Страницы авторов "Тёмного леса".
Пишите нам! temnyjles@narod.ru
В сегодняшней России невозможно судить о происходящем в мире. Но именно из-за убогости её общественного устройства - не ту страну назвали "Хвать и мало" - и её "искусства" он-граунда, -нечто, на Западе, возможно, не ощущаемое в подлинной масштабности, поскольку воспринимается как только нормальная жизнь - космизация, компьютеризация, глобальная коммуникация и т.д. - у нас настолько разительно не соответствует социальному устройству и, что не менее важно - внушениям правящей нами гипербюрократической "элиты" непосредственно и через её "общественные" институты, "прессу", что нам, словно из глубокого колодца, могут быть видны звёзды, скрытые в свободном мире совсем недурным дневным светом, небом.
Не только в официозной "словесности", но и в андеграунде у нас не говорят о глубоком кризисе, даже - коллапсе, хотя пропасть между океаном предлагаемых произведений и бездной настоящего спроса, интенсивнейшего поиска чего-то - потрясающа и почти очевидна. Мысль о том, что это свидетельствует об историческом переломе, смене эпох, не имеет отзвука, резонанса, и, пожалуй, скорее, вызовет возражения.
И, всё же, возможно, кто-то согласиться, что заканчивается эра печатной словесности, эра Гутенберга, но большой вопрос - готовы ли согласные с этим увидеть в наступлении эры "информ-электронной" техники грандиозное явление, по масштабу и значению равное Ренессансу?
Возможно, молниеносное стремление словесности в виртуальность даже радикальнее перехода от письменной словесности к печатной, оно конгруэнтно переходу от устной словесности к письменной и даже в определённом аспекте сходно из-за предполагаемой смены сейчас акцента от графической знаковости к устной речи, к аудиокнигам.
Посмотрим, что живо и широко интересует интернет публику, не считая каких-то развлекательных наиболее распространённых явлений вроде игр, которые, всё же, тоже как-то подтверждают такого рода догадки: сегодня интерес публики концентрируется вокруг разного рода видеоинформации, если иметь в виду не фильмы и клипы, но некий массив изображений, требующих речевого "коммента".
В этом мы можем видеть любопытную сторону появившихся в прошлом веке кино и видео, смысл их как чего-то иного, нежели "транскрипция" театра и литературы, как некую иную систему знаковости, однако, лишь переходную для возникновения синтетической системы художественной словесности с видеорядом, в котором, скажем так, "игровая" сторона, находящаяся в центре в театре и кино, должна стать "сервисной", одной из сторон, в главном подчинённой тому, что составляет суть традиционной художественной литературы - выразительности через отвлечённости, через смысл, через семантику, через знаковость, лишь потребовав перейти от графической знаковости к какой-то синтетической изографической, и речь может идти, пожалуй, не об иконографии или иероглифике, поскольку будущая публика потребует чего-то вроде реального видеоряда с устным (а письменным - только в виде частности) речепотоком.
Понятно, что отказ публики "расшифровывать" "чистую" буквенно-словесную графику, конец эпохи книги, не означает сожжения книги - появление письменности не могло повлечь за собой и не повлекло исчезновение устной словесности, а появление печати - не устранило письменную речь.
Возможно, новая система знаковости уже сложилась и лишь не осознана, как нечто принципиально новое. Видеосопровождение аудиокниг, возможно, не будет входить в систему знаковости в строгой привязке к каждому графическому элементу или даже - к каждому смысловому элементу, но и не будет "фильмом", повторяющим, иллюстрирующим сказанное устно. Видеоряд, видимо, будет чем-то хотя и более связанным с текстом, но, условно говоря, чем-то вроде вида, "цвета" бумаги, некоей фактуры книжной страницы.
То, что мы уже имеем историческую ретроспективу, опыт смены эпох, позволяет нам не только осмыслить явление, очевидцами которого мы становимся - современники вполне осознавали значение Ренессанса - мы должны понять так же, что происходит смена не только техники, но парадигм, исторических эпох, хотя я ограничусь лишь тем, что этот исторический опыт требует более прагматического подхода к иллюзиям о заманчивой близости исчезновения зла и несовершенства человека и общества.
Новое время, так, стало более прогрессивным и человечным, чем Средневековье, хотя и возникли иллюзии его почти абсолютного совершенства, а оценки Средневековья обычно были преувеличенно отрицательными.
Эти моменты в разговоре о "замене" литературы на виртуальную "видеатуру" достаточно существенны, поскольку должны в стихии виртуальности сориентировать адекватных художников в направленности искусства - искусство есть средство вочеловечения человека, и иное не имеет перспективы, и не является искусством. Так, развлекательность, "дозы" которой в любых искусствах, в произведениях различны, начиная довлеть, как в нашей российской попсе - ярче всего - в сегодняшней массовой музыке, но столь же, на самом деле, идиотически, и в поп-литературе, куда настойчивей предлагающей себя в преемницы русской классики, понятно - вливаемой властью в требующую зрелищ публику для поддержания состояния массового индивида как элемента подчинения власти, но не самостоятельной личности, - развлекательность без смысла оказывается имеющей "внешний" смысл средства тоталитаризации.
Мы должны понять, что "возрождение" нового искусства, я бы назвал - "перерождение" - пренессанс - не означает "автоматического" наступления "Эры милосердия", и будущим (и сегодняшним) художникам в их спонтанности и в их исканиях надо определённо дистанцироваться от соучастия в "опопсении" русского человека, помня, конечно, что развлекательность - не единственное средство власти, и маломасштабные явления откровенно антигуманистического толка, фашистские, коммунистические, псевдоправославные и т.д. не менее вредны для жизни разумной нравственной свободной личности, чем попса.
Возможно, именно в России появление, точнее - возможность осмысления нового искусства как раз благоприятнее, чем в свободном мире, так как здесь Зло "персонифицировано" - сосредоточено, во-первых, во власти и её "элите", что крайне удобно для критики, являющейся одним из инструментов художественного осмысления общества и человека на переломных этапах, но ещё, что крайне неудобно и неприятно - сосредоточенно так же в подавляющем совковом большинстве общества, вряд ли нуждающемся в "зеркале" и критике.
В свободном мире новому искусству можно "мирно" продолжать в новых формах бороться с серьёзным Злом и несовершенством, однако, там, - в силу его декларированной реально тенденции к человечности и свободе, другим позитивам, - у нас чуть ни откровенно внушаемым как "книжности", как нечто, что человек должен лишь на словах себе приписывать публично, внутри себя цинично подчиняя все свои устремления подчинённости власти, и потому в России "линия терминатора" ставит всех вынужденно "в окоп".
Понятно, что художественность потому и художественность, а не публицистика, что спонтанна, и речь идёт не о том, чтоб "тематически" "классифицировать" новых и старых - новый художник может плевать на всех аналитиков, но одно его всегда будет ставить на его истинное место "при жизни" - вольное или "невольное" пособничество власти.
Говоря о Возрождении, следует в этой связи вспомнить, что патетика его произведений в плане "критики" Средневековья и тогда, и теперь виделись и видятся "второстепенными", в "Дон Кихоте" с некоторой прямотой, в иных вещах внешне продолжая линию средневековой рыцарской романтики, в главном восходя от "схематизма" древней словесности к "реальным" чувственности и образности.
Прямая декларация Возрождения в противопоставлении Древнего и Нового с парадоксальностью одновременного утверждения Древнего как классического и подлинного, а Нового - как подражательного и бледного с отрицанием "промежуточного" как ложного, и Нового - как Настоящего, то есть подлинного, а Древнего - как Ушедшего - соблазняет нас сегодняшние перемены рассматривать так же во временном аспекте. И парадигма историзма, установленная в начале Нового времени сегодня нам представляется, на первый взгляд, не подвергаемой никакому пересмотру, имеющаяся история смен тех же способов словесности толкает нас к представлению о новой перемене в том же временном ряду.
И, в самом деле, мы слишком ясно видим, как отличается мир двадцатого века от сегодняшнего, мы без труда, гораздо быстрее, чем человек квадраченто, назовём тысячи различий дня вчерашнего и дня сегодняшнего.
Но стоит заметить, что сегодня мы определённо не в линейности времени видим главное, а в преемственности, уже не такой, как простое подражание Древнему - возможно, отличие новой парадигмы от парадигмы Возрождения в том, что мы воспринимаем Прошлое и Будущее как семя и росток, таким образом, сегодня воспринимая цикличность времени.
Понятно, что специальные эксперименты, имея определённый смысл, всё же не дадут направления, и где ждать нового, вряд ли можно предугадать, как и то, как новое будет конкретно выглядеть, и не покажется ли оно поначалу всем несуразным чудачеством, но вряд ли, поняв, что перемены уже идут, стоит закрывать глаза.
Если в прошлом веке видели кризис, скажем, романа, и после нового романа произведения большого объёма заметно поубавили в "эпичности", прозу захватил лиризм, а повествовательность, пусть и с элементами художественной литературы прочно ушла в сферу попсы, будь то "детектив"(и "боевик"), будь мылодрама.
Нам, конечно, трудно отказаться от как будто очевидной мысли о необходимости масштабного осмысления художественной литературой значительных временных промежутков, будто мы не повторяем, не слыша сами себя, что предмет литературы - человек, личность, и сведение в единый ряд нескольких эпох - всего лишь средство, а не самоцель. Мы даже знаем, что эпохальные перемены в Новом времени укладываются в узкие промежутки времени, всё ускоряясь. Возможно, в настоящей литературе как раз и начала довлеть тенденция "приспособления" человека к резким переменам, уже не только иллюзорно совпадающим с его возрастными периодами, но и в самом деле делающими его жизнь разделённой на вполне объективные этапы в соответствие с переменами в обществе.
Старшему поколению хочется видеть особенности нового поколения как несуразности, не понимая, что и молодые не слишком просто успевают за ходом времени, словно сорвавшимся с тормозов и никак не управляемым даже совокупной волей всего человечества. Но молодые-то успевают, а вот старшее поколение может хотя бы занять место старого поколения лишь в случае, если заставит себя видеть то, что происходит на самом деле, а не то, о чём хочется брюзжать.
Стало быть, и все предложения старых, их жизненный опыт в художественном осмыслении, и те попытки молодых, которые не могут отрешиться от иллюзии приобрести благополучие и успех, следуя по проторенным путям старых, вполне понятно, почему не могут при всём желании привлечь внимание широкой новой публики, и наивные мечты хороших старых литераторов, что их "разумное, доброе, вечное" в силу нетленности Добра, Разума и Вечного "автоматически" плюс из-за мастерства и грамотности "должны" быть востребованы, увы, напрасны. Дело не в том, что изменены критерии положительности. Пытаться говорить на позавчерашнем языке, исходя из тождественности словаря и грамматики - дело безнадёжное. Никакой писатель не должен никогда был иметь полную информацию обо всём, хотя бы им упоминаемом, и сегодня не обязательна иная спецподготовка, кроме всё той же эрудиции художника, но требования к ней, делающее язык писателя адекватным времени, изменены и качественно, и существенно расширены по объёму.
Несмотря на то, что в принципе Интернет может технически контролироваться тоталитарной властью, и мы сегодня видим определённые, но абсолютно нелепые попытки такого установления, легко видеть в стихии Интернета не только противоречивость власти, желающей и пользоваться благами цивилизации, и не дать толпе пользоваться благами, у которых свобода составляет уже необходимую компоненту, но и "одряхление" достигнутого советской властью и коммунизмом создания человека без души - молодое поколение, продолжающее жить в том же абсурде, снова и снова репродуцирует в себе положительность вопреки "непрактичности" этого.
Самиздат всё ещё бравирует как одной из своих свобод нашей "генеральной национальной идеей", назовём её смягченно пофигизмом, в том числе и в отношении преступления власти, но, если скорректировать соотношение подавляющего совкового большинства с меньшинством настоящих личностей, стоит даже удивиться вполне чёткой направленности выступлений не просто против власти, чего хватает и у "патриотов", и у комуняк, и у тому подобных сторонников бесчеловечности, но с позиций общечеловеческих ценностей, что заставляет власти сползать от имитации приверженности таковым к жёсткому действенному и идеологическому им противодействию.
"Политическая" сторона здесь только следует за необходимостью утверждения человечности не "в разумных пределах", что присуще антигуманистам всех мастей, но как "видового" качества человека.
Необходимо помнить, что наличие в древней истории тоталитарности - это нечто иное, чем тоталитаризм последних столетий.
В некотором смысле нынешнее внятное отношение художника к нашему тоталитаризму, сегодняшнему и вчерашнему, коммунистическому, более существенно, чем отношение гуманистов к политическим формам вроде монархии, абсолютизма, хотя и там в основе определённо лежала идея свободы, как стороны человечности, и стоило художнику быть безразличным к этому, он не был настоящим художником. Сегодня смысл в том, что тоталитарная власть в меньшей мере интересуется "физическим" рабством человека, концентрируясь на превращении человека в "винтик" подчинения власти, и непонимание этого делает даже искренние поиски разумного доброго вечного настолько ложными, что они не могут найти отклика ни у кого. То есть, дело вовсе не в том, что Интернет безграничен, и найти в его океане что-то невозможно - дело в том, что предлагаемое воспринимается ищущими как нечто лишь имитирующее боль за человека, но не имеющее в себе этой боли.
Поэтому идея Пренессанса, видеатуры должна начинаться с предупреждения о заведомой безуспешности попыток конъюнктурного экспериментирования в поиске адекватной формы речи - надо лишь пытающимся понять происходящее настроить себя на то, что новое надо суметь увидеть - в том, что кажется очевидным, и что кажется абсурдным, и умение заметить это будет определённо связано с отношением предлагающего и ищущего к действительной человечности.
В некотором смысле эпохи наступают помимо не только воли личности, но и явно проявленной воли человечества, определены глубинными причинами, но нам стоит участвовать в движении времени человечества с открытыми глазами.