.
Такая чушь, как месяц над рекой,
не отвлечет от варок и печений.

Насыпан снег в мельчайшее из сит,
и долог путь от января до мая.
В промерзшем небе денежка висит,
из нас, сердешных, душу вынимая.

1993 г.

Весеннее

Грачиная жесткого крика весна
плывет, как рыбацкая лодка.
А местность, где шьет белошвейка-сосна,
ну просто Воронья слободка.

Я полдень тоску испытать на разрыв
готов, гомонить и лукавить.
Но мы, углубляясь в созвездие Рыб,
едва шевелим плавниками.

Вода ледовитая, дочерь снегов,
надеясь на доброе лето,
внимает чуть слышному соло шагов,
которым не будет ответа.

По талому, рыхлому - след каблуков
сурового зимнего лиха.
И вылущен свет из венца облаков,
падает ровно и тихо.

* * *

А где я еще не буду?
А там, где еще не была.
Звонят по дорожному чуду
бумажные колокола.

А где я уже не буду?
Нигде, даже там, где была.
На счастье не бью посуду
и радуюсь, что цела.

Купи-ка ее, попробуй, -
скорей уж билет до Луны.
Какой-то зеленой злобой
глазницы у звезд полны.

Ах, небо, чужая сфера -
то синий, то черный зонт.
Земного мне мира мера -
обкусанный горизонт.

Не только времен разрывом
нелепая жизнь грешит, -
кафтанчик земли счастливой
иголкой пустой прошит.

* * *

"Много званых, да мало избранных..."
А кто избран, того не звали.
И слова этих самых избранных
под сугробами откуковали.
Под сугробами, под могучими...
Или, с палой сгорев листвой,
пролетели седыми тучами,
онемевшие, над головой.

1993 г.

Памяти лета

Вот июнь прошел, июль,
и август плотный
пробежал, надкусывая грушу.
На еще зеленые полотна
соляную грусть свою обрушу.

Холодеют крылышки у ночи,
да лететь-то некуда бедняжке.
Синий сон ей звезды
сыплют в очи -
лишь у них одних пути не тяжки.

Голос ночи стыл и фиолетов,
календарь ей удлиняет перья,
а мое доверчивое лето
у него выходит из доверья.

От земли - тяжелый, пряный запах:
преет лист. Слезу роняет жалость.
Закрепляю душу - всю в заплатах -
годовым кольцом, чтоб не распалась.

1993 г.

* * *

На птичьих нивах заголубевших,
где места нет ни траве, ни злаку,
звенит прозрачный, стеклянный голос:
мы птицы, пока летаем.

На хлебном поле страницы книжной,
где сто вопросов и нет ответов,
там ртов иссохших бумажный шорох:
мы живы, пока мы Слово.

Каррарский мрамор о том не знает,,
что сто столетий живет колонной.
А мы стоим, как столбы тумана:
мы живы, пока мы живы.

Птенец и радуга в том порукой,
что видим, слышим, а также дышим.
Не умереть бы нам раньше смерти.
Запомни: живы, пока мы живы.

1993 г.

* * *

Зачарованная вода,
листья алые на плаву.
Я не знаю, зачем сюда
убегающую зову.

Но беззвучно кричу: вернись! -
И молчание мне в ответ.
Ты, вода, все равно что жизнь -
ей обратного хода нет.

Корабли по морям плывут,
по ручьям - только лист червлен.
Берега моряков зовут, -
листья пасмурный видят сон.

Завтра снова придет заря
за водой по камням седым
и отдаст, чтобы плыл в моря,
розоватый холодный дым.

1993 г.

Бабочка

Напудренная бабочка ночная,
летящее на яркий свет созданье,
ты на огне сгоришь, и - твердо знаю -
от этого не рухнет мирозданье.

Не рухнет мирозданье - в алый венчик
огня, который смотрится невеждой,
не зная: станет этой ночью меньше
одною тайной и одной надеждой.

1993 г.

на сайте "Тёмного леса":

СВЕТЛАНА ГАДЕЛИЯ

ТРЕТЬЯ ЖИЗНЬ

К ЧИТАТЕЛЮ

ОГЛАВЛЕНИЕ

поделиться: