Страницы авторов "Тёмного леса".
Пишите нам! temnyjles@narod.ru
Общественные науки и современность. 1992, N5 (с.176-183)
Верю, что когда-нибудь придет конец органической жизни, но не организационной.
Ст. Ежи Лец
Современное состояние человека как биологического вида можно сравнить с балансированием на грани между эволюционной трансформацией и полным исчезновением.
Дж. Аллен, М. Нельсон
По-моему, единственное, что действительно следует согласовать в научной дискуссии,- значение слов. Что же касается существа вопроса, то, в отличие от одного из моих уважаемых оппонентов (Ю. Школенко), я думаю, содержательный "ученый диспут" должен завершаться не согласием, тем более не компромиссом, которые составляют достоинство политических переговоров, а умножением, уточнением и укреплением позиций. В этом заключался пафос моего выступления на семинаре, и задачу настоящей заметки я вижу не в тривиальном "подведении итогов", а в дополнительном разъяснении своего взгляда и устранении возникших недоразумений.
Я пытался показать, что претензии гуманизма на гегемонию в оценке прошлого, настоящего и будущего одинаково несостоятельны и что сугубо оценочное использование этого термина придает ему явственный оттенок тавтологичности. По существу, это красивое понятие занимает в системе гуманитарной и философской риторики нишу, опустевшую в результате вытеснения из нее таких терминов, как "материализм", "диалектика", и объективно служит реанимации резонерской манеры философствования.
Между тем предметное обсуждение требует понимать под "гуманизмом" определенный комплекс идей, находящихся в отношениях отрицания или дополнения к другим идейным течениям, которые, соответственно, как бы ни были они симпатичны автору, "гуманистическими" не являются. Данное требование сегодня сплошь и рядом игнорируется. Не характерно ли, например, что Л. Никитич, защищая (от меня) гуманизм, опиралась на философию Н. Бердяева, одного из самых ярких критиков гуманистической идеологии {1}.
Когда я. ссылаясь на исследование Э. Фромма, отмечал, что большая часть религиозных ценностей безусловно противоречит гуманизму, то вовсе не подразумевал его полную несовместимость с культовыми текстами. Дело в том, что сами эти тексты внутренне противоречивы и допускают почти неограниченный диапазон интерпретаций. Отечественные философы профессионально освоили этот интерпретационный механизм, унаследованный от средневековой {-176-|} схоластики: к концу 80-х в "марксистской" литературе был представлен едва ли не весь спектр научных и философских воззрений, и она отличалась от "немарксистской" разве что частотой упоминания канонизированных имен и цитат. Но если здесь это выглядело уже несвоевременно и нарочито, то гораздо более закономерно формирование гуманистических доктрин в недрах христианской теологической традиции. Разумеется, данная традиция содержала необходимые предпосылки. Сам тезис о богоподобности человека допускал как минимум два акцента: превосходство над прочими созданиями и вторичность, вековечная подчиненность высшей воле. Лозунг Р. Декарта "стать хозяином и властителем природы" прямо восходит к речи, обращенной Богом Адаму и Еве: "Владычествуйте над рыбами морскими и над зверями, и над птицами небесными, и над всяким скотом, и над всею землею, и над всяким животным, пресмыкающимся на земле". Вместе с тем Он же, согласно ветхозаветным преданиям, безусловно и подчас весьма жестоко наказывает любой порыв людей к самостоятельности...
Гуманистическое мировоззрение Нового времени снимает с человека комплекс изначальной вины, воспевает его телесное и духовное совершенство, поощряет "величайший из грехов" - гордыню и тем самым, конечно, вступает в конфликт с христианской традицией. Как более или менее цельная концептуальная система он предполагает, что человек в совокупности телесных и психических качеств есть высшая и самодовлеющая ценность, а весь остальной мир - косный материал, предназначенный для удовлетворения его растущих запросов; что все деяния и события должны оцениваться по тому, насколько они отвечают воле и благу людей; что принадлежность к роду человеческому не требует дальнейшей (религиозной, национальной и прочей) спецификации, обеспечивая каждого индивида всей полнотой прав. Утверждая все это, гуманизм по логике вещей отрицал множество иных идейных направлений: фидеизм, натурализм, этноцентризм, позже - технократизм, классовый подход и т.д. Продолжением же достоинств гуманистической идеологии оказались ее неизбежные издержки. Сомкнувшись с идеологией прогресса, она стала знаменем экологической и политической экспансии индустриальных обществ, поскольку исключала самоценность природной (или божественной) гармонии, равно как и каждой традиционной культуры, этноса, ориентировала на форсированное покорение природы, столь же форсированное (и, конечно, отнюдь не бескорыстное) разрушение жизненного уклада "отсталых" народов...
Все это заставляет скептически отнестись к притязаниям современных адептов гуманизма на исключительный приоритет его критериев при оценке прошлого: вытеснять негуманистические идеи и ценности из истории культуры было бы неразумно и несправедливо, а объявить все реальные достижения культуры гуманистическими - нечестно.
Несомненно, гуманизм, как всякая живая идеология, меняет форму и содержание, адаптируясь к новым реалиям. Это отмечено в моем выступлении и правомерно подчеркивается некоторыми из участников дискуссии (но почему-то в контексте возражения мне). При обострившемся глобальном кризисе трудно игнорировать целый ряд вопиющих обстоятельств. Безоглядная эксплуатация природы угрожает физическому существованию "покорителя"; обеспечение достоинства, социального и психического комфорта человека требует учета его этнической и религиозной идентификации, в противном случае растет опасность силовых конфликтов, которые при наличном технологическом потенциале чреваты тотальным самоуничтожением; технологическое развитие расширяет жизненные возможности, ответственность человека и вместе с тем делает его самым выгодным "объектом" для вложения капитала и т.д. Несколько меняя опорные точки, можно говорить о новом гуманизме, или о новом натурализме (экологизме), новом технократизме, даже о новом фидеизме и новом национализме. Но стоит подчеркнуть, что методологической основой для построения интегральной идеологии, отвечающей современным требованиям, служит прагматика выживания {2}.
Я говорил, что прагматическое мировоззрение во многих случаях обеспечивает более надежные координаты для оценки нынешних социальных потребностей, иллюстрируя это, в {-177-|} частности, тем, что лозунги свободы и демократии не могут быть обоснованы с позиций гуманистической идеологии, но хорошо соответствуют логике экономической, политической, технологической, теперь уже и военной эффективности. Жаль, что один из оппонентов понял это прямо противоположным образом - будто я вскрываю изъяны демократического общества (которое, как и любое иное, не есть идиллия) и таким образом развенчиваю гуманизм. Чтобы разобраться с этим недоразумением, достаточно просто перечитать текст моего выступления. Главный же мотив выступления отражен в его третьей, футурологической части, а потому остановлюсь особо на тех откликах, авторы которых выделили этот аспект.
Здесь оценки выдвинутых тезисов сильно различаются - от безусловной поддержки до столь же безусловного осуждения. Возражая оппонентам, должен признаться, что и для меня эмоционально милее картина будущего в духе советских писателей-фантастов типа И. Ефремова. На Земле вечно пребывают существа красивые, умные, добрые, здоровые, счастливые и, главное, очень похожие на меня. С каждой следующей эпохой они чувствуют тоньше, мыслят глубже, поступают благороднее, выглядят привлекательнее, и все - в полном согласии со сложившимися у меня эталонами блага и красоты.
К сожалению, такая эгоцентрическая футурология имеет не больше научных оснований, чем геоцентрическая астрономия (как ни хотелось бы жить в центре вращающейся вокруг нас Вселенной на неподвижной идеально сферической фигуре). Приходится признать, что этот мир строился не мной и не по моим проектам, а его реальное развитие - не "восхождение ко мне" (по Ж.-П. Сартру), но восхождение через меня из прошлого в будущее. Будущее же, как и прошлое, чревато качественно новыми реалиями, предвидеть которые, ориентировать в пространстве альтернатив, предотвращать возможные шоки, фрустрации, импульсивные решения - задача научной прогностики.
Утверждая, что XXI век, вероятнее всего, станет последним веком собственно человеческой истории - т.е. стадии универсальной эволюции, определяющим субъектом которой является человек в его качественной определенности - и вопрос лишь в том, чем именно эта история завершится, я пытаюсь без экзальтации представить "бифуркационную фазу", переживаемую нынешними поколениями. Человечество находится перед драматическим выбором, и по большому счету мыслимы три сценария, по которым могут далее развиваться события.
Первый, самый простой,- физическое самоуничтожение, замыкание планетарного эволюционного цикла. Этот сценарий отнюдь не фантастичен и включает целый ряд конкретных вариантов. Среди них - тотальный ядерный конфликт (с размыванием биполярного мира умножаются претенциозные центры влияния, вместе с ценами на соответствующие знания, сырье снижается порог мотивации и растет вероятность бесконтрольного распространения оружия), глобальная экологическая катастрофа (связанная, в частности, с неконтролируемым ростом населения), генетическое вырождение... Сегодня наступление негативных тенденций настолько опережает созревание позитивных, что некоторые серьезные исследователи считают иллюзорной надежду на выживание планетарной цивилизации в горниле XXI века.
Второй сценарий немногим более соблазнителен: возврат цивилизации к доиндустриальным формам существования на фоне религиозного ренессанса и прочих ретроградных тенденций. Это предполагает затяжную войну, в которую были бы так или иначе вовлечены едва ли не все регионы планеты, но применения новейших боевых средств удалось бы избежать (как обошлось без взаимных химических атак во второй мировой войне). В такой войне от оружия, голода, эпидемий население Земли сократилось бы не менее чем на 90%. Последнее неизбежно и потому, что доиндустриальное хозяйство не способно прокормить больше народа, и потому, что в развитых странах столетиями ограничивался естественный отбор, поставив население в сильную зависимость от современной медицины, жизненных стандартов и т.д. Впрочем, этот сценарий наименее правдоподобен - вероятнее всего он рано или поздно свелся бы к предыдущему.
Наконец, третий сценарий, наиболее оптимальный, но тоже очень далекий от идиллии. Это сценарий "прогрессивный", и как таковой он концентрированно воплощает все пороки прогрессивного развития: будучи средством выживания природы и общества, прогресс всегда создает больше новых проблем, чем решает прежних {3}. В исходном выступлении я приводил {-178-|} конкретные доводы, не оставляющие сомнения в том, что ценой за сохранение цивилизации станет беспрецедентное вторжение интеллектуально-волевого контроля в интимные основы жизненных процессов - очень глубокое и достаточно интенсивное (в историческом масштабе времени) перерождение носителя интеллекта. События складываются таким образом, что для обеспечения дальнейшей жизнеспособности разумный субъект будет вынужден искусственно трансформировать свою материальную основу, последовательно освобождаясь от сковывающих и обрекающих его на вырождение биологических зависимостей. Не повторяя сказанного ранее, дополню приведенные аргументы более общими соображениями, опирающимися на опыт междисциплинарного изучения эволюционных процессов. Совокупность сквозных векторов, составляющих прогрессивные изменения на всем пространстве добиологической, биологической и социальной эволюции, наиболее кратко может быть выражена простой формулой: удаление от естества {4}. Почему направление именно таково - самостоятельный вопрос, обсуждение которого слишком увлекло бы нас от предмета дискуссии. Здесь достаточно обратить внимание на то, что сущностную характеристику живого вещества составляет устойчивое неравновесие, т.е. крайне маловероятная молекулярная организация, для сохранения которой необходима постоянная целенаправленная работа, противопоставленная уравновешивающему давлению среды и обеспечиваемая свободной энергией за счет разрушения других неравновесных систем. Эволюция биосферы сопровождалась усложнением внутренней организации при возрастающей эффективности использования энергетического ресурса. Иначе говоря, живое вещество в целом последовательно удалялось от наиболее вероятного равновесного состояния, совершенствуя антиэнтропийные механизмы. Особенно примечательны тенденции на верхних этажах биосферы. С каждой геологической эпохой там выделялись организмы более независимые от непосредственной среды. Их поведение все более опосредовалось динамикой отражательных процессов, а внутренние регуляторные функции переходили к формировавшейся коре головного мозга (в эволюционной биологии это называется "кортикализацией").
Поздние гоминиды с их прямохождением, непропорционально развитым мозгом - не только анатомически самые "противоестественные" из существовавших на Земле организмов. Гораздо важнее другое. Будучи высшим продуктом четырехмиллиардолетней эволюции биосферы и вступив на путь технологического развития, они вошли в противоречие с живой природой, равнозначное по глубине и радикальности тому противоречию, в котором само живое вещество находится с косной средой. Гоминиды создали цивилизацию - неравновесную систему качественно нового типа, устойчивое существование которой обеспечивается искусственным опосредованием внешних и внутренних отношений. Производные системы опосредования деятельности: физические орудия, знаковые средства, мифологии, мораль - получили совокупное название "культура".
Начав созидать искусственную среду и через нее преобразовывать собственную природу, отдаленные предшественники человека были обречены на дальнейшее развитие по наметившимся ранее эволюционным векторам. В смертельной конкуренции за уникальную экологическую нишу выживали те стада, которым удавалось сформировать более совершенную организацию, технологию, интеллект, надбиологические регуляторы отношений. Со своей стороны, последовательно развивавшаяся культура постепенно отчуждалась от создателя, облагораживая его, подчиняя собственным все более властным законам и необратимо отдаляя от естественного бытия.
Сказанное в полной мере касается и психической жизни. Внимание, память и мышление, ощущение и восприятие, мотивационная и эмоциональная сферы индивидуального носителя культуры опосредовались сложными социально-коммуникативными связями, сохраняя все меньше общих черт с аналогичными функциями высших животных. Поэтому я и говорил, что интеллект современного человека с очень большой натяжкой можно назвать "естественным" - и по содержанию, и по механизмам функционирования он так же отличается от природного интеллекта обезьяны, как и все прочие аспекты жизнедеятельности. Среди наиболее замечательных свойств человеческого интеллекта - развившаяся способность находить в себе самом {-179-|} источник мотивации и оценки (интеллектуальные потребности, интеллектуальные эмоции), а также обеспечивать резервы разнообразия относительно независимо от биологических потребностей и телесных различий. Эта способность свидетельствует о перспективе дальнейшего отрыва от природных структур {5}.
Я считаю наивными попытки представить удаление от природы спецификой какой-либо отдельной (например европейской) культуры, тем более - следствием искажений или ошибок. Имеется масса иллюстраций, доказывающих, что прогрессивные технологические, организационные, психологические изменения обычно диктовались логикой витальных потребностей цивилизации. Скажем, производящее хозяйство со всеми его атрибутами противоестественнее присваивающего, промышленное производство противоестественнее сельскохозяйственного и т.д., и подобные скачки служили средством преодоления обострявшихся экологических кризисов. Многие исторические цивилизации погибли из-за неспособности своевременно изобрести более изощренные, опосредованные отношения с природой.
Другое дело, что преодоление одного эволюционного кризиса, как правило, начало дороги к следующему, чем и обусловлена отмеченная обреченность общества (как прежде природы) на дальнейший прогресс. И действительно, индустриальная революция, ставшая ответом на региональный кризис сельскохозяйственной цивилизации, небывало интенсифицировала процесс удаления от естества, вплотную подведя нас к переломной эпохе, когда "вторая природа" начинает обретать новое системное качество субъектности. В выступлении на семинаре я доказывал, что именно это происходит по мере становления информационной цивилизации и что пресечь этот процесс может только физическая гибель общества. Добавлю: надвигающаяся коллизия между человеком и искусственной средой - логическое продолжение предыдущих противоречий между живой и неживой природой, между цивилизацией и биосферой. А само становление искусственных информационных систем - очередной виток удаления от естества, интеллектуализации регуляторных функций, прежде осуществлявшихся стихийно. И в перспективе - новая победа над энтропией, над смертью, что составляет изначальную сущность культуры.
Действительно, информационная цивилизация еще далее отстоит от природного процесса, чем все предшествующие формы, и по мере дальнейшего развития ее носителем будет становиться все более "странный" субъект. Тело, созидаемое и регулируемое произвольно, даже если оно построено на белково-углеводной основе, противоестественнее тела, которое формируется, растет и стареет согласно консервативной генетической программе. Разум, созидающий и регулирующий свою материальную основу, законы и механизмы собственного функционирования, противоестественнее разума, завязанного на биологические процессы, структуры, состояния (включая половые, возрастные, конституциональные особенности, физиологические параметры организма) и предназначенного для их обслуживания. Интеллект, обслуживающий потребности организма, и тело, обслуживающее потребности интеллекта,- два полюса, между которыми длительный прогресс от высших животных до самосовершенствующихся искусственных систем. При этом интеллект современного человека - неуемный дух в его трудных противоречиях с биологически ограниченными потребностями и возможностями - напоминает не что-то завершенное, а, скорее, стадию промежуточную, переходную к иным, "послечеловеческим" формам {6}. {-180-|}
Но, может быть, самая мысль о "послечеловеческих" стадиях развития - химера? Обсуждая этот вопрос, уместно напомнить, что ни интеллект, ни даже цивилизация не являются исключительными принадлежностями людей современного вида. Формы интеллектуальной активности начали развиваться задолго до того, как на планете вообще появились гоминиды, первые из которых, судя по всему, даже не были самыми "умными" из современных им животных (по коэффициенту цефализации австралопитеки уступали дельфинам). Что же касается цивилизации, то ее истоки восходят к той эпохе, когда материальные продукты деятельности стали приобретать знаковую функцию. Археологически это представлено появлением стандартизированных орудий. Здесь перед нами уже не просто подработанные для удобства камни, но регулярное воспроизводство по образцу, что, с одной стороны, требовало качественно более высоких психических способностей, а с другой - стало беспрецедентным средством передачи и усвоения родового опыта. (По выражению одного английского историка, стандартизированное орудие шелльской и ашельской культур выглядит сегодня как "ископаемая концепция".) К тем же эпохам относится начало систематического использования огня, что также свидетельствует о беспримерной координации действий: костер, горевший непрерывно на протяжении тысячелетий, требовал постоянного внимания, порционного снабжения топливом, защиты от дождя и ветра, удержания в очерченных пределах, а значит - распределения ролей, попеременного дежурства и т.д.
Так вот, шелльская и ашельская культуры, а затем и поразительная культура мустье - с ее ритуалами, искусством, коллективной опекой старых и больных, верой в загробную жизнь - не были созданы ни неоантропом, ни, по-видимому, даже его прямыми биологическими предками. Кроманьонцы в очередной бескомпромиссной схватке сумели истребить своих смертельных соперников, поздних неандертальцев, ассимилировав и развив культуру мустье в культуры верхнего палеолита. Подобно тому как палеоантропы, со своей стороны, сотнями тысячелетий ранее одолели архантропов, приняв от них эстафету более древних культур...
Я напоминаю об этом, чтобы подчеркнуть: потенциальной беспредельностью обладают исторический опыт, интеллект, культура, но не их конкретные формы и носители. Неоантроп как зоологический вид смертен по любым естественнонаучным раскладкам. Известен биологический закон, связывающий обратной пропорцией продолжительность существования вида с его морфологической сложностью, и соответствующие расчеты оставляют человеку разумному срок жизни в несколько десятков тысячелетий. Этот срок сокращается на два порядка другими расчетами, построенными на утверждении о "патологическом" характере человеческой анатомии (непропорциональное развитие мозга и т.д.). Да и биосфера в целом переживает "последние геологические секунды" (М. Будыко) - согласно имеющимся данным, нисходящая фаза ее развития началась около сотни миллионов лет назад и без учета цивилизационного фактора через три миллиона лет должна завершиться окончательным вырождением. Столь же безрадостны космические прогнозы, связанные с эволюцией Солнца, Земли, Метагалактики...
В любом случае на горизонте маячит неизбежное замыкание эволюционного цикла, бесследность родового бытия, конечность, которая, по выражению Л. Фейербаха, "есть только эвфемизм для ничтожества". Беспредельность цивилизации так же плохо согласуется с естественными законами, как и само ее существование.
Между тем цивилизация сотни тысяч лет существует и развивается благодаря целенаправленной регуляции отношений с живой и неживой природой. На различных стадиях эволюции носителю интеллекта удавалось последовательно преодолевать запреты, налагаемые на деятельность и на самое бытие объективными законами, ни в коей мере не упраздняя эти законы, но вмешиваясь в естественный ход событий, сталкивая и организуя согласно собственным задачам противоречивые природные силы.
Механизмы влияния интеллекта на материальные процессы сравнительно недавно стали предметом философской и психологической рефлексии и выпукло вырисовываются при междисциплинарном исследовании эволюции. Я не могу здесь детализировать эти механизмы, будучи вынужден опять-таки отослать читателя к монографии "Интеллект во Вселенной...". Отмечу только, что возрастающая роль интеллектуального фактора коренным образом меняет оценку эволюционных перспектив цивилизации, освобождая ее от абсолютной привязки к естественнонаучным прогнозам, и что первыми об этом догадались смелые мыслители, принадлежащие к школе "русского космизма". Ярким представителем школы был и К. Циолковский. Я готов согласиться с критикой И. Новиком некоторых аспектов мировоззрения этого ученого. {-181-|} Однако его способность отрешиться от религиозных и материалистических догм, обусловившая вывод о преодолимости любых объективных пределов существованию и совершенствованию человека, вызывает сочувствие.
Циолковский, правда, писал именно и только о человеке. Он размышлял о космических пределах существования (исчерпание солнечной энергии и прочее), отчасти о демографических, мало зная еще об экологических и ничего не зная о генетических, биологических, технологических и психологических, а также о раскрывшихся позже возможностях в области генной инженерии, кибернетики и т.д. Не вполне убедительно решена им и нравственная дилемма, если понять его высказывания так, что перспектива космических переселений оправдывает потребительское отношение к земной природе.
Впрочем, данная дилемма выглядит сегодня достаточно надуманной, поскольку экологический кризис нарастает явно быстрее, чем созревают условия для массированного ухода людей за пределы Земли. Однако она приобретает новое содержание по мере осознания того, что эмпирический человек в его "био-интеллектуальном" качестве не способен прорваться в будущее. Поскольку в дискуссии возник вопрос о смысле жизни, то позволю себе представить дилемму в соответствующем ракурсе. Какая из задач составит более надежный смыслообразующий мотив для нашего современника: временная отсрочка неминуемой смерти или этериизация практического и духовного опыта человеческой истории? Предпочитающему первый вариант следует иметь в виду крайнюю проблематичность того, чтобы человечество в его нынешнем состоянии сумело "дотянуть" до естественной смерти, а также грандиозные катастрофы, с которыми это сопряжено (повторю, что соответствующий сценарий представляется наименее вероятным). Того же, кто связывает смысл жизни с идеей вечности, это сугубо ценностное соображение должно эмоционально примирить с необходимостью великого перерождения, убедить, что как отдельная личность, так и весь человеческий род есть конечная стадия потенциально бесконечной универсальной эволюции - не менее, но и не более того. Если углубляющееся вмешательство инструментального интеллекта в естественные процессы способно вызволить цивилизацию из-под гнета биологических законов, уже в обозримом будущем ограничивающих ее существование, то жертва качественной определенностью ее нынешнего носителя - чрезвычайно высокая, но не запредельная плата за фактическое бессмертие...
Означает ли это недооценку центральной сейчас задачи сохранения человека или запугивание "компьютерным фантомом"? Думается, оба эти упрека в мой адрес незаслуженны. Я говорил о возрастающей роли гуманистической идеологии в связи с тем, что если не удастся в достаточной мере учесть и согласовать человеческие потребности, то события станут развиваться по иному сценарию, и земная цивилизация вероятнее всего лишится как дальних, так и ближних перспектив. Ибо потенциальная беспредельность вовсе не предполагает гарантированной реализации: не выдержав "тест на зрелость" в очередном кризисе, наша цивилизация, как и любая другая, может быть выбракована из универсального эволюционного процесса.
Вместе с тем я пытался показать, что в условиях экспоненциально накапливающегося генетического груза, возрастающей антропогенной нагрузки, глобальной опасности военных конфликтов именно удовлетворение жизненных нужд человека потребует более глубокого инструментального вмешательства в стихию природных и социальных процессов. От этого парадокса нельзя просто отмахнуться: генная инженерия, трансплантации, искусственные органы и перестройки телесных структур, внедрение компьютеров во все сферы принятия решений становятся совершенно необходимыми контрфакторами вырождению и саморазрушению.
Приходится также повторить, что в оптимальном случае речь идет не о противоборстве, но о симбиозе, который охватит как субстратные - белковые и небелковые - основы, так и формы отражения. Встречное развитие поступательных тенденций - денатурализация живого тела и включение биотических компонентов в компьютерные сети, дальнейшее освобождение человеческого мышления от природных программ и ассимиляция искусственным интеллектом духовного опыта человечества - должно обеспечить становление синтетической цивилизации и ее дальнейшую динамику. Сакрализация же эмпирического человека способна блокировать созидательные процессы, поощряя конфронтационные установки. В частности, догматизированный гуманизм (смыкающийся к тому же с традиционными религиями) априори видит в {-182-|} производной форме интеллекта раба и потенциального врага, но не партнера, Голема, а не Мефистофеля, сулящего бессмертие.
Надежду на то, что при благоприятном развитии событий такие настроения отступят на задний план, я связываю с двумя обстоятельствами. Во-первых, чтобы преодолеть наиболее опасные рифы нынешнего глобального кризиса, человечеству придется кардинально усовершенствовать механизмы внешнего и внутреннего компромисса (согласно общеисторическому закону эволюционных корреляций), и в новом общественном сознании не останется места конфронтационным, луддитским импульсам. Во-вторых, экологическое, экономическое, социально-политическое, индивидуально-физиологическое, психическое благополучие людей XXI столетия - от рождения до отсроченной по мере возможностей старости - будет настолько завязано на компьютерные системы жизнеобеспечения, что романтическая неприязнь ко "второй природе" сама собой отойдет на идеологическую периферию. Человек, растущий как личность в постоянном общении с компьютером, сознающий, что само формирование его здорового организма не обошлось без участия лазерного луча, что его телесный комфорт и жизненная перспектива обеспечиваются чутким контролем интегральных технологических систем, сможет быть терпимее к необходимости субъект-субъектных отношений с искусственной средой. И восприимчивее к тому в общем- то вдохновляющему факту, что он не создан по чьему-либо образу и подобию, а, напротив, способен силой своего ума созидать нечто более совершенное, чем он сам.
Последняя идея созвучна некоторым периферийным установкам гуманизма. Однако гуманизм, освоивший ее, подобно тому как он осваивает прочие традиционно альтернативные ему идеи, окончательно вышел бы за рамки собственной сути, обернувшись новой идеологией, которую можно условно обозначить как "интеллектуализм", "культуроцентризм". Такая идеология предполагает иерархическую оценку человеческих качеств и готовность пожертвовать существенной частью из них ради увековечения других. Квинтэссенцию "культуроцентризма" рискну выразить следующей гротексно заостренной формулировкой: в иерархии стратегических задач сохранение культуры важнее и, главное, реалистичнее сохранения эмпирического человека (или: искусство выше естества).
Имея глубокие исторические корни, "культуроцентризм" занимает свое место наряду с гуманистической, натуралистической и прочими идеологиями, наращивая ресурс идейного разнообразия, которое, будучи востребовано в критический момент, повысит шансы земной цивилизации на беспредельное развитие...
{1} Ср.: "Греховные противоречия учения о прогрессе обличают внутреннюю несостоятельность и ложь гуманических предпосылок...". Бердяев Н. Смысл истории. М., 1990, с. 153.
{2} Разумеется, лишь в контексте достаточно объемного, исторически подготовленного мышления; напротив, примитивное сознание, более восприимчивое к плоскому прагматизму, превращает его в опасное орудие. Совсем недавно один "зеленый" европеец доказывал, что не следует бороться против эпидемий в Африке, ибо они - природное средство самозащиты от демографического взрыва. Возможно ли нагляднее продемонстрировать радикальное различие между исходными позициями гуманизма и экологизма...
{3} О причинах последнего обстоятельства мне довелось говорить на страницах журнала (см. "ОНС", 1992, N1) и подробнее - в книге "Интеллект во Вселенной: истоки, становление, перспективы. Очерки междисциплинарной теории прогресса". М., 1991.
{4} Очень прошу критиков не считать эту характеристику векторов за дефиницию прогресса. Из того, что всякий прогресс есть удаление от естества, не следует, будто любое удаление от естества прогрессивно.
{5} До сих пор многомерность социального мировосприятия обеспечивается прежде всего тем, что реальный интеллект - это всегда интеллект женщины или мужчины, ребенка, взрослого или старика, европейца или африканца, индивида с тем или иным типом нервной системы, телесной конституции и т.д. и т.п. Согласно закону, доказанному У. Эшби, поступательное развитие любой системы сопряжено с ростом внутреннего разнообразия, но последующие исследования позволили дополнить этот закон: общий рост разнообразия на высшем уровне обеспечивается ограничением разнообразия на низших уровнях. В данном случае речь идет о том, что с развитием интеллекта умножение взаимодополнительных моделей мира может базироваться на собственно смысловых ресурсах, устранив необходимость в множественности генетических программ.
{6} Думать так заставляет, в частности, сохранение ряда свойств, которые, судя по всему, являются не просто атавизмами, но имманентными принадлежностями человека и которые на протяжении его истории выполняли важную роль, но при наличной технологической мощи становятся смертельно опасными. Среди таких свойств - сильная потребность в родительской опеке (опредмечиваемая религиозной потребностью, нуждой в безусловном авторитете), агрессивные тенденции, которые не полностью и не у всех индивидов (в зависимости от конституциональных и прочих особенностей) могут быть надежно канализированы в замещающие виды активности...