Страницы авторов "Тёмного леса".
Пишите нам! temnyjles@narod.ru
- Вот полночь близится, а тень Видений Забвения не смыкает нам глаз. Красные огненные шары медленно перекатываются в фиолетовом киселе неба. Размазывая капельки-звёзды вдоль огненных струй, и только призраки белых роз нерешительно рассеивают кошмар больного короля.
- Вот полночь близится, а призрак Весёлого Рыцаря Аркадия не увеселяет нас своими бреднями на лютне, и звуки скрипки не доносятся из-за дверей с несмазанными петлями, душащими покойного короля Коллхауза первого по кличке Покойник. Фиолетовые колёса словно тесто раскатывают розовую зарю по подоконнику мерцающего в сумерках сада, а в аду алыми розами вспыхивают костры Великих Грешников, единственно достойных называться людьми.
- Вот полночь близится, а не произнесена страшная клятва вступающего на престол младого короля Коллхауза Второго по кличке Благополучный Дворник. Белые серебряные луны долларовыми монетами устилают волнующееся в ветре море, без звона пересыпаясь из мешка вечности в бренность песочного шёпота. И платят золотом тому, кто знает цену невесомой драгоценности. Песчинка о песчинку, камень о камень, душа о душу стучатся в эту ночь, но неизвестно, откроется ли занавес...
Скажи нам, путник, что там, за занавесом?
Путник: Всё глубже в туман уходит прошлое, делая небылицею то, что было когда-то, и небылицы превращая в историю людскую.
Мир каждый миг протяжён лишь на мгновенье в любую сторону и не имеет будущего и прошлого.
За занавесом, Великие Чародеи, уже закончился спектакль, истинная и прекрасная жизнь, и остался лишь один камин, в котором догорают и чадят одинокие угольки...
Занавес поднимается. На сцене темно. В глубине мерцает догорающий камин, сливающийся с остальным фоном, иллюзорно воспроизводящим ясное звёздное небо. Кажется даже, что грандиозность мироздания холодом и отчуждённостью дышит в зрительный зал, леденя душу зрителя. Внезапно у камина появляется чёрная тень.
За сценой испуганные крики:
- Явился!
- Неотвратимо!
- Он!
- Призрак Самого Отчаяния!
- Что он делает, несчастный!
- В его руках всё колдовство Магриба!.
- Вот он кидает порошок в камин!..
В свете прожектора искрятся серебряные пылинки, оседающие в камин...
Внезапно взрывом вспыхивает пламя, и тут же гаснет, будто захлебнувшись в самом себе... Клубами валит дым, затягивающий звёзды... Всё исчезает в нём...
Слышен звон колокола.
Словно бомбардировщик басовою нотой приближается орган. К одному протяжному звуку присоединяется другой. Затем в полной темноте третий, и вот уже несколько отчётливо отдельных звуков органа нарастают. Заглушая звон колоколов...
Внезапно всё смолкает.
Затем взрывается музыкой орган. И сцена наполняется разорванной пляской света из различных источников: здесь мигалка, превращающая картину сцены в раздельные кинокадры, и вспышки, перечёркивающие темноту, и тонкие лучики, рисующие причудливые зигзаги в системе зеркал, и мигающие лампочки, дрожащая неоновая реклама, хоровод бегущих ламп, медленно накаливающиеся реостатные светильники...
Во всём этом цвето-световом хаосе меняют декорации рабочие сцены.
Музыка резко обрывается. Всё погружается во тьму.
В наступившей тишине слышится металлический стук шагов. Сопровождающийся звоном шпор и ещё чего-то непонятного, эхом отдающийся в узких каменных коридорах...
По сцене медленно проходят чёрные тени с факелами... Вначале эти факела лишь тускло поблескивают, словно далёкие в тумане звёзды, но постепенно разгораются, будто приближаясь; сцена светлеет...
Мы видим мрачные своды внутренних залов старинного замка, вылепленные из неровных каменных глыб так, что едва ли отличаются от пещеры...
По сцене медленно идут рыцари, одетые в стандартные (по представлениям) доспехи. Они несут факела и мечи, а впереди идёт молодой король Коллхауз Второй благополучный Дворник.
Король К-2: Е-два, Е-четыре, царицу небесную так растак, за ногу и об стенку! В сырых стенках замка, где ютились многочисленные поколения моих предков, никто не умирал от ренита верхних дыхательных путей и ангины, но это только потому, что всем моим предкам, у которых начинали течь сопли, интриганы просто перерезали горло... Из политических соображений, чтоб у народа не было сопливых королей. И что же? Мой бедный папаша Коллхауз первый по прозвищу покойник умудрился прожить до моего дня рождения, что в общем-то явилось рекордом долголетия в нашем роду... опуская сексуальные подробности, освещу только такой момент, дабы зрителю было всё понятно: все мои предки были на самом деле только детьми. Так спешили жениться до первого насморка. С первыми вторичными половыми признаками. Естественно, дети появлялись на свет только спустя несколько лет...
Меня тоже хотели рано женить. Пожалуй, даже слишком рано. В три года, когда ни я, ни моя невеста ещё не имели друг к другу полового интереса, а посему воспитывались в разных детских садиках, моя бедная невеста скончалась от свинки, не успев даже повидать меня...
И так вот мне повезло, что я дожил до пятнадцати лет и уберёгся от насморка и от брака.
Но не надо убеждать зрителя в том, что мой двор кишит интриганами и заговорщиками... Я многих, конечно, заточаю в башни, замуровываю заживо в стенах своего комфортабельного замка, но ведь мои влиятельные вассалы позволяют мне расправляться лишь с мелочью. Не давая в обиду друг друга...
Как они единодушны в этом!
Но не надо убеждать зрителя в том...
Рыцарь Раббот: Вы уже говорили это, Ваше Величество!
Король К-2: Тьфу ты, чёрт! Правда, говорил... Но чего это ты вмешиваешься? Почём знаешь, может я другое хотел сказать?
Рыцарь Раббот: Я же весь текст пьесы читал, Ваше Величество, - заглядывает в какие-то бумажки.
Король встаёт в позу обиженного Гамлета и задумчиво вещает:
- Зачем я здесь? В пустыне капли языком лижет голодный лев, надеясь жажду утолить... После жаркого дня не желая пить солоновато-сладкую кровь человека, мнящего себя пророком...
Рыцарь Пердлог: Ваше Величество! Но пьеса ещё не началась. Вам рано произносить этот монолог.
Король К-2: Так начинайте же, чёрт возьми!
Всё ухает, как в прорубь, в темноту...
По сцене топают тяжёлые ноги.
Вот невидимый топтун останавливается у самой рампы... и на спине у него зажигается лампа-грибок, которая только едва-едва роняет узкое колесо света вокруг, и кажется, будто над залом виснет его огромная чёрная тень...
Путник стучит посохом и громогласно объявляет:
- Действие первое и последнее!
Ещё громче:
- Явление Привидения!
Ещё громче:
- Явись, собака Призрака Рычащего Рыцаря!
Голос суфлёра:
- И твой хозяин, Призрак Рычащего Рыцаря.
Путник (истерически кричит):
- И твой хозяин, Призрак Рычащего Рыцаря!!
Свет гаснет, и на сцене возникает бесшумный хаос и мерцание.
Откуда-то издалека доносится задумчивая балалайка. Или мандолина.
На сцене вспыхивает яркий свет. Жмурясь и закрывая лицо руками, по сцене мечется призрак Рычащего Рыцаря.
- Попался, друг с топором навстречу! - говорит осветитель, выкатывая на сцену огромный пограничный прожектор. - Щаз изгоню нечистую силу! Изыдь!
Призрак заворачивается в свою белую простыню и на глазах у зрителей исчезает.
Буквально сквозь сцену.
Из-за прожектора выходит король Коллхауз Второй Благополучный Дворник и потирает руки:
- Изгоним нечистоту поганою метлою! - (небрежно указывает рукой на неумытое лицо осветителя; за сценой бурные аплодисменты, местами переходящие всякие границы в овации) - Пьянству - бой!
(Размахивает руками, словно дерётся или отгоняет мух.)
Дальнейшие его бессвязные выкрики тонут в шуме зала (записанного на магнитную ленту.)
Занавес закрывается. В зале вспыхивает яркий свет, перед занавесом появляется оборванный, одетый в сети Путник.
Путник: В первом явлении не произошло ровным счётом ничего. И это не удивительно: как много наших дней канут в Лету, не оставив в памяти следа... Без единого мало-мальски значительного события. Такие дни просто вырваны из полноты переживаний жизни и сокращают жизнь губительнее любых болезней... Рак и нервно-сосудистые заболевания, которые убивают людей - ничто в сравнении с тем, как сами мы убиваем время, не замечая, что накладываем руки на себя...
(пауза)
Вы ждёте, что занавес откроется, и что-то всё же произойдёт, потому что деньги вы платили именно за это... За эрзац событий, нищета которых составляет вашу душу.
Поэтому вам нравится сам сюжет. А искусство...
И, всё же, занавес откроется, будь по-вашему!
Но пусть слабонервные и женщины покинут зал: за занавесом нет ничего, кроме зеркала...
(За занавесом крики, шум.)
Занавес просто обрывается.
На сцене пир. Во главе грубого стола восседает в рыцарских доспехах, украшенных цветными лоскутами и погремушками изрядно подвыпивший король Коллхауз Второй Благополучный Дворник.
Рядом с ним сидели знатные рыцари: епископ Никудэкинг (он же просто Никсон) в пёстрой яркой сутане. Беретике из пурпурного бархата. С огромным бантом, как у художника с Монмартра былых времён, герцоги Бармлей и Враллей, ужасно похожие друг на друга, одетые, словно два Арлекина (их доспехи похожи на клетчатый наряд Арлекина), а также лорд Вездеккер и лорд Пойнтстоп.
Женщина, старая королева Фекли и молодая сестра короля принцесса Маттрионнна, сидят на низких стульчиках и что-то прядут или ткут.
За дальним концом стола сидят простые рыцари, по виду - обыкновенные бомжи и пьянчужки. Это рыцарь Пердлог, рыцарь Раббот, рыцарь Лобергейм и рыцарь Хиверфоллоус, которые производят основной шум, падая то на стол, то под стол.
Возле знатных рыцарей сидят добрые собаки, в том числе и собака Призрака Рычащего Рыцаря, от которой поводок - толстый морской канат - тянется куда-то за сцену.
Из-за стола вылазит шут Гоппитут, одетый типично по-шутовски.
Шут Гоппитут: О, времена. О, Нравы! Как всё надоедает... Если бы я не был по совместительству первым Мудрецом Королевства, разве стал бы шутить в наше лихое время?
На камне высечено камнем, что шутить опасно, что чувство юмора ценится лишь в консервированном виде. Что лучший шутник - Весёлый Роджер...
А знания, учёность, мудрость? Теперь, когда король устраивает балаганы, наряжаясь в лоскуты, в наряды, которым-то и порядочный шут не позавидует, увешивается погремушками, производящими глупый шум, что теперь наука?
Что теперь былые честь и благородство?
Шут плачет. Пир продолжается
Собаки брешут.
Король К-2: А вот что скажу я вам, добрые лорды! По пьянке - можно, стерпите, мерзавцы.
Сильно пьяный епископ Никудэкинг: Но ты и сам, по правде говоря, с пьяного слова, такой же мерзавец, только чином повыше. К тому же беспробудный глупец. Если ты и не любишь, когда тебе лижут зад, то только от того, что щекотки боишься, зараза!
Король К-2: Ну и ну! Что я слышу? Крамола! Эх, сейчас бы сюда моего батю, короля Покойника! Он бы тебя казнил!
Сильно пьяный герцог Бармлей: Всё лается, Благородные вельможи? Ведь, если разобраться, мы, эксплуататоры, сплошной нарыв на теле и без того больного общества. Мы - исток пороков всяких и безобразий, насилия и негуманности. Когда-нибудь крестьянская волна косою скосит колос наш бесплодный. Предаст огню наш родовитый кров. И это будет всё Апокалипсис. Так-то.
Герцог Враллей: пустое мелешь ты, пророк толпы голодной. Всё справедливо в этом мире Всевышний устроил: мы в достатке прядём руно из слёз и крови беспородных ковырятелей земли. Они же терпят нас... А потому, что иерархия устроена так ловко. Что наш вельможный круг содержит сюзерена и повелителя - в конкретном случае - короля Коллхауза Второго. Допустим, задушили мы Его Величество. И что же? Тотчас на головы свои и шеи мы сажаем нового тирана... Для того, чтобы он от наших слуг оберегал нас... мы его возносим. Чтоб рыцари простые трепетали пред образом великого Правителя. А те нам служат. Будто верные собаки, грызут своих слуг и чернь, работающую на нас, чтоб заслужить и наше, и королевское благословение и благосклонность. Всё просто в этом мире наш Господь устроил так, что скучно мне...
Епископ Никудэкинг (постепенно трезвея): Ещё страшнее врёте вы друг друга, о благочестии забыв. Довольные жизни пониманьем, гордыней обуянные, вы откровенья помои выливаете ушатом в уши благородного сословия.
Нет, довольно здесь злословить!
Довольно!
Пора на бал! Величество, отдайте же команду!
Король К-2 (мрачно): Нет, старый плут. Уж полночь, время духов наступило.
Сейчас своей чредою к колыбели каждого из нас толпою призраки и духи все припрутся, корить начнут, как голос совести незвонкий, и муторно нам будет спать, что просыпаться из похмелья.
На сцене появляется призрак короля Коллхауза первого Покойника.
Призрак (голос, как из бочки): Вот полночь в Гринвиче туманном наступила. Вампиры маленьких детей кроваво обнимают... Кругом я слышу ведьм весёлых завыванье... Они отыскивают одиноких по дорогам Йоркашира, и обольщают их намёками и смутой...
Где я. И что за свиньи предо мной? Ответьте мне, животные, кто вы?
Король К-2 (несмело): Я - сын твой, король Коллхауз Второй...
Призрак (загробным голосом): А, это ты. Сидишь, как будто гриб Бледная Поганка среди дерьма на троне одиноко. Да, узнаю, пожалуй, узнаю.
Король К-2 (смелее): А что ты, Призрак моего батюшки любимого навеки, так мрачен, ходишь в настроении питейном?
Призрак (мрачно): Эх, Карлик, Карлик, как я называл, когда ты принцем Карлом был. Тогда тебе едва ли годик был, и разумом ты не блистал, как и теперь.
Ужели ты не ведаешь, что царство мрачное Аида не знает смеха и веселья? Здесь каждый обречён терзаться, даже как в награду. Здесь просто сущий ад, растущий, как пырей. Из самых тёмных уголков собственной души.
(пауза)
Если бы тебе было лет пять, ты бы вместе с моими друзьями участвовал в обряде удушения в постели. Кстати, где моя вдова? Вдовствующая королева Фекли, неужели ты не рассказала юной Маттрионне, как телом твоим пышным задушили бедного меня?
Королева Фекли (уклончиво): Я лишь орудием была, несчастное и слабое созданье. Что сделаешь, такая уж судьба. В ужасные для женщин Средние века. Ты, милый, лучше расскажи всем, как пьян был сам, мой бывший муж, и сам не раз бы задохнулся на груди моей, когда бы вовремя тебя я сбоку на бок ни толкала... Возможно ли такого вот защитника держать в своей постели? И умудрённых опытом вельмож обуяла ко мне несчастной жалость, и, пожалев моё младое тело, без усилий задушили им тебя... Я стала вдовой, но лишь теперь могу сказать, что жизнь в моей постели зашевелилась...
Призрак (с горечью): О, женщины! Предательство вам имя!
Но, в самом деле, выпивал я будь здоров на свете этом, приятно вспомнить это - больше нет воспоминаний.
Дворец мой войны обходили стороной, и даже если я участвовал в сраженьях, то только сидя на печи и принимая там, за печью, генералов, одной рукой я утверждал все их предложенья, другой жену ласкал, столь жадную до ласок. Но сразу забывшую меня во гробе...
Всё было славно в нашем королевстве - пиры, забавы, игры и охоты. И как-то раз глубокая тоска меня пронзила, когда я утром глянул из окна. Увидел злачные поля, прохладные леса и солнце золотое... И собрался было я задуматься о бренном бытии, но кубок в руки мне епископ возложил... я чувствовал себя зверьком в теснящей клетке, которого должны с минуты на минуту заколоть... Но зеленым вином текли сквозь пальцы годы, меня, как будто муравья, отодвигали, ползущего куда-то, я тыкал головой о стену и думал, что меня замуровали...
Но знать моя, порывшись в летописях, придумала кончину мне иную, забавную...
Задохнуться в собственной жене!
Герцог Брамлей (недовольно): Пора тебе, пора! Уйди, тоскливый призрак! Знать, стал ворчливым ты в сыром и тёмном царстве вечности!
Призрак короля Коллхауза Первого Покойника в гордом молчании уходит со сцены.
Возникает Призрак Рычащего Рыцаря.
Всё остальное тонет во мгле.
Короткая пауза разрывается куда-то мчащейся музыкой, бешенного бега Дип-Папл. Сцена взрывается хаосом света и цвета. Актёры, не торопясь, уходят со сцены. Остаётся лишь один Призрак Рычащего Рыцаря.
Рабочие сцены меняют декорации.
Затем всё темнеет и погружается в тишину.
Слышится петушиное кукареканье, тыл сцены светлеет. Розовеет полоска горизонта, именуемая зарёю, слегка краснеют тёмные облака, скрывающие звёзды, и вот, наконец, выползает огромное солнце, освещающее и сцену, и зрительный зал, заползает за облака, и становится совсем светло.
На сцене обычный вид живого уголка колхозного двора: кто-то заводит трактор, валяются ржавые плуги, косилки, сеялки, мешки с удобрениями. Страшная грязища.
Появляется сияющий Коллхауз Второй в халате поверх длинной ночной рубашки. В короне.
Коллхауз Второй: Вот отцвела уже младая с перстами пурпурными Эос. К севу готовиться надобно ранней весною. Так как голодными к осени можно остаться, за леность свою расплатившись огромной ценой.
Ныне плуга наточим, трактора на колёса поставим, борозду взроем поглубже... По пахоте свежей попрыгают, червей собирая, грачи...
Да, благодать, чудеса, да и только. Труд человечий печатью ложится на землю.
Памятник нам, королям. Но потомки надменны. Скажут: "А ведь не король, язви его душу, строил тот или иной храм, а обыкновенный народ, потея в процессе. Чужд элемент, как труду, так и прекрасным твореньям".
Только всё это не так, мы историю заново напишем. Все короли, герцога, да и лорды, рано с утра лемеха наточив, начинают землю пахать, урожай засевая. Страшно смотреть на их измождённые морды, но свет в их глазах загорается, когда им привозят баланду. И в отдых, лениво жуя бутерброды с кетовой икрою, славят они беззаботную жизнь трударя.
На сцену выходят все рыцари и дамы в валенках с калошами, в ватных штанах с заплатами, ватниках, заскорузлых шапчонках. Но из-под этой спецухи торчат, выдавая их мелкобуржуазное происхождение, чуждые нам элементы одежды: галстуки, чепчики, корсеты и прочая, прочая, прочая...
Король Коллхауз Второй влезает на бочку. Шут подаёт ему какой-то свиток. Король разворачивает бумагу и начинает читать:
- Здравствуй, король дорогой и любезный, светило вовеки... Болван! Кретин омерзительный, тупой и безмозглый! Рот свой распялил до самых ушей и свинячею харей публику тешишь глупейшими выходками...
Он в ярости швыряет свиток в грязь.
- Что ты мне подал, несчастнейший шут Гоппитут? Это ж письмо от любимого родственника короля Хиордана, что правит в какой-то стране, отдалённой немного.
Наряд подавай мне!
Шут подаёт королю новые королевские наряды: соболей, лис и прочую меховину.
- Сейчас со смеху на меху я тебя распну, ты идиот. Никто тебя не застрахует, ни бог, ни царь, и ни герой!
- Я виноват, не прогневайся, рыцарь из рыцарей славных! - разумно шут королю отвечая, новые свитки ему подаёт.
- А-га-га-га-га-га, га-га-га! - король бубнит, пробегая бумагу глазами. - Да, тут что надо... Сегодня в наряд назначаю я следующих рыцарей славных и дам грациозных:
Епископ. Пасти скотину. А вечером будет доить, так как он любит руками вымя иной беспокоить... Но, впрочем, это я к слову...
Герцог Брамлей. Будет чистить конюшни на бригаде авдеева и отвозить удобренья на поле. Да чтобы я не узнал, что ссыпает в овраг он ценнейшие суперфосфаты! Всё на поля!
Герцог Враллей. Пусть починит кошару, она развалиться готова.
Дам направляю на строительство четырёхквартирного дома. Пусть там мешая бетон с разговором, делают дело своими руками очаг для семьи создавая.
Прочие рыцари - пусть пашут землицу сырую и засевают её крупнозернистыми злаками.
Ясно?
Нестройный гул голосов:
- Всё ясно, начальник!
Расходятся все: кто садится в сторонке и курит, кто причёсывает кудри, а кто засыпает мгновенно.
Король завязывает себе глаза и говорит:
- Как прекрасна, обетованная земля! Как вольно здесь дышится пчёлам, трудом добывающим мёд...
- Ваше Величество, - шут неуместно встревает занозою в великие королевские думы. - Не движется что-то работа. Как это сказал поэт: только не сжата полоска одна, грустные думы наводит она...
- Эх, шут Гоппитут! - скорбно ему отвечает король. - Глуп ты, наш шут, вот и всё тут. Вечно королю хочешь кайф ты сломать, кайфоломщик. Мне б приказать, чтоб тебя распяли, расчетвертовали, расстроили... Но жалко мне тебя, стукнутое созданье! Вдруг о шею твою затупится золотой мой топор! Поди-ка подальше!
Шут поспешно уходит, а кто-то из дам швыряет ему вслед кирпич.
Бежит епископ:
- К нам едет ревизор!
Герцог Враллей:
- Тьфу ты, дьявол в сутане! Как ляпнешь, так все лужи высохнут! Это же наши друзья из бестолкома прислали к нам студентов!
Епископ на бегу исправляется:
- Молитву нашу услышал Господь, и ангелов посылает нам Он, в образе сытом студентов! Восхвалим же небо!
Все падают в грязь на колени.
На сцену выходят студенты: бабкин, Копейкин и Люстр Пеженов. Они озираются на стоящих коленопреклоненно рыцарей, не совсем понимая.
Бабкин: Кто председателем будет, люди честные?
Король: Все мы тут честные люди. Воровать не умеем, не любим, а трудимся, наоборот, честно. Ну, а если скажут вам, что здесь грабят по ночам, знайте: это всё наоборот!
Продолжает: И, если вы к нам не из рай-финотдела, то сразу всё вам открою: сгорел овцекомплекс, пятнацать коней захлебнулись на водопое, перебродил весь ячмень, и ещё многие-многие беды к несчастью на наше хозяйство упали, но застраховано всё, как и должно быть, и в положение наше войдёте вы сразу...
- Но кто председатель? (Бабкин)
Король: Я тут делами ворочаю, зовут меня Коллхауз Второй Благополучный...
Епископ (шёпотом): Это же СТУ-ДЕ-НТЫ!
Король (тихо): Помолчи. Под личиной ягнёнка ныне скрываются часто клыки волкодава. Инспекция лютая ездит, взяток совсем не беря ни борзыми щенками, ни дарами природы, ни застольем весёлым, ни заморским вином-коньяком-шоколадом, ни пышногрудыми девами (коими откупались в старинное время от Змея Горрыныча), ни, наконец, валютою нашей родной иностранной. Вот. И скажи мне, епископ по имени Никудэкинг, разве обличье у нелюдей этих не студенческим будет?
Епископ (тоже тихо): Возможно, король, ты и прав, и постольку надо их впрячь в работу, чтобы и мысли у них не возникало о том, чтоб пронюхивать наши грешки небольшие... А ведь если выплывет всё, то всех нас переведут в бригадиры туда, где нажиться и нечем. Мы же, эксплоататоры, сами пахать не умеем и пропадём. Как молоко в жаркий день...
Король (громко): а кто вы и что вам надо в местах наших столь гостеприимных?..
Бабкин: Мы скажем честно, что к райфинотделу сердце и у нас не лежит, и нога не ступала к ним на порог, а так же ОБХСС и прочие некомпетентные органы сами приедут и разберутся, что тут у вас... Приехали мы у вас поработать, потому что мы студенты, желательно за деньги, мы народ бедный, ни у кого нет легкового лимузина марки "доберман-пинчер".
Король (без дрожи в голосе): Ну, вот и миленько. Мы вас устроим, накормим и на работу направим. Чего-чего, а работы у нас непочатый край. Считайте, что здесь пустое место... Не отмеченное орденом на карте планеты, забытое всеми верующими и неверующими. По сути, молодые люди, вы находитесь на невыдуманной земле, которую ещё следует хорошенько обдумать.
Доступно излагаю?
Бабкин (жмёт плечами): А чего тут неясного? Как говорит профессор Палеоглот, ин фифтере ад спиритус вини эст.
Епископ (задумчиво): Ну, так быстрее за работу, ребята. Чем раньше начнёте, тем больше сделаете. Вот вам план, вот вам два, вот вам три. Чего надо - обращайтесь, не стесняйтесь. Чем можем - поможем, чем не можем - заставим, не обессудьте, извиняйте...
Студенты строятся и маршируют по сцене, горланя песню "Всё могут короли".
Эту песню перебивают звуки несущегося кувырком рока. Опять вспыхивают мигалки, гаснет свет. Актёры, не торопясь, уходят со сцены, а рабочие меняют декорацию на водку.
Когда свет вспыхивает, на сцене мы видим следующую картину:
С потолка свисает большой золотой светящийся изнутри шар - солнце.
Декорация в глубине сцены изображает голубое небо с белыми кумулюсами (кучевыми облаками), а также уходящие вдаль поля, уставленные стогами скошенной пшеницы (или ржи).
Посреди сцены стоят три копны, перед ними с косами стоят три студента и начинают петь песню "Косил Язь конюшину".
Потом они начинают танцевать с косами танец косарей, переносят туда-сюда копны, образуя трудовую суматоху.
Бьют цепями солому, лежащую на жести, производя страшный грохот.
Но вот они устают, бросают работу (солнце уже совсем садится), вытирают со лба пот и садятся пить холодную воду. Под стожком.
Бабкин: Ну, что, ребята. Поработали - надо культурно отдохнуть. Кого пошлём в Гастроном?
Копейкин (быстро): Наверное, Пиженова. Он пить любит, а ходить за вином стесняется.
Люстр Пиженов (отнекивается): Да ну вас, ребята, не хочу я... пить...
Бабкин (удивляется): Пить не хочешь?
Копейкин (ещё быстрее): Ага, не хочет. Ты, что, не слышал? Ну, так, давай, без него.
Пиженов (подумав хорошенько): Ладно, выпью.
Копейкин: Ну, тогда иди.
Бабкин выгребает из кармана мелочь и начинает считать:
- Пять да пять... Да двадцать... Ещё копейка... ещё две...
Бормочет.
Остальные тоже выгребают мелочь из карманов и считают, повернувшись друг к другу спинами. Неразборчиво бормочат.
Бабкин: Давайте скидываться. Сколько у вас?
Пиженов: У меня семьдесят семь.
Копейкин: И у меня тоже.
Бабкин (спокойно): Как ни странно - у меня - тоже!
Он отдаёт мелочь Пиженову. Пиженов тщательно пересчитывает её и опускает в карман. То же происходит с копейками Копейкина.
Пиженов уходит и тут же возвращается с полной сеткой бутылок.
Пиженов: Я так смотрю: если пить, так пить?
Копейкин: Правильно смотришь. Наливай.
Они прячут бутылки в стог, откупоривают одну и разливают по стаканам.
Внезапно на сцену выходит король со своими рыцарями во всех их парадных доспехах.
Студенты быстро опрокидывают стаканы и удивлённо смотрят на пришельцев.
Бабкин: Ну и ну! Маскарад! Чего это вы вырядились, карнавал, что ли?
Король (важно): Какой к дьяволу карнавал! Просто ночь на пороге, время волшебства.
Бабкин подозрительно смотрит на Копейкина. Копейкин пожимает плечами.
Пиженов (настороженно): Так чего же вы... Пришли?
Король: Приглашаем вас на бал в замок. После лекции - маленький концерт, ужин и танцы.
Копейкин (взволнованно-оживлённо): Ужин!?
Король (кивает): Королевский ужин.
Бабкин: Ну, что делать, идём, ребята, неудобно отказывать королю.
Ребята (хором): Ясно, неудобно!
Поднимаются. Епископ мимоходом запускает руку в стог и достаёт все до единой бутылки. Студенты напряжённо смотрят на него.
Епископ Никудэкинг: Чего добру пропадать? Выпьем!
Все хором: Выпьем! Выпьем!
Уходят со сцены.
Некоторое время она пустая, затем шар солнце спускается за горизонт и постепенно темнеет.
Загораются звёзды.
Появляется Путник со старинным кинопроектором. Он устанавливает его и показывает небольшой киножурнал о том, как рыцари и студенты подходят к замку.
Внезапно лента обрывается...
Снова вспыхивают мигалки, и Путник спокойно выносит кинопроектор, а рабочие сцены меняют декорации.
Гремит музыка.
Загораются факела, ярким светом обливается сцена.
На ней - зал Версальского типа, кругом во французской одежде XVIII века дамы и кавалеры, а также наши студенты, одетые в джинсы, а верхняя часть туловища - так же, как у всех. Только без париков, так как и свои волосы у них не короткие.
Начинается мазурка. Все танцуют. Студенты тоже. Наконец, они убегают от своих дам. Встречаются и пьют вино за колонной.
Бабкин: Ну, и жизнь! Я уже утомился.
Копейкин (уныло): Ну, здесь и дамочки! Все мне надоели! Интриганки и прелюбодейки! Такое предлагают, что в голове не умещается! Сплошной разврат!
Пиженов (равнодушно): Да, это ужасно.
Бабкин: И, всё же, есть у них хорошенькая тёлочка. Я имею в виду принцессу Маттрионну.
Вместе Копейкин: Втюрился?
Пиженов: Втрескался!
Бабкин (краснея): идите к чёрту! Говорю - ничтячка закачаешься. Понимать надо.
Копейкин: Ну, и прыгай к ней!
Бабкин: Ну, и попрыгал!
Демонстративно уходит и идёт к принцессе.
Его останавливает король:
- Послушай, Бабкин. Сбегаешь за водкой?
- Да не хочу я...
- Составь компанию, будь другом! Пить не хочешь - не надо, заставлять не буду. Всё за мои бабки. Не беспокойся.
- Так, уже поздно, позакрывали все магазины...
- Ерунда, пойди к спекулянтам!
- Не понимаю я Вашего Высочества: зачем вы разводите спекулянтов? Или их не перебороть?
- Чепуха! - радостно хихикает Король. - Перебороть я их могу запросто. Вот, только - зачем ?
- Как - зачем? Если посудить, так они грабят вашу казну, срывая лишнюю прибыль себе в карман.
- Ты политэкономию учил? - вдруг спрашивает король.
- Сдал по капитализму.
- Этого достаточно. Значит, слушай. Для моей казны основной сбор дают такие товары, себестоимость которых значительно ниже цены. Это обычно дорогие товары, которые не всем по карману. То есть. Не по карману именно тем, кто их делает, кто пашет больше всего, таковы уж звериные нравы и законы эксплуатации человека человеком. Мы же вынуждены большую часть средств расходовать именно на оплату их труда: солдатам, крестьянам и прочим трудягам. Вопрос: как собрать деньги обратно? Выпускать маленькие драгоценности? Мы идём другим путём. Спекулянтам фактически отданы в ведение продукты первой необходимости. За них бедные пахари более охотно отдают свои гроши.
Ну, неужели тебе не ясно?
- Не ясно. Мы всё не так учили.
- Ну, иди к сестре Маттрионне. Я вижу, голова твоя забита ерундой.
Бабкин удаляется с принцессой, свет гаснет.
Какой-то старинный скрипичный оркестр играет какую-то старинную музыку.
Такая чистота...
И зажигаются одна за другой звёзды...
Потом небо светлеет, звёзды меркнут и восходит солнце...
Розовые облака превращаются в белые и плывут к нам со стороны солнца.
Эх, если бы могли вдруг поплыть в зрительный зал нарисованные облака! Белые, пушистые, несоизмеримо малые, если посмотреть со стороны, и невообразимо огромные для зрителей, поплывут они над ними, закроют люстру, потолок станет небесно-голубым, бездонным, исчезнут стены...
Реки белого тумана заструятся по проходам, станет зябко и свежо ногам, запахнет свежестью и сыростью реки, полынью и простыми полевыми цветами, и ещё чем-то знакомым с детства, чем-то, что не успеваешь почувствовать в повседневной суете асфальтового или навозного запаха...
Запахи бывают приятными и неприятными, разными - горькими и сладкими...
Горький приятный запах, горькое приятное чувство - не парадокс ли?
Спорят, давно уже спорят, почему искусство обращено не только к прекрасному, но и к безобразному.
Любопытно, но кажется, кроме того, что безобразное участвует в эмоциональном балансе и этическом воспитании, оно, оставаясь безобразным, становится "приятно-горьким".
Возвышенное и благородное поглощают злое... Негодование теряет дурной свой запах...
И хотя нынешнее поколение людей далеко не лишено прямо-таки мерзостных черт, художественная культура постепенно узаконивает, делает ранее идеальные свойства характеров и поступков реальными...
Поэтому я не хочу обсуждать проблему падения нравов. Этот предрассудок обыденного сознания основан только на смешении того, что это сознание считает реальной нравственностью (а оно считает реальной нравственностью идеальную, если только вообще не пустое резонерство относительно этих вопросов) прошлого, сравнивает её с тщательно отобранными чертами безнравственности, которой в наше каменное время, естественно, почти так же много, как и десять тысяч лет назад, и делает выводы...
Поэтому я не хочу обсуждать эту проблему.
Я вижу каждого зрителя отдельно парящим в кресле. Он закрыл глаза и видит вовсе не эти белые облака, голубое небо и молочный туман... Он видит то, чего ему не показывает вовсе мой театр, но ведь этого-то я и добиваюсь...
Хочу, чтобы слово стало светом и музыкой в самом себе... Чтобы музыкой стала сама мысль.
И вот, когда это всё вернулось на сцену, зрители посмотрели друг на друга. И, кажется, им стало неудобно за свои слёзы, за то, что они люди.
А спектакль, раз начавшись, продолжается, склоняясь к своему трагическому финалу.
Вы, конечно, думаете, что Бабкин влюбляется в принцессу Маттрионну, а нечистые на руку рыцари строят всякие козни, которые заканчиваются смертью его и её.
Может быть, оно так и будет, может быть. Я не знаю.
В зале снова темнеет.
На сцену выходит шут, сопровождаемый четырьмя рыцарями с факелами.
Шут Гоппитут: Вы, вероятно, хотите узнать, чем же закончилась эта трагедия. Ваше желание понятно мне, актёрам и автору спектакля. Однако, ему не суждено сбыться.
Выходите на сцену.
Вчувствуйтесь, вдумайтесь в себя. Всмотритесь!
Спектакль, собственно, не закончится, когда занавес опустится.
Гаснут факела, всё медленно погружается в темноту.
Наступает бесконечная Волшебная Ночь, когда всё становится на свои места.
Луна становится Луной,
Зима - Зимой,
Женщина - Женщиной,
А тайна остаётся тайной.