Станислав Подольский. Облачный стрелок

"Облачный стрелок", внешне "шпионский детектив", сложился в духе "фантастического реализма", относительно недавно обозначившегося явления, метода, направления, что ли. К этому методу, полагаю, можно отнести знаменитые романы Михаила Булгакова "Мастер и Маргарита", "Театральный роман". Однако сюда же смотрят и поздние работы Александра Грина, и большинство произведений Гофмана, и "Хромой бес" Лесажа, да, может быть, и сам "Дон Кихот" Сервантеса. Говорю не с целью самовозвеличения, упаси Боже, а только с желанием самоопределения в литературном пространстве. Величины безмерно разные, но некое направление, генетика, намерение... Так что, смею заметить, все персонажи романа - собирательные, художественные образы, Искать конкретные прототипы во времени и пространстве бессмысленно. С другой стороны, надеюсь, здесь присутствует некий воздух, настроение, отзвук девяностых годов далеко не "прошлого" XX века. Это - как перепаханная недавняя степь всё ещё пахнет полынью, чабрецом, мятой...

Бомбардировщики в облаках

Он летел в облаках, ночью, в безвидности, в полном одиночестве.

К сердцу подкатывалась тошнота отчаяния. Но он продолжал полёт точно по курсу, потому что спокойно светились, мерцали, подмигивали циферблаты приборов, индикаторы, указующие пальчики стрелок.

Он знал, куда и зачем летит. Кроме того громадный бомбовый груз, отягощая машину, придавал полёту важность, основательность, осмысленность.

Судя по частым вспышкам справа, слева и прямо по курсу, он понял, что пересекает линию фронта (которая теперь, пожалуй, была везде), точнее границу укрепрайона противника, врага мощного и коварного.

Всё продумал враг, предусмотрел, оградил, заблокировал. Не учёл одного - вот этого слепого полёта в облаках, и помыслить не мог, что есть ещё где-то очаги сопротивления, тем более, что летит уже некий невидимка в облаках. Просто из осторожности шарили в небе прожекторы, взлетали перехватчики, стояли наготове ракетные установки, неусыпно вращались антенны локаторов. Всё было схвачено под и над облаками... А он летел в самом сердце грозы, как одна из молний, чёрная молния.

Однако что-то обеспокоило их ПВО: вспышки участились. Началась настоящая зенитная истерика. Лупили в небо, как в копеечку. И тут он заметил сквозь прореху в тумане, как из облака выпал горящий бомбардировщик и завывая вошел в пике.

Ужасно, кажется. А его душу обожгла радость: внезапно он догадался, почувствовал - он не один! Справа и слева, выше и ниже летят братья-невидимки, бомбардировщики сопротивления. Исчезло сосущее чувство одиночества. Возникла уверенность: "Пусть не долечу. Пусть собьют. - Кто-то долетит, сбросит бомбовый груз, расколошматит врага, сытого, гнусного, самоуверенного, презирающего завоёванные народы".

Он взял штурвал на себя и совершенно скрылся в молниеносном облаке.

Всё блистало вокруг, с крыльев стекало электрическое свечение. Но оттуда, с земли, его, кажется, так и не заметили...

Облачный стрелок

1. Даниэль. Исчезновение

Вышел из номера гостиницы "Центральная", так, "на секундочку", "прошвырнуться"...

Даня, Данила, Даниэль Шварц - его нынешняя "крыша". Коммерсант средней руки, подданный Швейцарии. Прибыл в Россию, чтобы ознакомиться с возможностями местного бизнеса, вложить средства, так сказать, наверняка, м.б. состряпать совместное предприятие - лучшую форму общения с местной разбойничьей властью, ну и т.п.

Не шпионаж: таких агентов сколько угодно. Не надо даже внедряться: сами здешние тащат любую информацию за бесценок.

Не диверсии: к чему, если нынешнее состояние страны, экономики стихийно порождает такие катастрофы, о которых ни один диверсант и возмечтать не может: Чернобыль, взрывы газопроводов одновременно с прохождением встречных поездов пассажирских и грузовых, кровавые националистические междоусобицы.

Не внедрение в руководящие структуры: куда проще и эффективней покупать здешних управленцев. Задание, туманно изложенное руководителем отдела стратегических разработок разведуправления, слегка напоминало старинное русское сказочное выражение: "пойди туда, не знаю куда, принеси то, не знаю что". Но первым пунктом задания было ясное и понятное: внедриться, раствориться, исчезнуть, дальше следовало рутинное: маршрут, явки, пароли, местная агентура, давняя, хорошо законспирированная, возможно даже "замороженная" до особого распоряжения...

Было рано ещё. Но немногочисленные прохожие всё равно мчались куда-то сломя голову, словно боялись упустить лакомый кусочек: доход, работу, удовольствие, жизнь. Даже чисто выметенные утренние улицы попахивали каким-то тленом, словно всю ночь здесь возили покойников.

Прошёлся в спокойном темпе, позволяя людскому ручейку обгонять себя. Не оборачиваясь поглядывал на витрины магазинчиков: нет ли "хвоста". Знал: здесь на всякий случай отслеживают всех, по крайне мере приезжих, иностранцев. Несмотря на экономические трудности, на слежку средств не жалели. Да и то сказать, следить за Шварцем было бы несложно: он явно выделялся в окружении озабоченных москвичей и "гостей столицы"; был на нём черно-белый плащик в клеточку, беретик с помпоном пунцовый, огромные "шпионские" тёмные очки, змеистый саквояж, вложенный в огромный чёрно-красный пакет "от пыли". Короче говоря - явный клоун, иностранец. К тому же, в отличие от прочей уличной публики, Шварц явно никуда не спешил.

Не стоило особого труда заметить: два сереньких и каких-то парных гражданина старательно следовали за Шварцем, не скрывая своего особого интереса к нему. "Самодеятельность или просто наглость", - подумалось Шварцу. Он вошел на ближайшем углу в метро через сверкнувшую солнечным бликом "вертушку". Филёры бросились за ним. Шварц "поиграл" с преследователями: сначала дал им возможность догнать его. Спустился на платформу. Занял позицию примерно у первого вагона только что прибывшего поезда, даже вошёл в распахнувшуюся дверь. Филеры поспешно вошли в следующую дверь. Но в последний момент, когда двери, зашипев, захлопывались, он легко выскользнул из вагона. Поезд с незадачливыми следаками умчался, а Шварц юркнул в последний вагон поезда противоположного направления и канул в мигающую тьму.

Шварц колесил лабиринтом московской подземки. Пересаживался из поезда в поезд, менял направления, переходил с кольцевой на радиальную линию. Толпы пассажиров постепенно густели. Мрачный ветерок опалял, а не холодил лицо. Как-то постепенно изменялся облик Шварца. Исчез вызывающий алый помпон. Вывернутый наизнанку плащик оказался расхожего темно-серого цвета. Темно-коричневый саквояжик, в меру потёртый и порыпанный, казался не таким уж громоздким, а яркий пакет исчез в его недрах вместе с черными ненужными в жиденьком подземном свете очками. Короче говоря, подремывал в углу вагона метро обычный, ничем не примечательный московский обыватель, служащий низшего ранга.

Электромоторы завывали. Толпа вторгалась в вагон или опустошала помещение, чтобы уступить место новой волне: происходило регулярное подземное пищеварение столицы. А одинокий в толпе пассажир был далеко в своей полудремоте, промелькивали видения из страшной дали пространства-времени.

Концлагерь. Сон наяву

Мальчиков было много - целый эшелон. Их свозили отовсюду, со всех оккупированных территорий: продуманная стратегия, нацеленная на ближайшее будущее империи. В истории человечества - не первый случай: вспомним турецких янычар, воспитанных из числа пленённых юношей разных народов. Получались безродные воины-профессионалы, преданные лишь падишаху и своим воинским начальникам. Средневековая идея осуществлялась с тщательностью технологий XX века.

Сначала детей сортировали по крепости и выносливости. Совсем уж дохленькие, особенно из числа еврейских детей, сразу шли в газовые камеры и в дальнейшую переработку - на удобрения (ничто не должно пропадать зря!). Из детей покрепче формировались рабочие отряды, где в процессе производства полезных для общества предметов происходила дальнейшая селекция: доходяги списывались, из сильных воспитывались будущие рабы, рабочая скотина. Особо агрессивные, обладающие качествами бойцовскими, планировались в будущие воинские формирования типа иностранного легиона, которые пригодятся в бесконечной войне за мировое господство - своего рода квалифицированное, умелое, жестокое пушечное мясо.

Отряд, в который попал Митя Ильин, занимался изготовлением всевозможных иголок - от швейных до прокалывателей засоренных отверстий в авиамоторах и примусах. Норма составляла, скажем, 150 иголок в смену (двенадцатичасовой рабочий день). Выполнявшие норму дети получали скромный, но достаточный для продолжения жизни паёк. Слабые, ленивые, неумелые, не выполнявшие нормы наказывались урезанным пайком, розгами и карцером - вплоть до списания в расход. Милосердие тут неуместно: в конце концов, вся страна надрывалась в войне на два фронта.

Склонённые над верстаками стриженные под ноль головки, замурзанные торопливые пальчики, дробный перестук рабочих молоточков от серых утренних сумерек до глубокой ночной черноты - иголочный детский цех.

Митя Ильин из Прибалтики (национальности своей он не помнил - просто из Прибалтики), жилистый, стройный, довольно замкнутый мальчик, с нормой справлялся: быстро усвоил нужные приемы работы, нашёл удобное положение тела, рациональное и точное действие молоточком. Старался лишнего не производить, не суетился. Пяток, лишних иголок всё же изготовлял, чтобы подбросить соседнему по верстаку мальчику, исхудалому, полупрозрачному, большеглазому Мареку, из Чехии, кажется. Дело в том, что Марек, как ни надрывался, не мог выполнить норму, из-за чего постоянно недоедал, не вылазил из карцера. Кроме того, заметил Митя, пухлый, увесистый и нагловатый Грицай (из Закарпатья, возможно) повадился отнимать у младших, безответных мальчиков по две-три иголки, тем самым без особых усилий перевыполнял норму. Получал похвалы от мастера цеха и повышенный паёк.

В тот раз Грицай снова подошёл к Мареку и беззастенчиво взял из стопки готовых иголок три верхних. Потом с нагловатой ухмылкой протянул руку к стопке Мити - и моментально получил молоточком по руке. Грицай на мгновение опешил. На его круглом веснушчатом и как бы маслянистом лице разом промелькнули боль, удивление, гнев. В следующее мгновение он схватил Митю за горло: "Удушу гада!" Мальчики упали на грязноватый бетонный пол цеха. Грицай, более тяжёлый, сильный и взрослый, подмял было легкого Митю. Синие и красные круги поплыли перед глазами поваленного мальчика: он задыхался, пухлые пятерни Грицая уверенно сдавливали ему горло. Интуитивно схватился Митя за полу своей курточки, где у него была зашита на всякий случай большая "цыганская" игла, и вонзил остриё в бок насильнику. Грицай взвизгнул и отпрянул от Мити. В следующий миг Дмитрий был уже на ногах и гвоздил растерявшегося Грицая прохудившимся, но увесистым ботинком куда попало, пока тот не бросился бежать, обронив украденные иглы на серый бетон. Иглы тоненько зазвенели, легли остренькими стальными лучиками как-то веером. Митя тщательно подобрал иголки. Три вернул Мареку, остальные положил в свою стопку. Кстати, иголок оказалось больше, чем взял у него было Грицай: видно он отобрал иглы еще у кого-то.

Из каптерки неспешно и веско появился мастер Курт Вайль. Похоже, он видел всё произошедшее.

- Гут, молодец мальчик, - сказал он по-немецки, - бей своих, чтобы чужие боялись! Ты умеешь постоять за себя. Не позволишь, чтобы тобой помыкали слабаки и негодяи. Назначаю тебя старшиной цеха. Никто другой не осмелился дать отпор Грицаю. Будешь отвечать за общее производство. Справишься - получишь лишний паёк, ботинки, куртку.

- Не хочу отвечать за всех. Я выполняю норму. Мне одного пайка хватает, - сухо ответил Митя, глядя в глаза мастеру.

- Не хочешь отвечать за всех - назначу старшиной Грицая: он хочет и сможет. Но тогда ты будешь жить по его правилам, старшину ослушаться не позволю.

- Хорошо, буду старшиной цеха, - согласился Дмитрий. - Подчиняться Грицаю никогда не буду.

Ответил Митя мастеру по-немецки: путями неисповедимыми он усвоил за время плена расхожий немецкий.

В серых холодных глазах Курта Вайля неуловимо промелькнул какой-то свет, некая мысль, намек неясный одобрения, что ли?

С тех самых пор, казалось, в цехе ничто не изменилось. Но сильные прекратили отнимать иголки у слабых.

Никто не снимал с Мити его норму. Так же, как и все, с утра до вечера он стучал своим молоточком по верстаку. Но после рабочего дня должен был собрать стопки других мальчиков, записать работу каждого. При этом умудрялся иголку-другую переложить из большой стопки в малую. Резко уменьшилось число наказанных, реже урезались пищевые пайки. Толстый Грицай явно заискивал перед Дмитрием, бросался поднести пачечки иголок к учётчику, терпеливо ждал, не будет ли каких указаний. Услужливо хватал метлу, чтобы подмести цех после работы. Казался не таким уж плохим парнем. Кроме того, незаметно сформировалась группа мальчиков крепких, да и несколько слабеньких, но решительных, преданных мальцов, готовых в любой момент поддержать Митю, когда возникало столкновение между старшиной цеха и каким-нибудь из новоприбывших, тех что не знали порядка, установившегося в цехе...

А за всем, происходящим в цехе, наблюдал из каптёрки Курт Вайль, бригадир, надзиратель, фашист, как его называли между собой подростки, вздрагивая и испуганно оглядываясь: не подслушивают ли чужие, потому что "стены имеют уши".

Курт - тощий голубоглазый немец из Верхней Саксонии. До войны он успел закончить среднюю школу и сразу после выпускных экзаменов был зачислен в армию. Их, группу юношей из гитлер-югенд, готовили для компании в Африке. Неделями тренировали в жарко натопленных саунах. Учили приёмам ближнего боя, рукопашной схватки, подрывному делу. Изнурительные марш-броски в полной выкладке под палящим солнцем. Стрельба из всех видов новейшего и устарелого оружия. Всевозможные приёмы убийства - вот его "высшее образование". Служил в африканском корпусе Роммеля - "Лиса пустыни". Что-то понял там, в абиссинской полупустыне. Что-то послышалось в черных, сверкающих эфиопских ночах. Был ранен, комиссовали, возвратился в Германию. Был назначен надзирателем в лагерь малолетних перемещённых лиц. Сидел в своей каптёрке поёживаясь даже в шерстяном пуловере, даже в жаркий июньский день: Африка так и не покинула Курта.

Но это был апрель 1945 года. Из-за леса доносилась явственная орудийная канонада. Какая-то смертная тревога висела в самом воздухе.

Однажды после смены Курт велел Дмитрию задержаться в цехе. Надо сказать, ему в ту пору как раз стукнуло 16 лет. Он вымахал в довольно крепкого юношу, был уже на голову выше Курта, тощий, сдержанный, широкоплечий.

- Садись, - приказал Курт. Голубые глаза его смотрели на Дмитрия холодно, спокойно. Но какая-то мысль в них витала, может быть, даже благожелательная.

- На днях вас всех расстреляют, - спокойно почти прошептал Курт. - Мы заметаем следы. Возьми с собой пару надёжных парней и уходи... куда-нибудь... на запад: там войска англо-американцев. Может, выживешь. Вот возьми немного хлеба. И армейский штык. Пригодится.

Курт отхлебнул из графина теплую, чуть подкрашенную морковным чаем воду. Передал сверток и штык в кожаных ножнах Дмитрию. Бесцветно улыбнулся. - Кроме того, я не Курт, а Даниэль, Даниэль Шварц.

- Данке, герр майстер, - ровным голосом поблагодарил Дмитрий. - Я понял...

"Патриоты"

Даниэль Шварц очнулся от дремоты в ровно завывающем вагоне московского метро. За последнюю минуту что-то изменилось: в вагон на остановке энергично вторглась группа молодых парней, человек восемь. Были они в чёрных куртках с засученными рукавами. На бицепсах, лице и в разрезах курток на груди виднелись татуировки. В руках они имели короткие дубинки или биты. Быстро зашагали вдоль вагона, заглядывая сидящим в лица.

- А вот и нерусь! - возопил, по-видимому, предводитель отряда, наклоняясь к пожилому мужчине, похоже, кавказской национальности.

Дубинка предводителя опустилась на голову растерянного человека.

Остальные пассажиры сидели молча, отвернувшись от происходящего: их это будто бы не касалось, они свои.

Вообще говоря, инструкция наотрез запрещала агенту разведки вмешиваться в события страны, куда он был направлен. Но и наблюдать избиение пожилого человека бандой сочных головорезов было неприятно. Неожиданно Даниэль широко открыл рот, будто собирался закричать. Высоко вскинул руки. Пронзительно посмотрел в глаза дебелой старухи, сидевшей напротив.

Старуха вздрогнула, будто проснувшись, заверещала, как бы подхватывая непрозвучавший крик Даниэля:

На её крик встрепенулся пожилой массивный гражданин в потрёпанной кожанке, возможно, ветеран давней войны:

- А, гады! Фашисты! Мало мы вас в отечественную покрошили! Ожили, сволочи!

Многие повскакивали с мест: общий отпор воодушевил пассажиров, придал им смелости. Из соседних вагонов люди прильнули к окнам. Кто-то пытался войти в скандальный вагон.

Свежеиспечённые экстремисты, кажется, слегка подрастерялись.

Здоровенные, сытые, тренированные, в добротном модном "прикиде": настоящие американские "джонсы", такие же фирменные безрукавочки-батнички, позволявшие продемонстрировать мощные бицепсы, искусные татуировки: оскаленный тигр, меч, увитый змеёй, имперский орел с обратной свастикой, жуткий дракон с выпученными истеричными зенками...

Медленно отступали они к выходу из вопящего вагона, нагло ухмыляясь и помахивая бейсбольными битами...

Но, странное дело, Даниэль вдруг увидел другое: тихо струился навстречу банде едкий подземный ветерок, веяние преисподней, может быть, дуновение времени? И что-то менялось в облике парней. Быстро вырастали на бритых головах яркие шевелюры: брюнетистые, русые, рыжие. Но тут же редели, обнаруживая натуральные лысины. Молодёжные батнички сменяли добротные чиновничьи костюмы (от Версачи?). Пузыри мускулов явно опадали. Зато вырастали благополучные пузики. Стройные торсы горбились: шла элитная чиновничья рать...

Но и это менялось. Костюмы тлели и опадали с плеч. Сливочная кожа лиц и торсов темнела, подсыхала, обтягивала складчатыми мешками усохшие тела. Глаза тускнели, проваливались в глазницы...

У выхода из вагона толпились теперь высохшие мумии, которых продолжал облизывать алчный огненно-ледяной подземный ветерок.

"Каждый получит своё" {"Jedem das seine" - надпись на воротах фашистского концлагеря} - вспомнилось-подумалось Даниэлю.

Огрызающейся стаей сгрудились "скины" у выхода из вагона, оставив на низеньком сидении истекавшего кровью кавказца. На ближайшей остановке выскочили на платформу и моментально растворились в людском водовороте.

Покинул вагон и Даниэль Шварц: ему вовсе не улыбалась вероятность участия в разборке с милицией.

Шифровка в "Центр". Агент 3713

В столице действуют молодёжные националистические группы.

Шифровка в "Легион". Стрелок

В стране, победившей фашистскую Германию, возрождается фашизм, свой, отечественный. Внуки погибших на войне с фашизмом исповедуют фашизм. Вспоминается Данте, "Ад": человек борется с драконом и сам постепенно превращается в дракона; в то же время дракон становится человеком; и вновь они бросаются друг на друга.

Примечание: возможно, молодые националисты - просто роботы. У каждого на челюсти справа просвечивает тайное клеймо "МG-33" - сделано в Германии. Интересно, с какого они склада?

Анализ: похоже, националистические настроения приветствуются в "силовых" структурах: им не противостоят, в случае обнаружения группировки "дело" глохнет, спускается "на тормозах". Следует ожидать появление националистов в правящей элите.

Прогноз: предполагаю в ближайшем будущем концентрацию вокруг власти агрессивных националистов (тех, кто в Германии в своё время именовались "нацистами"), тех кто именует себя навязчиво "патриоты" (будто все прочие граждане не патриоты, а "космополиты" или вообще враги).

2. Бывший бухгалтер. В параллельном мире.

Только в пятницу, т.е. поза-позавчера, Дмитрий Иванович Шварц, уважаемый бухгалтер "Приват-банка", отпраздновал своё шестидесятилетие. Только в пятницу, первого апреля его с помпой проводили на пенсию, вручив неподъемную хрустальную вазу в подарок (кстати, очистив изрядное место в кабинете ген. директора банка). А уже сегодня, в понедельник, Дмитрий Иванович почувствовал себя никому не нужным "бэушным" человеком, неким "отходом производства".

Во-первых, у него отобрали пропуск в святая святых - во внутреннюю часть банка: "Вам-то зачем туда? Вам-то уже - наслаждаться свободой положено", - посочувствовал ему знакомый охранник.

Во-вторых, дома он попал под горячую руку супружницы, Виктории Ивановны, урождённой Штольц: "А пошёл бы ты, Митя, куда-нибудь делом заняться! Вечно тут под руками путаешься! Раньше хоть днем в доме покой-тишина были..."

Надо сказать, Виктория Ивановна никогда за словом в карман не лезла. Находчивая, остроумная, образованная женщина, она всегда была готова к поединку, словно классная рапиристка. А за неимением достойного противника, единственным чучелом, манекеном, мишенью её блестящих выпадов был Дмитрий Иванович. Ничего подобного с дочерью Мариночкой она не могла себе позволить: та была вся в маманю, парировала её уколы и выпады мгновенно и эффективно: "Не лучше ль на себя, кума, оборотиться?!" Сынок Мишаня вообще был вне критики: любимец, краса и гордость, надежда и опора! Выходило Дмитрию Ивановичу одному за всех отдуваться на демонстрациях превосходства любезной Викочки. Выход один - уходил в глухую защиту, т.е. демонстративно обижался всерьёз и удалялся в дальнюю комнатку, где беспрерывно работал телевизор.

Но сегодня, в понедельник, чаша оказалась переполненной: "Что ж, я вам не нужен? Дома тишина-лепота, порядок? Дети повырастали, вышли на свои тропки: "Папаня, не вмешивайся! Все эти твои "принципы" и вкусы давно устарели!" Не путайся под руками-ногами? А чьими руками, трудами, да и задницей - не побоюсь этого слова! - выстроен порядок, проложены "тропки"? Нет уж, хватит, баста! Обходитесь теперь без меня!

Внутренний карман пиджака приятно оттягивало выходное пособие. Паспорт при себе. "Свободен! Свободен! Ухожу, куда глаза глядят. Неси меня, неведомая сила!"

"Неведомая сила" принесла достойнейшего Дмитрия Ивановича в аэропорт. Решил, никому не сказавшись, слетать к старшей сестре в Воронеж. Решимость подогрела порция водочки, ухваченная на ходу в известной "Рюмочной" на Масловке. Так что: подумано-решено-сделано. Уже похрустывал в кармане билет эконом-класса на рейс "Домодедово - Воронеж". Оставалось дождаться приглашения на регистрацию. Правда, рейс был раннеутренний. А сейчас был вечер. Посему Дмитрий Иванович мирно придремал на скамейке ожидания.

3. Другой мир. Подросток.

Приблизительно в это же время Митя Шварц из добропорядочной зажиточной семьи обрусевших прибалтийских немцев, мальчик лет десяти-двенадцати, пробирался мрачными полуосвещёнными закоулками в районе "площади трёх вокзалов". Здесь, в обширном подвале полуразрушенного старинного здания, предназначенного на снос, было прибежище местных беспризорников: пять-шесть-семь разновозрастных парней и три девчонки: две обыкновенные замарашки и Ленка-принцесса.

В подвале теплился, пылал, потрескивал "вечный" костерок. Вокруг на кирпичных блоках, на досках, на бревнышках расположились подростки. На расстеленном рекламном плакате "Всё лучшее детям!", прикрытом для чистоты свежими газетами, уже лежали некоторые припасы, раздобытые членами банды: пара булок хлеба, палка дешёвой колбасы, пачка сахара-рафинада, стояли довольно чистые банки из-под консервов в качестве посуды для чая. Над костерком на какой-то конструкции из арматуры уже закипал огромный закопченный чайник без крышки. Пацаны, казалось, кого-то или чего-то ждали.

Вот из подвальной полутьмы проявился, выступил Митя, встреченный возгласами приветствия и одобрения. "Ну, принёс?" - нетерпеливо вопросил признанный главарь Серый. Вместо ответа аккуратно выложил Митя из принесённого рюкзачка изрядную пачку шоколадных конфет, три банки сгущенки, килограммовый кусок Российского сыра, три пачки сигарет "Тройка" с отчетливой надписью "Опасно! Канцероген!". Короче говоря, для пира всё было готово, когда из той же подвальной полумглы появился почти взрослый молодой и, кажется, весьма тёртый парень по кличке Крыса.

- Ну что, кейфуете? - промолвил слегка угрожающе Крыса.

- Садись, гостем будешь, - ответил подчёркнуто независимо Серый.

- Это кто здесь в гостях, а кто хозяин? - возразил с вызовом Крыса.

- Да ладно вам, - осадила обоих Принцесса. - Садись, ешь-пей. С чем пришёл? Что надо-то? - обратилась она к Крысе.

- Вот так-то лучше, - проворчал Крыса, присаживаясь поудобней на обломок бетонного блока и доставая из кармана куртки бутылку водки по кличке "огнетушитель", присвоенной скорее всего из-за красного колпачка на бутылке.

- А это что за чистюля-сосунок? - ткнул он бутылкой в сторону Мити?

- А это что за грязнуля-старичок? - моментально огрызнулся Митя.

- Чо ты пищишь? - с удивлением воззрился на него Крыса.

- Что слышишь, - твёрдо, даже вызывающе откликнулся Митя, внимательно присматриваясь к самодельному ножу, которым одна из замухрышек нарезала кусками хлеб.

- Чо, прибежал поразвлечься со свободными людьми? - сменил вдруг пластинку Крыса. - А потом опять в свой раёк, к папе с мамой, под юпочку, в кроватку мягенькую. А потом - пошамать вкусненько да в гимназию, к девочкам-мальчикам благопристойным...

- Не трожь его, - заступился Серый. - У него родители богатые, но зануды: "Там не стой, здесь не ляжь!" Да и не настоящие это родители. Они его усыновили из детдома.

- Он свой парень, - лениво замолвила Принцесса. - Он добрый: вкусненького нам приносит, а иногда и денежки, если удается стырить у родителей.

- А кто тебе сказал, что я возвращусь? Вот захочу и не возвращусь "к папе с мамой". Пускай поищут, потрезвонят. А я свободный человек, - запальчиво возразил Митя.

- А, ну это другое дело, - протянул Крыса, и в глазах у него засветилась какая-то пакостная мысль, какой-то интерес. И он на время отвернулся от Мити, будто его здесь и не было.

4. Стриптиз

- Чо, может быть, покажешься, - обернулся Крыса к Принцессе.

- Да-да, покажись! - подхватили сразу несколько голосов.

- Чо, слабо показаться? - взвизгнул Крыса. - Целку корчишь!

- Покажись! Покажись! - скандировали подростки. Глаза их горели алчным волчьим интересом. Они подпрыгивали и приседали в такт крику.

Принцесса не стала жеманничать или там кочевряжиться. Наоборот, она вызывающе медленно взошла на большой ящик из-под какого-то громоздкого оборудования, приняла позу знаменитой поп-звезды. Даже сделала жест, как бы вызывающий хлопки в ритме крика. Подростки действительно стали прихлопывать в такт: "Покажись! Покажись!"

Принцесса не спеша, грациозно сбросила поношенную чёрную кофточку, взмахнула ею над головой. Сделала пируэт. Отбросила кофточку под ноги. Скрестив руки, стащила с себя через голову ослепительно белую рубашку с кружевным воротничком. Ещё пируэт. Расстегнула и швырнула под ноги лифчик, обнажив небольшие, но красивые, призрачные какие-то груди с розовыми изюминками сосков, остро торчащих вперёд. Ещё раз обернулась в пируэте. Резко взвизгнула молния юбочки - и вот уже это не юбка, а яркий цветной лоскуток, на который можно присесть при случае, а то и лечь. Улетела юбчонка в сторону. А на ящике медленно вращалась полуголая стройная фигурка девушки-подростка. В темпе пируэта развевались тёмно-каштановые блестящие волосы. Ещё один резкий жест - и то что было трусиками оказалось просто косынкой - беленькой с черным клювиком застёжки, взлетевшей над презрительно вздёрнутой головой. Замерла на миг. Подростки тоже замерли, умолкли: их ослепила свободная отважная красота обнажённой девушки. У Мити прошёл озноб по спине и плечам. Он словно потерял сознание - глядел как завороженный.

В следующее мгновение тело прикрыл легчайший ситцевый халатик, невесть откуда взявшийся.

- Облизнулись - и хватит с вас, - бросила Принцесса надменно в стаю подростков.

5. Крыса

- Охота вам прозябать тут, в подвале? Пора бы и о будущем подумать. Всю жизнь здесь не проторчите.

- А ты у нас такой добренький! Говори, что надо?

- Вот я и говорю: время дикого попрошайничества прошло. Настала бандитская революция. Мы входим в эпоху организованного предпринимательства. Короче, я предлагаю вам, ребятки, серьёзную крышу.

- Конкретно я. Но за мной стоят очень серьёзные дяди. Дело надёжное.

- А предлагаю два варианта судьбы. Первый: у вас будет действительно крыша над головой, постоянное тёплое жильё. Есть здесь неподалёку бывшая котельная. Подвал, конечно. Но его уже почистили, привели в божий вид, даже приватизировали. У каждого будет там своя койка. Жрать будете регулярно сообща. Это будет общая многодетная семья.

- Ну, ясно: молочная речка, кисельные берега, как в сказке. А что за это мы делать должны будем?

За всех говорил Серый: он был здесь, в подвале, старожил, самый сильный и взрослый: ему уже стукнуло четырнадцать. Кроме того, он был справедливый и щедрый, всегда делился добытым со всеми.

- А должны будете работать на "папу с мамой": всё выпрошенное и украденное будете сдавать в общий котёл. Вас ещё и научат эффективно зарабатывать. Например, мелкий Витька с этой вот сопливой Веркой будут брат и сестра, сиротки. Таким охотно подают, А вон тех ловкачей - Петьку-дрозда и Ваську-чудилу - поднатаскаем на квалифицированных щипачей-карманников. У них это отлично получится - ишь, "ангелочки"! А это уже в воровском мире - элита. Для Принцессы - особое дело. Слышь, Катька, у тебя будет вообще отдельная комната в приличном доме, шикарная кровать, зеркало, шкафчики там с нарядами, косметика. Для тебя у нас широкое поле деятельности: любовные встречи с платёжеспособными дядями... Но есть и покруче работа - по способности, как при коммунизме, - всемирно известной порнозвезды! Представляешь, сотни тысяч жаждущих импотентов будут покупать кассеты с твоими подвигами на ниве секса, будут изнывать и истекать, глядя на твои переживания! И, самое главное, их кошельки щедро распахнутся для приобретения очередных серий великого сериала: "Голая Принцесса на горошине!" - Вот тебе путь к мировой славе. Слышала про Мадонну? Так она тебе в подметки не сгодится, старая сучка, если ты постараешься.

Короче говоря, ваше безбедное существование обеспечат два могучих спонсора: государство и почти легальное воровское сообщество.

- А очень просто: вас всех усыновят, возьмут на поруки, создадут официальную многодетную семью. А такие семьи сейчас щедро поддерживает и оплачивает наше родное государство. Да вас по телеку будут показывать - как вы розово живёте!

- А вы, как уже сказано, будете работать: "кто не работает, тот не ест" - это уже принцип гос.социализма.

Кроме того пришла пора разделить сферы влияния. Казанский вокзал уступите банде Жорки-свища. Знаете, у которого на ладонях и на лбу болячки, как у Иисуса Христа. Вот уж удача! Ему подают до стольника, да ещё и в слезах!

- А вам хватит Ярославского и Ленинградского! Так что, пацаны, по рукам?

- Посмотрим... Посоветуемся... А что, если мы не согласимся? Всё ж таки мы свободные люди...

- А тогда - второй вариант: напустим на вас нашу доблестную милицию - у нас там всё схвачено! Вас похватают и раздадут по детприёмникам и детдомам, откуда вы с таким трудом свалили на волю. И не будет вам покоя и прибежища нигде никогда.

- Ладно... А что будет с Митей? Он наш друг. Но ему твоя "крыша" навряд ли подойдёт: у него своя семья есть.

- Ну, Митя! - особая статья. С ним мы приватно поговорим... Иди сюда, Митя, в уголок. Будем договариваться.

- Да не хочу я с тобой ни о чём договариваться. И Принцессе с тобой не стоит дело иметь: она хорошая.

- Тю-тю-тю, да ты, оказывается, ещё и в Принцессу влюблён, соплячок! Ты сначала подрасти немножко да специальность денежную поимей. А тогда и втюривайся на здоровье. Ты что, хочешь пацанов предать, кинуть? Они пусть вкалывают, а ты на шее папы с мамой покатаешься пока...

- Вот и пойдем в уголок, перетрем дело: оно всех не касается.

Отведя мальчика в дальний сырой угол подвала, Крыса похлопал его по плечу и свойским голосом, в котором чувствовалась какая-то ядовитая патока, зашептал:

- Ты возвращайся пока к родителям как ни в чём не бывало. Будь послушным, старайся, ходи в школу. А с пацанами контачь, когда сможешь отмотаться из дому незаметно. Скоро будет время отпусков летних. Родители потащат тебя, конечно, куда-нибудь к морю. А ты поезжай. Только сначала скопируешь нам ключи от хаты - я покажу, как это сделать. Ну а мы, пока твои отчим с мачехой плещутся на югах, что-нибудь позаимствуем у них: надо ведь Принцессу устраивать, одевать-обувать, сам понимаешь. Она тебе этого не забудет, отработает, когда подрастёшь маленько... А вернёшься с моря, мы тебе, я думаю, более квалифицированную работёнку подыщем... Может быть даже с Принцессой в кино поснимаешься. Ну что, ты об этом и мечтать не мог? То-то же... Так что слушайся старших - и всё будет хоккей!

6. Тревога

330 человек пропадают в России без вести каждый день.

Дежурный второго управления КГБ СССР, лейтенант Серов неспешно просматривал суточную сводку пропажи людей в Городе.

Вообще-то, список этот и связанные с ним решения - компетенция МВД. Десятки, а то и сотни людей исчезают в стране ежедневно. Часть из них находится сама собой. Других отыскивают в больницах, вытрезвителях, моргах, придорожных канавах. Участились пропажи людей, связанные с потерей памяти (амнезией): бродят по стране неизвестно кто и откуда. Поддерживают их, подкармливают сердобольные граждане, а то и просто помойки и свалки. Многих заманивают на работы в отдаленных районах, а там превращают фактически в рабов, вкалывающих на износ за похлёбку и ночлег. Развился относительно новый промысел - похищение детей. Здесь и детский порнобизнес, и кражи ради последующего выкупа. Иногда похищают малышей бездетные граждане, мечтающие о сыне или дочке. Эти крадут младенцев. Участились кражи детей, да и взрослых для последующей продажи "на органы" - это в связи с неслыханными успехами медицины в области замены больных органов на чужие здоровые. А ведь свежих покойников катастрофически не хватает...

На этот раз внимательный лейтенант пометил в сводке три пункта: была в них некая странность - все трое были однофамильцы. При этом - совершенно разные личности, по-видимому, никак между собой не связанные, кроме алфавитной смежности. (Хотя следует заметить: не бывает вовсе бессмысленных совпадений. Любая общность о чем-то говорит. Но это тайны вовсе не лейтенантского уровня).

Первый в списке - Шварц Даниэль, швейцарский предприниматель. Вышел из гостиницы "Центральная" в шесть часов утра. На всякий случай, за ним последовали два штатных филёра, от которых он вскоре примитивным образом отделался в метро. Это-то и вызывало беспокойство: обычному предпринимателю нет нужды замечать слежку и ускользать от неё. Этот Шварц не возвратился в гостиницу ни в первые, ни на вторые сутки. Назревал, по-видимому, дипломатический скандал с посольством Швейцарии. Разумеется, лейтенант Серов не знал, что на самом верху его ведомства появились особо секретные сведения от зарубежного агента, внедрённого в разведорганы некоей мощной сверхдержавы, о возможной переброске в СССР группы разведчиков с особой миссией. Суть миссии не удалось выяснить. Но сам факт предельной конспирации вызывал тревогу. В донесении зарубежного "крота" были лишь тощие сведения, что засланная группа состоит из агентов высшей квалификации и что, возможно, кто-то из них свяжется с резидентом по кличке Дина: то ли это женщина (что вовсе не обязательно), то ли имя это - часть какого-то условного знака.

Ничего этого лейтенант Серов, конечно же, не знал, но имел жёсткую установку "не хлопать ушами", бдеть, так сказать. Поэтому он тотчас передал "наверх" сведения о "пропаже", а в соответствующую службу МВД - рекомендацию объявить этого иностранного Шварца во всесоюзный розыск.

Другой пропавший Шварц Дмитрий Иванович (еврей какой-нибудь?), бывший бухгалтер "Приват-банка", недавно ушедший на пенсию. Тут дело проще: напился на радостях, что свободен, и валяется где-нибудь в канаве придорожной. А не то - ограблен, и опять-таки в канаве, или в больнице, или в морге, или на Сев.Кавказе - кирпичи обжигает: "На органы старичок не очень-то пригоден", - усмехнулся про себя лейтенант.

Ну и наконец Шварц Дмитрий Донатович, приёмный сын в семье военного, обрусевшего прибалтийца, то ли немца, то ли шведа. Отчим Мити уже поднял шум, трясёт все окрестные отделения милиции. Ну и пусть трясёт: это дело КГБ не касается...

7. Аэропорт

Громадная коробка аэропортовского зала ожидания. Сверкающий пластмассовый вонючий неуют. Толпы пассажиров мечутся от стойки к стойке, волоча огромные баулы, неподъёмные чемоданища на бормочущих колесиках. Чувство тревоги и спешки висит в воздухе наподобие пыли. Но и сам воздух здесь какой-то мёртвый, синтетический.

В сторонке от пассажиропотоков несколько рядов сидений для ожидающих. В дальнем углу буфет и десяток столиков: тяжёлые круглые столешницы "под мрамор" на никелированных стальных штангах. У прилавка относительно небольшая очередь. На скамьях рядами пассажиры - болтающие, дремлющие, просто сидящие в трансе ожидания, в позах покорного бесконечного терпения. Чуть дальше, в самом торце зала ожидания - ресторан для посетителей побогаче, отгороженный стеклянной стеной от всеобщей суеты.

Даниэль взял билет на рейс до Адлера на своё нынешнее имя и решил присесть где-нибудь, обдумать ситуацию и понаблюдать за толпой: чем отличается она от толп в других аэропортах мира и нет ли слежки.

Место на скамье виделось одно - рядом с расхристано дремлющим гражданином, похоже, изрядно поддавшим: то-то чувствительная дама с двумя гулливеровскими чемоданами брезгливо отодвинулась от него на одно сидение. Туда-то и вклинился Даниэль. Удобно откинулся на спинку скамьи, полуприкрыл глаза, будто бы отключившись от кишащей действительности. На самом деле он внимательно процеживал толпу сквозь щёлочки век.

Внезапно подвыпивший сосед совсем сполз вбок, уютно пристроившись на плече Даниэля. В ноздри последнему хлынула волна сивушного перегара. Более того - серенькое пальтишко соседа по скамейке совершенно распахнулось, и на колени Даниэлю вывалилось толстое кожаное портмоне. Пришлось удержать портмоне рукой, чтобы оно не брякнулось на пол. Не спеша осмотрелся: никто ничего, кажется, не заметил: все заняты собой. Даниэль аккуратно поправил положение соседа, ловко отправив при этом портмоне в карман своего "двухоборотного" плаща. Оставил беретик на сидении, попросив соседку присмотреть, чтобы его место не заняли, пока он сбегает "сами понимаете, куда". Быстро направился в платный туалет. Там, закрывшись в относительно чистой и даже просторной кабинке, он внимательно исследовал содержимое бумажника.

Пачка новеньких сторублёвых банкнот его не заинтересовала. А вот паспорт заставил удивиться, хотя в своей кочевой жизни он ко многому, казалось, привык: на именной страничке там значилось: "Шварц Дмитрий Иванович". В серёдку паспорта был вложен рыженький авиабилет до Воронежа. Причём лицо на фотографии паспортной смутно напоминало лицо самого Даниэля, если не считать аккуратных чаплинских усиков. Кстати, у пьяненького соседа Даниэль таких усиков не усмотрел: должно быть, носитель их сбрил...

Натурально, некоторая идейка забрезжила у Даниэля. Он вернулся на скамью ожидания и, снова поправив позу сползшего на его сидение соседа, вложил портмоне ему во внутренний карман пальто.

8. Шахматный выбор

Нет-нет, Даниэль не был так наивен, чтобы считать, что простенький трюк в московской подземке освободил его от наблюдения. Любая приличная спецслужба дублирует своих агентов. К примеру, простовато-наглые филёры чуть ли не открыто преследуют жертву (объект), беспокоя агента, заставляя нервничать, убегать, делать непродуманные шаги. А в то же время опытный сыщик наблюдает "охоту" со стороны - неприметный, внимательный, с дюжиной подручных-невидимок. От первых ты, возможно, оторвёшься. Но не обольщайся: ты всё равно "под колпаком".

А возможно, и нет. Предположим, у них в контрразведке полный бардак: страна рушится, правительство в заднице, всем не до тебя... Но на такую удачу не следует рассчитывать.

Так что главное теперь - выиграть время, пойти на отрыв: пусть тебя потеряют на час, на сутки. Это хороший шанс исчезнуть. А тут сам его величество случай предоставляет тебе этот шанс. Хватай его, рискуй! Необходима импровизация...

Надо сказать, Даниэль добился для себя в своей службе редчайшего права на импровизацию. Дело в том, что в недрах современных разведок процветает "планирование" - тщательная проработка сценария акции во всех возможных вариантах хода событий: здесь расписан каждый шаг агента, уклонение вправо-влево - тревога, скандал, разбирательство, "увольнение", то есть устранение агента: из этих структур не уходят "по собственному желанию". Но в секретнейшем отделе стратегической разведки кое-что по-иному. Здесь состоят специалисты высшей категории, артисты своего дела. Здесь непредсказуемость, инициатива агента только поощряются: иначе и быть не может.

Итак, размышлял Даниэль, вот он, неожиданный ход: улететь из столицы в глубинку - и там "исчезнуть". На случай, если в недрах стратегической разведки завелась-таки "крыса", и здесь стало кое-что известно. А то, что не всё известно, было ясно: иначе его из гостиницы не выпустили бы. Так вот, пока его вычисляют да разыскивают, можно возвратиться в столицу эдаким полулегальным "гастарбайтером", купить лицензию, устроиться таксистом, скажем: хороший повод для контактов с людьми.

Конечно же, Москва сейчас - главное место, где происходят важнейшие события-взрывы, где, прежде сонная, полузастывшая река истории вдруг помчалась со скоростью Ниагарского водопада - великая, поразительная загадка времени. Действительно: никто не ждал, не смел, не мечтал. Всё "схвачено": армия, КГБ, правящая партия, покорный "парламент", всеобщий страх, подобострастные чиновники-рабы. И вдруг - неудержимый обвал, землетрясение, цунами!

Ну, как тут не заподозрить промысел Г. Бога и Его Легион?!

9. Подмена

До рейса на Адлер оставалось часа три с хвостиком. Рейс на Воронеж - через четыре часа. Время достаточно. Даниэль растормошил соседа по скамье и дружески предложил перекусить пока что в ресторане, на что сосед доверчиво и охотно согласился.

В ресторане они плотно "перекусили", выпили пол-литра прозрачной и длинной, "как слеза ребёнка", "Столичной". Разумеется, львиную долю последней "усвоил" Дмитрий Иванович. При этом "под сурдинку" поведал Даниэлю о своём бедственном положении в семье и мире. Сообщил, что намерен посетить некую дальнюю родственницу в Воронеже, которую никогда не видел. А там - либо вернуться домой, либо вообще навсегда остаться в провинции и начать новую жизнь: "Пусть теперь покукуют без меня, раз уж я им - пустое место!" Даниэля Дмитрий Иванович не расспрашивал: кому интересна чужая судьба, когда есть возможность поведать о своей?!

А тут и время подошло регистрироваться и лететь. Дружески поддерживая размашистого Дмитрия Ивановича, Даниэль доставил его к стойке регистрации рейса на Адлер. Приветливо улыбаясь, заглянул в глаза контролёрше, лукаво кивнул на осоловевшего Дмитрия Ивановича, передавая его билет, вложенный в паспорт. Та мельком глянула на личность пассажира, сверяя с фото на паспорте, но особо не вглядывалась, ослепленная электрически-сиятельной улыбкой Даниэля.

- А где же усики? - вопросила вдруг контролёрша, ткнув пальцем в фотографию паспортную.

- Сбрил, - быстро ответил Даниэль, опережая Дмитрия, - ведь на юга собрался. - При этом не отводил взгляда от глаз строгой контролёрши.

- Какие там юга, - включился Дмитрий, сокрушённо махая свободной от багажа рукой. - Впрочем, если присмотреться, то оно, пожалуй, несколько южнее этот городок... - он не смог произнести "Воронеж".

- Ах, шалунишка, - погрозила ему пальчиком увесистая контролёрша. - Ну, идите уже: времени в обрез!

Возвратила паспорт, отметила у себя в списке пассажиров и пропустила Дмитрия Шварца в накопитель пассажиров.

Через час, так же приветливо улыбнувшись контролёрше за другой стойкой, Даниэль улетел в Воронеж. Предварительно дал телеграмму в Сочи.

Естественно, вы спросите, как это Даниэлю так удалось отвести глаза контролёршам, что они не заметили расхождения имён в паспортах и билетах? Что вам сказать? - Позднее время. Понятная усталость. Бесконечный однообразный поток раздражённых пассажиров, конечно, имели определённое значение. Но нельзя сбрасывать со счета обаятельную улыбку Даниэля, а, возможно, и некоторую особую способность этого непростого человека. Ну, не Вольф Мессинг, конечно! Но кое-что и он мог сотворить в этом роде, надо сказать...

10. Ночной полёт

Поездка на самолёт прошла быстро и без приключений.

Сначала озябшая и сонная толпа авиапассажиров выкатилась из накопителя на влажный неровный асфальт у здания аэропорта. Откуда-то из желтоватого полумрака выползла суставчатая змея вагончиков. Люди торопливо набились в салоны. Вагончики дернулись и, мягко покачиваясь, поползли к аккуратной сигаре самолёта.

Потом пухленькая и тоже слегка заспанная стюардесса ещё раз позаглядывала в билеты. Народ вскарабкался по трапу в салон самолёта. Толкаясь, торопливо расселись.

Даниэлю снова повезло: место его оказалось у самого иллюминатора. Рядом примостился полный командировочник в обнимку с пухлым портфелем. Он надёжно отгородил Даниэля от возможного наблюдателя. Пристегнули ремни. Взвыли двигатели. Самолет потоптался, добираясь до старта. Резко усилился вой и томительная тяга земли уже не смогла удерживать детей земли: самолёт взмыл в ночное небо, слегка развернулся. Видимость в иллюминаторе пропала: самолёт вошел в слой ночного тумана, но вскоре выбрался из него. Жутко засверкали созвездия. Оставалось ждать и терпеть.

Не спеша процокала стюардесса, поворачивая хорошенькую огненноволосую головку налево и направо, предлагая желающим конфетку-сосульку или прозрачную плошку с минералкой. Незаметно было, чтобы кто-то интересовался именно Даниэлем. Оставалось расслабиться и вздремнуть - драгоценная возможность, которую Даниэль никогда не упускал, особенно в то время, когда от него лично ничто уже не зависело, и штурвал брала в руки судьба.

Следует заметить, прежде, в более мощном, что ли, возрасте, Даниэль спал обычно "мертвым" сном. Теперь же его иногда посещали сновидения, частенько - куски его прошлой жизни: где-то там всё это хранилось, может быть, как фильмы на полках жизнехранилища. А возможно, он жил иногда в нескольких параллельных мирах сразу: здесь он летел в Воронеж на довольно потрёпанном ТУ-104, а там он пробирался джунглями Вьетнама, по щиколотку увязал в топкой почве густокрасного цвета (глинозём?) под бесконечным проливным дождём.

11. Вьетнам. Никто не хотел убивать.

В стратегическом отделе разведуправления не практиковали абстрактных "тренировок". Здесь работали профессионалы высшего класса, прошедшие огонь и воду. Любое "учебное мероприятие" было реальным заданием в реальных обстоятельствах войны. Более того, перманентная война здесь считалась обычным, постоянным состоянием мира: война никогда не прекращается, просто она переходит из "холодной" в "горячую" фазу, или наоборот. С этой точки зрения Третья Мировая война идёт с момента подписания капитуляции Германии. Все "локальные" войны на самом деле - лишь отдельные сражения Третьей Мировой.

Очередная "тренировка" происходила в условиях военной компании во Вьетнаме. Шестёрке отборных разведчиков была поставлена задача, пробравшись через тропический лес, уточнить координаты тайного аэродрома вьетконговцев, который фактически был базой русских, переодетых во вьетнамскую форму, потому что "Третью Мировую" ведут не местные случайные режимы, а так называемые "Великие державы". Между тем налёты штурмовиков оттуда изрядно вредили южновьетнамцам и союзным войскам.

Аэродром пытались засечь с воздуха, но тотальная маскировка в районе тропического леса и вероятный поддельный аэродром с муляжами самолётов срывали попытки определить и разбомбить базу противника.

Мёртвую зону между "своими" и "чужими" преодолели благополучно. Двое суток шли глухим тропическим лесом. В условиях "последнего шага", когда каждое мгновение можно наткнуться на растяжку, ловушку или просто засаду, чётко почувствовали друг друга, поняли: своим можно доверять. Четверо в группе были проверенными фронтовыми разведчиками, двое - из отдела стратегической разведки, но об этом, разумеется, "аборигены" не знали. У этих двоих поиск аэродрома был дополнительной, "тренировочной" задачей. Главной была оценка ситуации на театре войны что называется вживую, чуть ли не чутьём: этот фактор будет учтён при планировании дальнейших действий в Индокитае.

Приблизившись к подозрительному району, решили разделиться: какой смысл переть толпой! Нарвёшься на засаду - всем каюк. Так что руководитель группы, Майк, с тремя бойцами решил двигаться вдоль реки: места здесь болотистые, навряд ли установлены минные поля. Болото вернее любой обороны. Но, возможно, проберёмся. Кроме того ясно, что аэродром находится где-то невдалеке от реки: по реке легче снабжать горючим, взрывчаткой, да всем необходимым.

Двое "командировочных" попытаются обойти аэродром слева, в районе холмов. Идти там легче, но опасней. Кроме того Майк откровенно предпочитал оберегать "своих". К тому же эти двое производили странноватое впечатление. Ну, Джим - черный, как тропическая ночь, здоровенный, вооружённый, как укрепрайон, более-менее понятен. Но вот Даниэль вызвал у фронтовиков неприязнь. Одет как-то налегке. Никакого тяжкого вещмешка. Из вооружения - крошечный не табельный израильский автомат Узи и - внимание! - колчан с метательными дротиками. Не то индеец, не то японец-ниндзя. Похоже, Даниэль не собирался крупно воевать. Так что пусть эти двое постоят сами за себя!

Таким образом, аэродром зажат между холмами и рекой. Возможно, одна из групп всё-таки прорвется, засечёт объект и сообщит координаты куда следует.

Нечего и говорить, Даниэль был доволен решением Майка разделиться именно таким образом: перспектива чавкать через болото ему никак не улыбалась. Холмы, пусть и начинённые минами и засадами, были ему всё-таки родней. Тут уж как Бог даст - не зевай, ребята. Четвёрка исчезла сразу - как растворилась в сумраке леса. Даниэль предложил идти ночью, а пока что отоспаться в укрытии.

Спали по очереди с Джимом, коллегой ещё по Иностранному легиону, афроамериканцем. Позже с ним же оказались в разведке. Даниэль догадался, что Джим уже в Легионе был наблюдателем от разведцентра и, скорее всего, именно он порекомендовал привлечь Даниэля в стратегический отдел. Но и по сей день свою роль не выдал. Держался ровно - рубахой-парнем. Даже кое-что, лишний груз, например, брал на себя. Вот и теперь, отправляясь в путь после ночлега, пошутил, что ночью он-де вообще как привидение - чёрный в чёрном. А вот Даниэль, наоборот, как фонарик во тьме, "бледнолицый брат": эти чёрные любят при случае поддеть белого, но в данном случае по-дружески, необидно. Тем паче, что на самом деле Даниэль давно потемнел от вечного загара. Да и боевая раскраска лица делала его если не негритосом, то просто чумазым пугалом.

К утру Даниэль с Джимом были у подножия холмов. По неглубокой долине взобрались на ближайший пригорок. Теперь перед ними простиралось небольшое плато, поросшее островками кустарника.

- Ну вот, совсем другое дело,- помыслил Даниэль. - Не то что этот беспросветный удушливый лес, где в каждой лиане чудилась растяжка, за каждым стволом - засада. А под ногами - хлябь и топь.

На краю плато залегли в каком-то вечнозелёном кустарнике, усыпанном жёлтыми удушливыми цветами - сами как два свежих куста: полная маскировка. Часа два тщательно озирали пустынное плато, когда Джим буркнул на ухо Даниэлю:

- Вон в том скопище кустов я бы устроил засаду: оттуда тоже всё плато видать. К тому же там некоторые кусты уж больно нелепые и несвежие какие-то, словно увядшие.

Действительно, примерно через час привядшие кустики как бы переместились, только и всего. Даниэль обозначил на карте место засады: возможно, там нет мин. В этот миг из-за края плато почти беззвучно поднялся самолёт, слегка развернулся и ушёл курсом на юго-запад.

Даниэль моментально обозначил точку появления самолёта, соединил эту "засечку" с местом засады и протянул полученную прямую до реки. Затем провёл прямую вдоль реки на север. Возможно, на пересечении этих линий и находился аэродром.

До вечера вели наблюдение, а в сумерках по еле приметной, ложбинке подползли к подозрительному кустарнику.

Выглянув из-за травяного бугорка, увидели угнездившихся солдатиков в камуфляже, в касках с сетками, унизанными веточками. Крошечные вьетнамцы были похожи на детей, играющих в войнушку. Только автоматы "АК" и снайперские винтовки были настоящие и казались слишком громоздкими в их подростковых руках.

- Что делать? Перебить их? Но выстрелы привлекут внимание соседних постов. Можно, конечно, вырезать их. Но это просто отвратительно, - проносилось в мозгу у Даниэля. - Припёрлись тут громилы. Никто нас не приглашал в эту страну малышей. Так еще и работай здесь мясником...

Условным жестом показал Джиму: "уходим". Беззвучно скользнули в лощинку. А там - той же заросшей балочкой - двинулись на север.

Перед рассветом перекусили, вскрыв упаковку "боепитания". Вздремнули по очереди. Утром снова занялись наблюдением милях в семи от вчерашней точки.

Чистое, волшебное утро. Жемчужный свет струился сквозь облака. В траве надрывались какие-то местные цикады. Цвиркали птицы в кустарнике.

И снова над краем плато, немного в стороне от разведчиков, возник самолет, а потом и звук двигателя. И снова, развернувшись, штурмовик ушёл на юго-восток, утонул в облаках.

Моментально Даниэль обозначил точку возникновения самолёта. И провел линию от места своего наблюдательного пункта через точку взлёта и дальше, до пересечения с прежними линиями. В месте пересечения трёх линий возник малюсенький треугольник.

- Ну, что, Джим, рискуем? Пора кончать эту бодягу, - еле слышно предложил Даниэль.

- Давай, - кивнул Джим. - А вдруг попадём, залепим им.

Немедленно по мобильной рации сообщили центру координаты "треугольничка". Часа через полтора в ту сторону прошло звено армейских вертолётов. А ещё через десять минут донеслись сначала отдельные взрывы, а потом сильнейший удар расколол утренний хрусталь. На северо-востоке поднялся огромный гриб огня: попали! Можно сматываться: сейчас им не до нас.

- А что, если наоборот, засуетятся, перекроют все дыры в обороне? - Мысль оказалась здравой: на плато появились группы солдат. Они множились, как из разрытого муравейника - густые цепи мелких чёрных мурашей. Так что возвращаться прежним путём стало опасно.

Дао разведчика: "Никогда не ходи прежним путём, ибо там тебя ждут".

Решили идти на северо-запад, то есть фактически в расположение противника, а там перейти границу и возвращаться через Лаос - Камбоджу, страны, кажется, нейтральные. Продуктов достаточно. А в случае чего можно будет купить или отнять у местных.

Опасный участок плоскогорья пересекли благополучно, но в распадке между холмами всё же наткнулись на небольшой отряд вьетконговцев - буквально нос к носу.

- Видно, без боя не обойтись, - подумалось Даниэлю. - Что же это такое? Здоровенные парни из далёкой Америки явились в миниатюрный мир лесной страны. Им навстречу выскочили здоровенные парни из далёкой России. Завязалась смертельная схватка. А ведь недавно ещё были союзниками во Второй Мировой. Да, но нынче - Третья Мировая! А расплачиваются за всё миниатюрные солдаты-мальчики с измождёнными взрослыми лицами. Господи, как не хочется убивать!

И тогда Даниэль поступил против всех уставов, правил и привычек: подняв правую руку с гранатой, он прямо пошёл на солдат, приложив левую руку к губам, что на всех языках мира значило: "Тихо! Спокойно!" Слева от него с автоматом наизготовку шёл громадный негр. Сейчас они были как один человек, без слов понимали друг друга.

Солдатики явно опешили от неожиданного появления двух чертей-громил в боевом камуфляже. А те молча спокойно шли прямо на них. И было ясно: один выстрел - и начнётся мясорубка.

Один из вьетнамцев, очевидно, офицер, как-то механически потащил из-за спины автомат.

- Nо, нет! - Крикнул Даниэль резко, как кричит ястреб возмущённый.

Однако офицер, как марионетка, бросил автомат на правую руку, отщелкнул предохранитель. Черная точка отверстия ствола уже присматривалась к цели.

Беззвучно и почти безвидно скользнула тень ножа...

Потом Даниэль стыдился этого броска: лезвие должно было пронзить правое плечо офицера, но попало в горло, в самую ямочку под кадыком: видимо, нож лучше знал, куда ему лететь...

Обойдя группу замерших солдат справа, Даниэль махнул им рукой, не сводя с них глаз: "Уходите!"

Дети-солдаты послушно двинулись вверх по склону, испуганно оглядываясь на американцев. Четверо несли погасшего офицера за руки, за ноги.

А разведчики, пятясь, достигли дна распадка, скрылись за обломком скалы и со всех ног бросились на северо-запад.

Довольно быстро спустились к подножию холма, пересекли какой-то ручей, углубились в лес, несколько часов петляли между заоблачными стволами деревьев, перебирались через бурелом, прорубались сквозь кустарник, пока не убедились, что погони, вроде бы, нет. А там нашли неглубокую воронку у корней лесного великана, угнездились поудобней, перекусили консервами, переждали до ночи.

По пути несколько раз натыкались на довольно странное явление: вдруг на, казалось, пустом поле появлялись, словно из-под земли, тучи миниатюрных камуфляжников. Тащили носилки с землёй, высыпали их подальше, в зарослях ли леса, в ручей ли, и снова ныряли в неизвестность.

Мелькнула догадка: катакомбы! - Наподобие древнеримских, где скрывались когда-то первохристиане, или одесских, где прятались во вторую мировую (а для России - в Отечественную) партизаны, а потом банды уголовников и прочего незаконного люда. Догадка ветвилась, разрасталась. Возникла идея-модель: вьетконговцы тянут к Сайгону тоннели, чтобы неожиданно захватить город. Другая мысль: они строят подземные города, склады, аэродромы, чтобы нейтрализовать превосходство южан в воздухе.

Все эти соображения были позже заложены в отчёт о прохождении "вьетнамской практики" и, похоже, были учтены при планировании дальнейшей компании во Вьетнаме и решении прекратить войну и вывести войска: воевать с народом муравьиным, народом упорным и дисциплинированным - на истребление - и тяжко, и накладно. Отправлять гробы домой в Штаты - неразумно и опасно. Кроме того этот народ и русских вытеснит сам, если отпадёт присутствие западной коалиции... Так или иначе, война выдохлась и прекратилась довольно скоро.

Ночью пересекли границу и почти открыто двинулись к своим.

Через неделю блужданий во враждебном душном лесу возвратились на базу.

Ещё через сутки вернулось первое звено разведгруппы. Правда, только трое: четвёртый утонул в топи, оступился - только его и видели.

Ещё одного пришлось нести на обратном пути: он пострадал от пиявок. Дело в том, что во вьетнамском лесу полно особо злостных кровососов. Кроме комариных туч и мошки есть эти самые пиявки. Они впиваются в любой приоткрытый участок тела - и это почти незаметно, т.к. они испускают в ранку анестезирующий гормон и вещество, не дающее крови сворачиваться. И даже если потом их оторвать от тела, рана продолжает кровоточить - человек истекает кровью. Это и случилось с одним слегка легкомысленным разведчиком, который во влажной тропической жаре леса попытался расстегнуть глухой комбинезон.

Как водится, начальство поздравило разведчиков с успехом. Всех представили к наградам. Фронтовики свои награды получили: живые - лично, погибшему отправили на имя родных. Даниэлю и Джиму ничего не досталось: по правилам стратегического отдела разведуправления, все награды сдавались в архив и там хранились в ячейках под символическими номерами, пока разведчик не выходил на пенсию или не погибал (что случалось чаще).

А пока что - просто агенты выполнили на "хорошо" очередное "упражнение". Справедливости ради, следует заметить, что скромные суммы премиальных им всё же обломились: фронтовое начальство расщедрилось. Кроме того, руководство группировки попыталось придержать разведчиков для своих, местных нужд. Но им чётко разъяснили, что именно эти двое не про них: они только-де "тренировались", а сейчас направляются в распоряжение разведуправления для очередных серьёзных поручений...

* * *

Как-то по-другому заработали двигатели самолёта. По проходу между креслами оживлённо зацокали каблучки стюардесс: предстояла посадка в аэропорту Воронежа.

Даниэль моментально очнулся от забытья, как бы перепрыгнул из тропического Вьетнама в прохладную российскую глубинку. Подтянулся. Засунул подальше во внутренний карман ненужный теперь паспорт Даниэля Шварца. Извлёк из дорожной сумки другие заготовленные документы. Так что на перерытую снарядами, израненную в последней войне воронежскую землю ступил совершенно другой человек.

12. Донатос

Аэропорт светился в глухой сыроватой тьме - коконом неоновым. Вдали чувствовался большой город. Там темнота была густо заляпана пятнами электрических огней. Доносился глухой рокот транспорта, бессонных заводов.

Донатос махнул прилепившемуся к парапету такси. Отправился на жел.дор. вокзал. Там взял билет на ближайший поезд до Москвы.

Перед самой посадкой отбил телеграмму в Сочи - резиденту разведцентра в России.

Легион отчёта не требовал: здесь безгранично доверяли посланнику.

Один мой приятель-журналист - на Колыме ещё - утверждал: стоит подумать дельную мысль, как она тут же поступает в информационный банк планеты. Догадался! Действительно, мысль Донатоса там слышали, воспринимали, прочитывали, принимали к сведению, что ли... Возможно, следует кое-что пояснить...

13. Необходимые пояснения

Донатос давно ощущал некое беспокойство. Это не были неясные опасения, скорее наоборот: было чувство некоего дружелюбного и свежего присутствия, и беспокойство происходило от желания ясно понять, в чём тут дело?

То какое-то необходимое, но сомнительное по исходу предприятие складывалось неожиданно как нельзя лучше. То явная опасность - на грани гибели - вдруг миновала благополучно. То порыв внезапного вдохновения толкал Донатоса на невероятные поступки - и всё складывалось, удавалось. Донатос был не так глуп и самонадеян, чтобы приписывать всё это лично себе, своим способностям, умению и труду. Он прямо ощущал мощную поддержку и одобрение.

Потом пошли ещё более ошеломительные озарения и осознания. Четко складывались мысленные формулы, о которых он не очень-то и задумывался. К примеру, возник текст, который он немедленно записал. Но когда он назавтра прочитал записанное, он сказал себе: "Это не я сказал. Я так не умею. Мне такое не под силу".

Однажды, когда Донатос, наверное, в двадцать первый раз перечитывал Евангелие (кстати, на современном русском языке), одна фраза Иисуса его остановила: прочитал - и вспыхнула невероятная, радостная ясность. Более того - озарился весь текст, вся Библия Ветхого и Нового Завета: так вот куда вел свой народ Моисей, вот в какую страну обетованную! Вот где эта страна, это царство! Вот кто является оттуда, чтобы указать путь туда!..

Осознания сыпались, как светлый обвал. Часто подсказки приходили оттуда, откуда и ждать-то не приходилось.

Когда-то некий омерзительный комендант лагеря смерти, яростный гонитель евреев, заорал в истерике: "Они у меня не проскочат мимо! Их не спасут ни поддельные документы, ни пластические операции! Я их по глазам узнаю! По этому их жидовскому взгляду! Он у них у всех - у стариков и младенцев!"

"По взгляду", - сказал параноик-антисемит. Но в этом промелькнула истина. Оказывается, не надо удостоверений, перстней с тайными знаками, сокрытых достовернейших списков. У человека есть врожденное удостоверение - глаза, взгляд. Списки можно выкрасть. По перстням можно вычислить, отследить, арестовать, уничтожить. А вот глаза, взгляд к делу не пришьёшь... Ну и т.д.

Конечно, со временем выяснились и другие, более явные для легионера, хотя и совершенно неуловимые и недоказуемые для следователя, указания и знаки. Единственное "уловимое" для врагов, (которые с точки зрения Легиона и не враги вовсе, а просто тёмные), узнавание легионера тоже дано в Евангелии: "Узнаете их по делам их". Но это обнаружение запоздалое, а потому недействительное: ведь дело уже состоялось, свершилось.

Тамплиеров рассеяли, уничтожили. Масонов легко вычисляли и уничтожали по мере "необходимости". Любое самостоятельное, не организованное партией собрание людей больше чем двух пресекалось, обнаруживалось, уничтожалось в сталинские времена, да и позже. "Великая партия", её вожди как огня боялись народной самодеятельности, другой партии. Известны случаи, когда двух-трёх подростков, учредивших кружок по чтению и научным спорам, хватали и ссылали на Соловки по статье КРД (контрреволюционная деятельность).

Легион был всегда, во все времена. Неуловимый. Действенный. Живой. Протягивал руки, помогал, спасал, рассеивал мглу. - Открытый, явственный - вот он я! И безвидный. А то место в Евангелии, где бесы называют себя легионом, не более чем ложь, присущая бесам, или просто синоним понятия "нас очень много". Поэтому Иисус и позволил им войти в свиней.

Нашёлся, правда, один изобретательный бес, смертельный враг легиона. Он решил просто-напросто сплошь уничтожать всех людей разума, обоснованно предполагая, что легионеры окажутся среди них. За малейшее проявление мысли самостоятельной людей хватали, наскоро судили - специально подобранными "тройками", роботами-палачами, расстреливали, ссылали. Но без разума жизнь останавливалась. А ведь необходимо было бороться с контрбесами. Разумные появлялись самородно, просто из почвы, из среды тёмного народа. А среди них снова вспыхивали легионеры...

14. Разведшкола. Фрагменты.

Донатос изучал языки не в разведшколе. Может быть, он и в разведку попал благодаря врождённой способности к языкам, а всё остальное пришло со временем как-то само собой.

Русский был для него языком несмышлёного ещё прадетства. Он, пожалуй, не помнил тех истоков: просто знал эту речь и всё. Возможно, это был язык невидимой, незримой матери.

Потом, когда в учебном лагере под Дюссельдорфом он попал в среду русских перебежчиков, выяснилось, что Донатос понимает их почти полностью. Конечно, пришлось и подучиться, и перечитать немало русской литературы от Куприна и Бунина до Эдуарда Тополя и Виктора Суворова, Но важнее всего была разговорная практика. Особенно помогло общение с певичкой Валентиной, которая была как бы на гастролях в группе советских войск в Германии, и при первой же возможности "дёрнула" или "драпанула" на Запад. Со свежей злостью она рассказывала Даниэлю, что "всю жизнь её держали в хоре, в кордебалете, не позволяли солировать, хотя голос у неё вполне приличный да и в танцах она примадонне не уступала: "Суки партийные не давали ни ходу, ни проходу!" - восклицала она с чувством.

Немецкий был для Донатоса языком среды, улицы, разведшколы. Боевые искусства, обращение с оружием всех систем им преподавали немецкие специалисты, недавние штурмовики, спецназовцы абвера. Они вовремя бежали в западную зону оккупации и, отбыв некоторое время в лагерях военнопленных, понадобились военной разведке союзников как специалисты своего дела. Обучали курсантов жёстко, но без садизма и излишеств, так сказать, с немецкой "добросовестной пунктуальностью". Ну, разве изредка прорвется сквозь зубы какое-нибудь "швайн" или "думкопф". Это было, как правило, заслуженно, не вызывало особой обиды: солдафоны всё-таки. В немецком концлагере Даниэль, которого звали в ту пору Дмитрий, и не такого наслушался...

Ну, англо-американский впитался как-то сам собой - от солдат и инструкторов оккупационной администрации, с которыми приходилось общаться, торговаться, обменивать "шило на мыло", отвечать на всевозможные тесты, вопросники.

Позже, во французском Иностранном легионе, в Китае, во Вьетнаме усвоил Донатос французский язык в объеме воинского быта, позже чуть-чуть, несколько необходимых китайских выражений. Там стал он военным профессионалом, приобрел опыт некоторых восточных единоборств. Для этого ему не пришлось насиловать свою природу: языки давались как бы сами собой. Сверхнагрузки соответствовали его сухому, жилистому, тренированному телу: нравилась работа всего тела, ловкость и точность удара. Цепкая память хватала слова чужого языка на лету. Обнаружилась способность к перевоплощению, какой-то весёлый авантюризм. Правда, "веселье" быстро ушло: слишком страшные дела возникали на каждом шагу - стоимостью в чью-то жизнь. Поэтому ощущение удачи стало включать условие: "не убить".

Странное дело, со временем установилась в душе тишина, несуетливая, не привязанная ни к месту, ни к событию, - своя, внутренняя. Возможно, это летучее зёрнышко Востока проросло в душе, пустило свои безвидные корни. А может быть, это изначально присуще сильной, здоровой натуре человеческой, укреплённой мастерством в своём деле. В какой-то момент Донатос ясно понял, что он изначально воин, "кшатрий" - по древнеиндийской системе варн. Понял и внутренне успокоился - на своем месте в людском сообществе. Оставалось - действовать, не участвуя, как пристало свободному воину...

15. Послевоенный сон

В учебном лагере разведцентра их готовили именно к России, к жизни скученной, общежитской, тесной - на миру, завистливо-подозрительной: все приглядывают за всеми. Размещались в тесных боксах - по 10 человек. Спали на двухэтажных нарах. Тренировались, обучались единоборствам от боевого самбо до джиу-джитсу, владению финкой, подрывному делу. Обучались разговорным ситуациям на русском. Постоянно устраивали кроссы на 10 - 25 - 50 километров с полной выкладкой: рация, боезапас, оружие. Еженедельно проводили "собрания", как это принято в стране будущей "деятельности", с разборкой ошибок и достижений, с критикой и самокритикой.

Правда, каждый здесь значился под кличкой. Никаких личных сведений или там "откровений". Разве что ненароком в быту просочится.

Тем не менее, для Донатоса была крайне важна разговорная практика в этом самом быту. Здесь были люди, недавно покинувшие Россию, - народ нервный, обозлённый, часто растерянный из-за неясного будущего. Стоило оказать кому-нибудь из них незначительную услугу: объяснить прием боевой, угостить сигареткой, - партнёр вступал в беседу, жаловался, делился воспоминаниями - на настоящем разговорном, бытовом языке. Особенно нравились Даниэлю какие-нибудь прямо необъяснимые сочетания слов, пословицы, поговорки, то что учёные преподаватели называли "идиомами", типа "бежать сломя голову, косить под кого-либо, перебиваться с хлеба на квас" и т.п.

Никто не догадывался - вплоть до инструкторов или даже руководителей разведцентра - что Даниэль прибыл в разведцентр из другого, суперэлитного подразделения, что он готовится к особой миссии, возможно, последней в его карьере: пора "на выслугу", на отдых, на "списание". Сам он понимал: руководство стратегической разведки охотно воспользуется его опытом, квалификацией. Но чрезмерно "оберегать" его не будут: провалится, "сгорит", погибнет - и бог с ним: изрядная экономия для госбюджета.

Разведчик-одиночка, "импровизатор", "оборотень", просто "тень"... Каких только характеристик и кличек ему не навешивали те немногие, которые, по службе, знали кое-что о нём, полагали, что знают. Ибо всего о нём, пожалуй, не знал никто...

В этом стандартном лагере разведшколы, на тренировках, на отдыхе он всегда находился среди рядового состава: этих жучили особенно жёстко. А Донатос считался среди них своим, "рубахой-парнем", "стариком" - не слишком дисциплинированным, слегка чокнутым, но никогда не искавшим для себя поблажки, хотя и не лез из шкуры вон, не старался выслужиться...

Принцип простой: поменьше говорить, побольше слушать.

Последние месяцы постоянно ошивался среди эмигрантов последней волны: усвоить разговорный русский, да не элитный, а шоферской, мастеровой, базарный... Снова начинать с нуля, снова отрабатывать иную личину, а может, не личину - личность, новую жизнь в незнакомом мире.

Вот он - в пятнистом застиранном камуфляже - сын эмигранта военной волны, перемещённое лицо, бывший репортёришко бульварной газетёнки, счетовод какой-то подозрительной полуподпольной шараги, дворник, носильщик на автовокзале, шоферюга, боксер-напарник третьеразрядного чемпиона, полупокойник от голода. Бессчётное число падений - и упрямого восхождения с нуля, тупого заядлого выживания. А в душе-то - взрывчатка. И вот - драка, тюрьма, ринг, вербовка, Иностранный легион, разведшкола...

Надо бы отметить ещё одну странность сознания Донатоса: в какое-то мгновение, с каких-то пор (возможно, после серьёзной контузии во Вьетнаме) Донатос перестал разделять себя и своего отца. Просто ему стало казаться, что у них одна жизнь - бесконечная. Вообще, если дать волю задумчивости, он мог вспомнить ещё тысячи своих жизней в прошлом. И всё это были кровные его жизни. Оказывается, он не только ничего не забыл, но, наоборот, каждая жизнь входила в его сознание как бесценный собственный опыт. Он был убеждён, что живёт не одну тысячу лет, возможно, он ровесник человечеству или даже вселенной. Но это ничуть не мешало ему воспринимать каждый миг теперешней его жизни, будто он мальчик четырнадцати лет - свежо, ярко, мощно.

16. В параллельном мире (Дмитрий Иванович).

Встреча

Когда самолёт приземлился в аэропорту Адлера, было уже 11 часов вечера. Дмитрий Иванович ещё не пришёл в себя. Оттого всё происходящее представлялось ему как бы во сне. Фантастический полёт над сумрачным миром с кровавой полоской дальнего заката, с тёмно-фиолетовым небом стратосферы, с сиротливыми огоньками в бездне, на земле.

Когда он, несколько очумев от приземления, с чувством лёгкой тошноты добрался до выхода с лётного поля, продолжением полусна прозвучал для него хриплый призыв из репродуктора: "Дмитрию Ионовичу Шварцу подойти к справочному бюро, где его ждут друзья". Какие друзья? Нет у него друзей ни в Воронеже, ни в Москве, ни вообще в целом мире! Кроме того ещё в салоне самолёта полным бредом для него прозвучало сообщение, что самолёт приземляется в аэропорту Адлера: он-то летел в Воронеж! Тем более диким показалось ему светящееся табло над зданием аэропорта: "Адлер".

Чтобы не спятить окончательно, Дмитрий Иванович, не задумываясь, отправился к окошечку справочного бюро, где, конечно же, никаких друзей не оказалось. Но когда он, потоптавшись у стойки, несколько растерянно вышел наружу, из потрёпанных "жигулей", припаркованных поблизости, раздался приветливый голос: "Дмитрий Ионович, а мы Вас ждём! Подходите, садитесь в машину, располагайтесь поудобней".

Дмитрий Иванович сел на свободное место рядом с водителем, который оказался плотной, довольно объёмистой, но доброжелательной, кажется, дамой.

Дама внимательно вгляделась в лицо Дмитрия Ивановича в призрачном зелёном свете, отбрасываемом неоновыми таблоидами, как бы узнавая - не узнавая его. Вежливо представилась: "Дина". "А я Митя", - машинально ответил Дмитрий Иванович.

- Ну, вот и прекрасно! - с облегчением воскликнула дама. И машина тронулась, набирая скорость. Причём по мощному рокоту двигателя и стремительному, хотя и мягкому ходу машины Дмитрий Иванович краем сознания отметил, что не такая уж рухлядь этот "Жигулёнок", как ему показалось вначале.

Ни о чём больше в пути Дмитрия Ивановича не спрашивали. За спиной, на заднем сидении чувствовался ещё кто-то безмолвный. Наконец, после бесчисленных кружений, взлётов и спусков, прибыли куда-то. Небольшой аккуратный домик на окраине селения утопал в чёрной сейчас листве. Невдалеке чувствовалось какое-то мощное дыхание. Не веря собственным ушам, Дмитрий Иванович предположил, что это морской прибой. Однако расспрашивать, недоумевать было как-то невежливо. И Дмитрий Иванович решил покориться потоку необъяснимого. Что и говорить, неглуп был этот Дмитрий Иванович Шварц.

В просторной и чистой горнице был накрыт стол: скромный ужин с красным вином, дымящимся жарким в кремовой расписной миске, с миской же помидорно-огуречного (теплица?) салата, сдобренного душистым постным маслом.

На попытку что-то сказать, как-то объясниться Дина настойчиво заявила:

- Все дела - завтра. Сегодня - отдых, покой. Мы своё место знаем.

"Кажется, бить не будут... пока", - помыслил Дмитрий Иванович и ухнул на жестковатую, но просторную кровать в отдельной комнате окнами в сад.

Назавтра, сразу же после туалета (удобства во дворе) и лёгкого завтрака (по-видимому, просто доели остатки ужина) Дмитрий Иванович решительно приступил к признаниям: "Кажется, он не тот, за кого его приняли. Он не ждал столь тёплого приёма (громадная благодарность!): у него нет друзей нигде, тем более в Адлере. И вообще он летел в Воронеж: там у него двоюродная сестра. А как он попал в Адлер, не понимает: похоже, сильно набрался перед полётом и перепутал рейсы".

- Да-да, - успокоила его гостеприимная Дина, - я всё понимаю. Не нужно излишних подробностей, объяснений и тумана. В конце концов мы делаем общее дело, и не следует пудрить мозги коллегам; мы в курсе. Паспорт - я проверила - в порядке. И пароль назван верно: я Дина, Вы Митя. А в целом - динамит! Мы не уполномочены вмешиваться в Вашу деятельность, уважаемый Динамит. Вот Ваши новые документы: паспорт, трудовая книжка, пенсионное удостоверение, медицинский полис. Документы подлинные: недавно тут утонул бомжик примерно Вашего возраста. Никто его не ищет, фото мы переклеим. Теперь Вы Григорий Иванович Семёнов, Гоша по-здешнему. Жильё снимете здесь, на окраине Сочи. Работать - где сочтёте нужным. Деньги в пределах разумного мы Вам обеспечим. Так что делайте своё дело... А правильно нам Вас характеризовали, как "сплошную неожиданность с элементами клоунады".

Итак Дмитрий Иванович на свежую голову чётко понял, что его твёрдо принимают за кого-то другого, но спорить не стал: "Будь что будет. Однова живем!"

И действительно, жизнь открывалась ему новой, ослепительной стороной, фантастической и опасной. То ли это мафия, то ли глубоко законспирированная шпионская организация, то ли он просто чокнулся, сошёл с ума - и всё ему снится после страшного перепоя.

Правда, вскоре в дверь домика позвонили: пришла телеграмма из Воронежа, которая оказалась шифровкой от агента Динамита.

Телеграмма всё объяснила, но вызвала ярость у обычно уравновешенного резидента по кличке Дина: вот так "элита"! Им наплевать на рядовых работников разведки. Они готовы всех провалить, всем вышибить мозги, всех запутать - лишь бы ускользнуть, исчезнуть, скрыться от своих и чужих! Однако тренированная дисциплина победила: в центр ушла краткая радиограмма: "агент динамит избрал второй вариант, дина".

Что теперь делать с этим нелепым охламоном, однофамильцем Шварца? Кокнуть? Выпинать? Отпустить с миром? На агента КГБ, провокатора он как-то не тянет. Невозможно так естественно разыгрывать разгильдяя-алкаша, при этом довольно интеллигентного. В конце концов он ничего не выспрашивал, наоборот, сразу пытался сообщить об ошибке. Она сама виновата, что, как зелёная школьница, не обратила внимания на расхождение в отчестве: Иванович - Ионович. Будь это провокатор, отчество совпало бы в точности. Нет-нет, объяснить ошибку и отпустить с миром: никому не нужен лишний шум, розыски, убийство, кровь...

Таким образом, Дина объяснила Дмитрию Ивановичу, что как раз ждала дальнего родственника, почти полного тёзки (бывает же такое!). Родственник - неблагополучный человек, проштрафился, скрывается от семьи, от алиментов немалых - вот и пришлось ему другие документы по-родственному выправить. И Дина очень надеется, что в благодарность за гостеприимство Дмитрий Иванович не будет распространяться об анекдотическом происшествии.

- Да-да, конечно, мне ни к чему болтать! - Заверил Дину Дмитрий Иванович. - В конце концов, он сам во всём виноват: напился вдрызг первый раз в жизни - и вот, пожалуйста... Благо, всё разъяснилось.

И тут Дмитрий Иванович сделал совершенно неожиданный для Дины, да и для себя самого ход:

- Поскольку родственник так и не прилетел и, возможно, избрал другой вариант "исчезновения", оставьте мне, пожалуйста, новые документы: я тоже не хочу, чтобы меня нашли, вычислили. Я ушел от прежней жизни, и хочу начать, попробовать начать совершенно новую жизнь... Сколько там мне осталось попирать землю...

- Да уж, - согласилась Дина, - не зря же мы тут старались, рисковали... Но услуга, сами понимаете, стоит денег.

- Конечно-конечно, это уж само собой! - Заверил бывший Дмитрий Иванович, с облегчением соображая, что инцидент может кончиться миром.

Он аккуратно спрятал новые документы во внутренний карман пальто, радушно попрощался с загадочной Диной и с чувством свободы и пустоты на душе вышел из домика в новую жизнь.

17. Новая жизнь (Григорий Иванович Семёнов).

Итак, бывший Дмитрий Иванович Шварц, а теперь Григорий Иванович Семёнов, неплохо устроился на новом для него месте. Удалось удачно зафрахтовать тихое, пусть скромное, жильё на воздушной окраине модного курорта: запах и мерное дыхание близкого моря, дикий каменистый пляж: купайся - не хочу. Работу подыскал простую, физическую - разнорабочим на стройке. Во-первых, такая "специальность" была указана в истрёпанной трудовой книжке с множеством штампов о приёме на работу и увольнениях "по собственному желанию". Во-вторых, сидячая работа до смерти осточертела ему в прежней "благоустроенной" жизни. Хотелось дать телу, пусть запоздало, настоящую мужскую нагрузку. За месяц-другой Григорий Иванович успешно переболел всеми жилками (с непривычки к мускульному напрягу), окреп, загорел, даже помолодел как-то. Кроме того, нельзя сказать, что работа на стройке была слишком уж напряжённой: то аврал, то не бей лежачего.

Завелись новые знакомые. Прежде всего, бригадирша отделочников Маша Соловей - невысокая стройная женщина с ослепительно синими глазами и пшеничной копной волос, обычно тщательно забранной под алую косынку, частенько забрызганную извёсткой. Правду сказать, их отношения начались с конфликта. Как-то Григорий Иванович попал ей под горячую руку. Она давно требовала подсобника для переноски всяческих тяжестей. И когда ей прислали серенького пожилого мужичка, явно не геркулеса, она просто разоралась - так, в воздух, - что вечно подсунут ей то старика, то малолетку, то алкаша какого нерадивого! Григория Ивановича даже слеза прошибла от такой прямой несправедливости, но он украдкой смахнул слезу и промолчал. А вечером того же дня на стройку привезли каолин, белую глину, для какой-то надобности - как раз к концу смены. Было пасмурно. Накрапывал дождичек. Народ разбегался по домам. Глянул Григорий Иванович на кучу клубков каолина, сваленную под открытым небом, и подумал, что до завтра под дождём комья слипнутся, и ему же придётся надрываться - отрезать их лопатой да перетаскивать под навес. А сейчас они все отдельненькие, песочком просыпанные: хватай да швыряй! Поэтому он задержался на часок после заветных семнадцати ноль-ноль. Перенёс всё под навес и с лёгкой душой отправился домой.

Назавтра, когда Маша уставилась на аккуратную горку каолина под навесом и сообразила, что Григорий перетаскивал глину в своё кровное время нерабочее, у неё даже слёзы навернулись на глаза, совесть защемила. И вот она впрямую подошла к Григорию Ивановичу и говорит ему, не скрывая слёз: "Прости меня, Гоша, что я тогда на тебя оторвалась несправедливо. Ну, такая уж я дура горячая!"

- Что Вы, что Вы, Маша! Я нисколько не обиделся тогда: я всё понимаю... - бросился отнекиваться Григорий Иванович. А у самого в носу защипало от её неожиданной искренности и доброты.

Вот с той поры Маша Соловей стала присматриваться к необычно старательному и вежливому разнорабочему, который по первому её требованию бросался выполнять её поручения: принести, поднять, установить, вскрыть, поддержать... Со временем она оценила и его откровенно восхищённые взгляды, которые он постоянно бросал на неё, что, кстати, заметили и другие девчата бригады и, разумеется, принялись незло подшучивать над Гошей, вызывая смущение до покраснения лица.

Ещё один случай особо выделил Гошу из числа "кидавших на Машеньку взгляды". В конце месяца мастер участка отделочных работ, как обычно, закрывал наряды. Опытному бухгалтеру в прошлом, Гоше не составило труда заметить, что бригаде изрядно не доплатили. Мимоходом заглянув в наряд, Гоша понял, что в нём не учтены работы в выходные и сверхурочное время, когда расценки следовало увеличить, если не удвоить. Он скромно сообщил об этом бригадирше отделочников. Та, независимая и прямая женщина, с которой считались в стройуправлении, потребовала пересчёта нарядов, привлекла главного инженера и экономиста. Наряды пересчитали при ней - вышло чуть ли не вдвое. Вороватый, мастер был уволен, девчата получили небывалую зарплату, а Гоша - сияющую синеглазую улыбку Маши и приглашение на традиционный бригадный приморский пикник. Гоша был счастлив как никогда, провожая Машу домой после пикника. Похоже, они так понравились друг другу во время этого провожания, что Гоша остался у Маши, соломенной вдовы (как поговаривали), до утра. Оказалось, они были необычайно, позарез необходимы друг другу...

18. Выбор (Донатос).

Поезд размеренно мчал, стреляя на стыках рельс короткими очередями. День клонился к вечеру. За окном простиралась незнакомая таинственная земля в тихом закатном сиянии. Луга густых нетронутых трав. Излучины зеркальной реки, то черноводные, то внезапно отсвечивавшие небом с ослепительным облаком. Тихие рощи поворачивались перед бегущим поездом вместе со всей землёй, как, хороводы девушек в светлых сарафанах.

Вдали - на самом горизонте - возник вдруг натуральный средневековый замок; не руины, а чёткий силуэт башен, зубчатых стен. Что-то защемило в груди Даниэля: он не размышлял, не рассчитывал свои дальнейшие шаги, но уже знал, что вернётся сюда, в этот призрачный мир тишины и чистоты, которого, кажется, не может быть на воюющей, воющей Земле...

Любоваться заоконным видом можно было бы бесконечно: перелески, речушки, озерца, какие-то селения, нечёткие контуры строений в тумане, - что-то, напоминавшее картины голландских художников, но более свежее, дикое, неоформленное - мир, проступающий из хаоса...

Однако следовало отдохнуть: кто его знает, что предстоит. Поэтому Донатос взгромоздился на полку, угнездился там - спиной к движению поезда и немедленно задремал. Как частенько в последнее время, перед его внутренним зрением возникли некоторые картины и события прежних лет.

19. Шаолинь

Очередной цикл тренинга группа агентов стратегической разведки проходила в Китае, куда три агента прибыли в статусе туристов. По легенде, все трое были бизнесменами средней руки в отпуске, который они пожелали провести в окрестностях Шаолиньского монастыря.

Ничего настораживающего для китайцев в этом не было: восточные единоборства как раз входили в моду на Западе, и многие молодые люди стремились в Шаолинь, чтобы постигнуть если не высшую школу, то хотя бы азы у-шу, древней системы физического, а возможно, и нравственного совершенствования адептов.

Двое спутников Донатоса при первом же испытании в монастыре были отвергнуты монахом-наставником: слишком громоздкие, могучие и оттого неповоротливые. Это были бойцы одного удара, но уж точно - наповал. В них чувствовалась кровавая школа "боёв без правил", чуждая изящной и точной сути у-шу. Донатоса же приняли: стройный, в меру худощавый, невозмутимый, с очень приличной реакцией, он был похож на вежливого, осторожного ученика.

Поначалу он вообще не наносил напарнику встречных ударов - только остро следил за боевым танцем мастера и так точно уклонялся от его агрессии, что умудрился не схлопотать ни одного серьезного "дзука", хотя напарник не церемонился и явно старался проучить тощего европейца, превратить его в куклу для бития.

Постепенно Донатос по-своему постиг суть и красоту восточных единоборств с их индивидуальными стилями "беркута", "дракона", "обезьяны", "тигра". Многие движения бойцов напоминали ему порхание хищной птицы. У мастера, кажется, не было понятия "верх" - "низ". Он всегда был в готовности к прыжку, полету. Руки и ноги вполне заменяли друг друга как опорные и ударные члены. Своего рода боевая акробатика.

К концу учебного цикла (хотя учение никогда не кончалось) Донатос заслужил чёрный пояс мастера у-шу. Когда настоятель вручал ему этот лестный знак его успехов, он почтительно попросил оставить ему белый пояс ученика.

Настоятель, моложавый стройный старик с белоснежной реденькой китайской бородкой, внимательно посмотрел Донатосу в глаза своим узким и жёлтым взглядом наблюдающего тигра. Тот спокойно и вежливо выдержал взгляд наставника.

- У тебя нет честолюбия. Слишком далеко ты не пойдёшь, - прошептал наставник.

Надо сказать, за полгода пребывания в Шаолине Донатос усвоил некоторые понятия и выражения китайцев. Ему даже нравился их какой-то птичий, щебечущий язык, то рассудительный, то беспечный, то грозный...

- Или, наоборот, у тебя безмерное честолюбие: ведь белый пояс носит наш высший Наставник, родоначальник у-шу, - продолжил вполголоса настоятель.

Он неожиданно метнул посох в лицо Донатосу. Тот слегка уклонился, и посох скользнул у виска, слегка шевельнув волосы Донатоса струёй отброшенного воздуха.

Учитель и ученик некоторое время внимательно и даже чуть-чуть дружелюбно глядели в глаза друг другу.

- Ты, несомненно, воин, - буркнул настоятель. - Но вот воин чего?.. Может быть, воин духа?

Он махнул рукой в широком рукаве халата, как бы отпуская Донатоса. И прощебетал вслед удаляющемуся ученику (а тот удалялся пятясь, так как не принято было поворачиваться к учителю спиной):

- А всё-таки не забудь: пока что ты мастер чёрного пояса.

На что Донатос внутренне улыбнулся, оценив упорство и задор вредного старика.

Разумеется, тренировки в Шаолине были побочными, отвлекающими занятиями агентов стратегической разведки. Главное задание было в том, чтобы каждый из них попытался дать непосредственную, живую характеристику китайцев, наблюдённых у них на родине, в каждодневной жизни. Зачем-то это было нужно разработчикам стратегии подхода к Китаю на ближайшее столетие.

Шифровка в "Центр"

Отчет Донатоса был краток: "По моему мнению (ощущению) это довольно скрытные, сдержанные люди. Очень упорные в достижении малых и великих предприятий (дел). Они не высоко ценят отдельную, единичную жизнь (личность). Отсюда определённая неустрашимость в критических ситуациях. Поскольку это очень древний народ, в их характере есть устойчивые и не слишком понятные европейцу черты. Например, неслыханное вероломство, но и невероятная верность долгу, вождю, идее и, возможно, другу.

Прогноз: я не стал бы чрезмерно полагаться на договоры, декларации, обещания китайцев: изменится ситуация в мире - моментально изменится их отношение к внешнему по отношению к Китаю лицу или государству.

О внутренних взаимоотношениях китайцев не берусь судить. Проживи и всю жизнь среди них, всего не поймешь и не предскажешь. Хотя высочайшим из них свойственно высочайшее благородство. Так я думаю".

Что и говорить, отчёт был вольный, непрофессиональный, но, возможно, тем и ценный для аналитиков секретного отдела.

20. Горец

На каком-то полустанке поезд затормозил. Стоянка - минута. И снова, ускоряясь, застреляли колёса...

Внезапно дверь со стуком отъехала в сторону и в купе, где Донатос рассчитывал до Москвы оставаться в шикарном одиночестве, ввалился громадный мужик явно "кавказской национальности": видать, проводница подобрала очередного "зайца".

Голубоглазый, рыжеватый, рыхлый какой-то, пассажир сразу переполнил купе. Одну сумку швырнул под столик, другую и чемодан на колесиках забросил в багажный отсек под потолком. Тут же плюхнулся на сидение, шумно задышал, доставая из нижней сумки припасы: жареную курицу, лаваш, брынзу, пук зелени какой-то, пару бутылок кристальной "столичной", кружку, охотничий нож из хорошей стали с черенком в виде ноги вепря - шерстяной и даже с раздвоенным копытцем. Потопал к проводнице, раздобыл пару гранёных стаканов. Тут же откупорил водку, опрокинув бутылку вверх дном, стремительно и точно наполнил стаканы до ободка.

- Брат, выпьем за знакомство! - Одним духом заглотил содержимое стакана. Тяжко задышав, вгрызся в куриную ногу. Наклонился под столик, что-то там ещё выуживая из необъятной своей сумки.

Пока горец возился под столиком, Донатос ловко поменял стаканы: свой полный подсунул могучему мужику, а себе придвинул полупустой.

Горец выбрался из-под столика с ещё одной прозрачной, "как слеза ребёнка" бутылкой. Успокоенно вздохнул:

Снова наполнил стакан Донатоса, а свой долил до краёв.

- Будем спать, - твёрдо откликнулся Донатос. - Уморился.

Горец тупо, как на предмет, посмотрел на Донатоса. Осушил свой стакан. Громоздко выпростался из купе: пошёл, видимо, искать более сговорчивого собутыльника. Ёмкость и стаканы захватил с собой.

Разбудил горец. Он возвратился из похода в ресторан и по соседним купе, уже хорошо поднабравшись. Но всё же хватило сил - пусть на автопилоте - отыскать своё купе.

Отчего-то горец не сел и не лёг. Стоял, вперив невидящий взгляд в дремавшего попутчика. Трудно сказать, какие видения рисовались перед его повёрнутым внутрь взором, однако пару минут погодя он довольно отчётливо с явным кавказским акцентом произнёс, обращаясь к невидимому внутреннему партнеру:

Донатос знал из рассказов бывших уголовников, курсантов разведшколы, что в советских лагерях среди воровской шпаны было в обычай: когда всё имущество проиграно в карты, игрок мог ставить на кон жизнь человека. Проигравший был обязан убить жертву. Стало быть, пора как-то успокоить горца, укротить его жажду деятельности.

Даниэль бесшумно соскользнул с полки. Аккуратно закрыл дверь в купе, защёлкнул чеку замка. Всё это время горец глядел на Донатоса белыми, как бы повёрнутыми внутрь глазами, как, может быть, смотрит бык на плавные движения тореадора, перед тем как броситься вперёд.

Даниэль спокойно шагнул к горцу (краем сознания мелькнуло сравнение: как Давид к Голиафу) и точно наложил руки на мощную шею противника. Под пальцами правой руки - он почувствовал - вздулась пульсирующая сонная артерия, которую Донатос и прижал.

Несколько мгновений горец с удивлением взирал на нечто тощее, незначительное перед собой. Попытался было стряхнуть руки Донатоса со своей шеи, но вскоре обмяк, теряя остатки проспиртованного сознания.

Донатос аккуратно, хотя и с трудом, уложил горца на его законное место - навзничь, споро связал ему руки длинным железнодорожным полотенцем, а ноги - свёрнутой в жгут простынёй. Укрыл бессознательное тело вытертым шерстяным одеялом.

Несколько минут горец приходил в себя. Попытался подняться. Но потом, так и не разобравшись, что это с ним приключилось, вытянулся и заснул, совершенно мирно похрапывая.

21. Возвращение.

Нельзя всю жизнь только служить, работать, исполнять планы. Надо ведь иногда просто жить.

Сквозь хрупкую дрёму под мерное постреливание колёс Донатос снова увидел чёрно-белые рощи в тумане, тусклое мерцание реки, деревья по колено в воде и на холме проступающий сквозь туман красновато-белесый замок...

Под утро Донатос соскочил с подножки поезда, замедлившего ход перед большой станцией; как выяснилось потом, Липецка: хотелось избежать слишком бурных приветствий и объятий встречавших, особенно спецслужб. Вдоль железнодорожного полотна тянулся обычный безликий микрорайон. Как дырочки в перфокартах, светились окна в домах-ульях. Моросил невесть откуда набежавший дождичек: возможно, в Липецке всегда идет дождь, особенно с утра?

Донатос бодро зашагал к вокзалу. Там его явно не ждали. На перроне было пусто - шаром покати. В помещении вокзала дремала пара бомжей: он и она.

Донатос достучался в кассу, взял билет на поезд "Москва - Новороссийск". Перекусил в станционном буфете, который приоткрылся с приходом поезда и не успел закрыться.

Неожиданная удача: вскоре же подлетел и сам поезд южного направления, где Донатос роскошно устроился на освободившемся месте плацкартного вагона (ну их, эти купе с их непредсказуемыми горцами!). Наконец-то крепко заснул, на этот раз без всяких сновидений.

22. Другой мир. Донатос.

Прыгнул с поезда где-то под Воронежем: кажется, в этих местах по пути в Москву ему привиделся средневековый замок и нетронутые пойменные луга, сюда тянуло чувство неповторимости этого мира. На внезапное исчезновение Донатоса из вагона никто не обратил внимания: соседи ужинали, балагурили. В вагоне явный бардак, грязь, нетоплено, проводницы пируют в своем закутке, торопливо пропивая поборы с "левых" пассажиров...

Как обычно, Донатосу повезло: на разъезженной в прах проселочной дороге невдалеке от платформы "Приреченск" чумазый шофёр маялся с "Нивой", которая давно, верно, не хотела заводиться. В сторонке сытый мужик начальственного типа в кожаном вытертом пальто явно психовал.

Донатос подошёл с видом досужего зеваки, поставил туго набитый саквояж на травку обочины, сочувственно покачал головой.

- Чо качаешь, - обозлился начальник. - Не видишь - час уже загораем. А тебе - зрелище? Ступай, куда идёшь!

- Да я гляжу, может, помочь чем? - миролюбиво пояснил Донатос.

Дело оказалось действительно - чепуха. Водила был явно навеселе, недокрутил ключ зажигания, да и вообще охламон: "Нива" застряла в ухабе как-то с задранным кверху радиатором, бензин и отрубило. Все подобные типы машин досконально изучали ещё в разведцентре.

Донатос аккуратно снял куртку, уложил её на саквояж. Для вида повозился с мотором, отвинтил и вытер свечи, проверил у них зазор, подкачал бензин в карбюратор, докрутил ключ зажигания, нажал на стартёр. Мотор забурлил, заработал. Включил передачу переднего моста. Машина плавно выбралась из промоины на ровное место. Все обалдели на секунду.

- Оттуда, - махнул Даниэль в сторону ночи, - беженец я.

- А-а-а, чего ж к нам? Беженцы щас в Москву норовят.

- Да мне один чёрт. Один я остался, - не соврал Донатос.

- М-да, - деликатно промычал начальственный. - А ты у нас поживи: щас посевная, водители опытные во как нужны. А ты в тракторах петришь?.. Да нет, я лучше Федю обратно на трактор, а ты меня повозишь, - решил начальник. - Мне некогда сейчас по обочинам загорать.

- Да-а... - Фёдор почесал в затылке. Не обиделся, но всё же огрызнулся: - Да я и сам тут с Вами уморился. Крутишься с утра до вечера за хер собачий!

- Тебя как кличут, - не обратил внимание на бунт Феди начальник.

У него и впрямь во внутреннем кармане лежал потертый паспорт на имя Донатоса Ионовича Литвака, гражданина СССР, умершего всего год тому назад в одном из приютов для бездомных эмигрантов Нью-Йорка.

- Так уж давай, Донатос... Ты не русский, что ли?

- Мать литовка, отец русак. Выходит, и я почти русский, - пошутил Донатос.

- Так что давай к нам, Донатос. Я тебя и на хату пристрою, и вдовушку тебе сосватаю... Но чтобы машина моя работала, как часы, и выглядела, как невеста.

В полной темноте подкатили к жилью: домишко на отшибе, в стороне от компактного селения, на пригорке. А под пригорком чувствовалась текучая вода.

Собаки во дворе не было. Начальник, Пётр Андреевич Афанасов, пред. исполкома района приреченского, громоздко топая, добрался до домика, у которого слабо светилось окно, постучал тростью:

Приоткрылась дверь. На крылечко вышла невысокая, тоненькая, простоволосая, с накинутым на плечи платком. Лица не было видно; свет из сеней бил ей в спину.

- Да вот, Настя, жильца тебе привёл. Он приезжий, поработает у меня шофёром, а жить где-то надо. Скорее не жить - ночевать: днем-то мы с ним по району утюжить будем. Сама знаешь - посевная. А и тебе лишняя денежка не помешает. Согласна?

- Да пусть ночует. Завтра на него посмотрю - что за человек. Тогда и скажу.

- Ну, как знаешь. Он сейчас меня до дому доставит и к тебе вернётся. Может, покормишь, чем бог послал. Ты его не обижай, - усмехнулся во тьме Петр Андреевич, - он, кажись, человек мирный, покладистый.

Настя молча вернулась в дом. Дверь захлопнулась.

- Она добрая, не смотри что суровая, - пояснил начальник. - Просто ей тяжеловато одной с дочуркой. А мужа, убили в Афгане. Хороший паренёк был.

23. Первый день провинции

Проснулся Донатос, как обычно, рывком. Было еще очень рано. Слабо цедился свет в неприкрытое ставней окно. Почувствовал себя почти в форме. Вскочил пружиной: пора-пора в себя приходить, в себя возвращаться (благо - больше некуда). Осторожно выбрался в сени по скрипучим прохладным половицам. Ступням было приятно чистое некрашеное дерево. Распахнул дверь - в лицо ему бросился свежий мартовский воздух. По покосившимся ступеням, через заросший сад и дремучие бурьяны бывшего огорода спустился откосом холма к реке.

Сбросил с себя рубашку, портки. Нагишом побрел, проваливаясь почти по колено в донный ил, к глубине. А там оторвался ото дна, поплыл вразмашку, потом брассом, нырнул, заскользил в сером туманце воды, льнущем к телу, леденистом. Почти задохнулся от холода. А там из глубины тела, от легких, от сердца хлынул внутренний огонь, кожа разгорелась. Гребанул к поверхности, вылетел почти до пояса над водой, снова погрузился с головой, поплыл ровными сильными гребками вдоль берега - до устали.

Выбрался на берег "другим человеком". Отыскал брошенные свои причиндалы. Не обтираясь, оделся. Быстро пошёл, чуть касаясь земли, "домой".

Уже совсем рассвело. Огляделся на подворье; штакетник забора кое-где держался, в иных местах повалился звеньями. Ступеньки крыльца - сикось-накось. Лебеда, татарник - по горло. Видно было: хозяин давно отсутствовал.

Во флигельке летней кухоньки нащупал выключатель. Лампочка, на удивление, загорелась. Огляделся: в углу кухни приметил топор с черным залапанным топорищем. В ящиках стола отыскался серьезный охотничий нож. На гвозде висела пила-ножовка, вполне пригодная в дело. В одном из ящиков нашлись разномерные гвозди, а в прихожей - пара крепких плах, да и брус деревянный.

Споро топориком заострил брус, обухом вогнал его в землю - опорой для перил. Снял подгнившие ступеньки, выгреб из-под них мусор, приладил куда надо новые плашки, укрепил всю конструкцию здоровенными дюбелями. Разогнулся, с удовлетворением осматривая работу - и тут же уткнулся в колючий взгляд утлой какой-то хозяйки, закутанной в оренбургский платок. Ну, утлая не утлая, а словно девочка-школьница, худенькая, сиротливая - брошенка, да и всё.

- Чо ладишься, - спросила глухо. - В хозяева метишь? А ведь я не зову.

- Да не, я - размяться только. А то сто лет рукой не уставал, - отбоярился Донатос шутливо. - Да и ноги поберечь не мешает.

- То-то же, - сбавила тон хозяйка. - И учтите, платить за работу не буду и цену снижать за постой не намерена... А пока что идите завтракать, чем бог послал.

На чёрной дубовой столешнице было расстелено широкое льняное полотенце с орнаментом из петухов по краям. На нём лежала изрядная краюха пузырчатого сельского хлеба и стоял жбанчик запотевший молока, видно, из подвала.

- За постой - двадцать в месяц, за питание - завтрак, ужин - ещё полсотни. Обедайте, где придётся: мне готовить некогда, да и не по карману. Днём я работаю, - решительно заявила хозяйка. - Так что, если согласны, звать меня Анастасия.

- А меня звать Донатос. Я наполовину литовец, наполовину русский. Я согласен.

Похрустел желтоватыми волчьими зубами, разжевал вкусную душистую горбушку, запил сладострастно, со смаком густым холодным молоком. Утёрся рукавом. Поблагодарил. Поспешил в райисполком.

24. Эта ночь

Возвратился домой вечером, честно говоря, на "автопилоте": давно не испытывал настоящей полнометражной нагрузки.

Машину всё же помыл у реки, как обычно... Завёл её во двор под навес.

Зачерпнул цыбарку колодезной воды, сам помылся, звонко звякая язычком умывальника, навешенного на гвоздь в стороне от колодца.

Хозяйка, вроде, спала. На столе стоял жбанчик ряженки с поджаристой пенкой да краюшка душистого домашнего хлеба, прикрытая чистым полотенцем.

Поел, невольно радуясь вкусу простой пищи. Смахнул со стола крошки в ладонь и тоже отправил в рот.

Разделся. Прежде чем лечь, привычно осветил фонариком широкую лежанку, невесть зачем осмотрел постель. Заметил - подушка слегка примята и лежит плоско, хотя он, уходя, взбил её и поставил треугольником наподобие шапки Наполеона - так, для забавы. Взял подушку, принюхался, от подушки исходил слабый и неопасный запах духов, скорее всего "Красной Москвы".

Взбил подушку, бросил на место. Лег на прохладную чистую постель и отключился.

Проснулся от легкого скрипа: привычка независимо от усталости быть начеку. Скрипнула половица; полы здесь были "разговорчивые".

Бесшумно встал, выглянул из-за занавески, отгородившей его "спальный угол". В слабом мерцающем свете лампадки увидел "привидение": Настя в ночной рубашке до пят, окутанная распущенными волосами, стояла, босая, но не перед иконой, а перед портретом погибшего мужа. Шептала что-то неуловимое. Потом вернулась к себе за занавеску, со вздохом легла.

Осторожно поскрипывая половицами, подошёл к будто бы спящей. Откинул занавеску перед кроватью. Склонился к лунному лицу. Вдохнул запах тонкого тепла, запах юной женщины, чуть подкрашенный ароматом терпких духов. Легко прикоснулся губами к её живому теплу.

- Нет, нет, не надо, - неуловимо беспомощно прошептала.

- Не надо, нет, не надо, - шептала Настя будто в обмороке. Но руки её как бы сами собой, вопреки её воле, обвили его плечи, впились коготками, разбудив какую-то нежно-острую боль...

25. Работа, хозяйство, идеи.

В первый мартовский понедельник Донатос приступил к обязанностям личного шофёра главы Приреченского района Петра Андреевича Афанасова.

Рабочий день хозяина района - планёрки, контрольные поездки, базы, бабы, пьянки, заседалища, вызовы "на ковёр", распекания нерадивых, дрожь перед высшим начальством, постоянное враньё, извивание между молотом области и наковальней нищего района. Трудно району: бензина, солярки - нет, продукты кое-какие есть - хранить негде, сбывать некуда: гниют, пропадают. Народ от работы почти бесплатной отлынивает. Мужики - квасят. Бабы - плачут, вкалывают с рассвета до тьмы, грызут своих мужиков. Перспективы никакой. Короче - сумасшедший дом.

Вот и Донатос принялся наматывать километры просёлочных дорог со своим начальственным седоком, частенько - по ступицу в ледяной весенней грязи.

Как-то сразу приметил явный и всеобщий развал хозяйственный. Там и тут на колхозных - совхозных подворьях ржавела неисправная техника: трактора, комбайны, сеялки, грузовики. В одном совхозе имелся многостаночный цешок механический, но не было станочников - токаря, фрезеровщика, слесарей: кто спился, кто умотал на заработки в Воронеж. В другом хозяйстве вроде бы были механизаторы, но не было станков. И здесь тоже напропалую пили и бездельничали, загадочно (откуда?) добывая самогон и какую-никакую закусь.

Дома и подворья стояли почернелые, неухоженные. Правда, кое-где всё же встречались очень даже ухоженные личные хозяйства - не в пример колхозным: люди, оказывается, выращивали овощи и возили их на воронежские рынки, где шла бойкая торговля. Благо, имелся у людей личный транспорт. Радовал глаз только просторный как бы ничейный пойменный лес. Река Ворона уже вышла из берегов, вовсю разлилась. Берёзы стояли по колено в воде, явно, хотя и призрачно, зеленели, светились стволами неоновыми. Оттого в лесу казалось светлее, чем снаружи, на открытых полянах. Иногда виднелась лодочка, на которой рыбак в прорезиненном плаще с капюшоном и в резиновых же сапогах с ботфортами пробирался по лесу затопленному к своему тайному, излюбленному месту, где клёв особенный: странно и удивительно.

Шифровка в "Центр"

Люди умеют и хотят работать, если дело налажено и оплата труда достойная по здешним меркам.

В "Легион"

Одна из главных проблем - отсутствие инициативы. За 70 лет людей отучили рисковать, предпринимать. Любая самостоятельность ставила человека вне закона, любой в этом случае становился потенциальным обвиняемым. Деятелей, лидеров постарались перебить: Блюхер, Тухачевский, Вавилов, фермеры-"кулаки", "промдело", "дело врачей", борьба с генетиками... Необходимы годы мира и свободы, чтобы восстановить интеллектуальный слой народа и его деловые качества.

Вследствие почти векового пресса государства и единственной "правящей партии" люди разучились действовать, предпринимать. В результате, когда давление власти слегка ослабло, главной формой "деятельности" стала безудержная спекуляция, перепродажа нищеты, но не производительный труд.

26. Наутро - объяснение

Утром Настя вышла из-за своей занавески прибранная, строгая. Не глядя в глаза Донатосу, сказала скучным голосом:

- Так что кончился Ваш постой. Собирайте вещички и съезжайте.

- Как это? Куда? Сейчас же? Не позавтракав? - растерялся было Донатос. - Ну что же, ладно. Съезжать, так съезжать.

Пошёл в свой угол собираться. Вышел по-солдатски скоро, как по тревоге: вещмешок, слегка располневший за месяц. Небольшой порыпанный тёмно-коричневый саквояж, куртка камуфляжная зимняя (дружеский подарок Феди-тракториста), кожаная кепка - вот и готово.

Напоследок заглянул в глаза Насти, Неожиданно улыбнулся:

- Ну, прощай, хозяйка. Прости, ежели что не так.

И вдруг, как бы увидев что-то, невидимое прежде, заговорила быстро, певуче:

- Ты что? Что это ты смотришь на меня, как солнышко на сосульку? Я его гоню, а он ещё и улыбается. Ну что, нехорошая? Гоню бездомного человека? Сама виновата, а его гоню... И куда это ты собрался? И кто ещё тебя, иностранца, здесь примет? Ладно, оставайся уже. Кому говорю! Складывай свои пожитки и идём завтракать, чем бог послал.

В светло-зелёных глазах Насти сверкнули, кажется, слёзы. Она быстро отвернулась, занавесилась прядями тёмно-русых волос. Да и у Донатоса что-то произошло с глазами: они как бы засветились синим сиянием. Внешне он был серьёзен, но внутренняя тихая улыбка просвечивалась непонятно как. Сбросил рюкзак, поставил саквояж на чистый дощатый пол, швырнул кепку на гвоздь и отправился умываться к колодцу, как обычно.

Гроза прошла. Солнышко выглянуло из-за туч. Жизнь продолжалась.

На кухне, во флигельке, уже дымились на столе глиняные миски с пшеничной кашей. Горкой, в плетеной из камыша хлебнице громоздился нарезанный хлеб. Возвышался глечик утреннего парного молока.

Настя явно уже взяла себя в руки после недавних переживаний.

- Ладно, оставайся, - повторила решительно, - но ко мне больше не прикасайся: не твоя, понял.

- А тогда - вот... - Настя схватила со стола остро наточенный армейский штык, которым она хлеб резала.

- Хороший клинок, - отметил Донатос. - Дай-ка посмотрю.

- А не отнимешь? - по-детски задиристо спросила Настя, протягивая ему нож.

- Что ты! - он прикинул штык на ладони и вдруг метнул его в стену. Штык точно и глубоко вошел в бревно стены как раз рядом с зеркалом.

- Ты что? - опешила Настя. - Ты что стены-то портишь?!

Она попыталась вытащить штык из стены. Это ей не удалось.

- Что ты, что ты. Ни в ком случае! - воскликнул Донатос, - Ни за что этим низким делом не займусь.

- А как же ты так ловко нож метнул? - уличала Настя.

- Так и Вася-тракторист, и любой бывший спецназовец это умеет. И твой муж, верно, умел. Ведь это он штык домой привёз.

- Ты моего Ваню не трогай! Он ножи во врагов метал! - запальчиво возразила Настя.

- Кто, кто... Боевики-афганцы, талибы, моджахеды!

- А как они врагами-то стали твоему Ване? Они его смертельно обидели?

- Да нет. Просто его Родина послала, - не совсем уверенно отвечала Настя.

- Хорошо. Стало быть, кого Родина укажет, тот и враг?

- А кто их звал в Афганистан? Афганцы на СССР не нападали. Кроме того туда пришли те, кто добровольно согласился...

- Да уж добровольно! Много ты знаешь. Его заставили подписаться, что добровольно. Не то его бы разжаловали в рядовые и в штрафбат послали бы, или в тюрьму посадили.

- Значит, попасть в тюрьму страшнее, чем дальних людей убивать?

- Молчи! Что ты ко мне привязался, мученик проклятый!

- Мучитель... - тихо поправил Донатос. И принялся за кашу.

- И всё равно я тебя сдам в милицию. Вернее, в КГБ. Ты ведь шпион? Здесь все бабы так говорят.

- Что ж это ты у нас в Приреченске разведываешь?

- Самые великие секреты. Во-первых, как весна прокрадывается в берёзовые рощи. Во-вторых, как любовь возникает невесть откуда, и что она творит в сердце человека. В-третьих, что за люди здесь живут, чем дышат, как выживают в государственном бардаке...

- Сдам, сдам тебя, - мстительно твердила Настя, но глаза её наполнились слезами, пока она подкладывала кашу в миску Донатосу.

- Ну и сдашь. А что за это получишь? Медаль за бдительность? Или угрызения совести? Ты ведь добрая. И справедливая. Как с этим жить будешь, - сатанински спокойно рассуждал Донатос.

- Вот проклятый! Всё рассчитал! - буркнула Настя и, мотнув хвостом своих роскошных волос, скрылась в хате.

27. Снова - дворец!

Однажды Донатос выехал из дому пораньше, чтобы полюбоваться лесом и восходом нежно сияющим. Глянул на луг приречный и поразился: весь луг мерцал каким-то серебряным литым листом. В следующий момент уразумел: да ведь это сплошная роса на кончиках густых непримятых трав светится!

Другой раз - новое потрясение. Вырулил из-за поворота к райцентру с необычной стороны, возвращаясь из Воронежа с шефом, которого там "на ковре" прорабатывали. Поднял глаза к окраинному холму: перед ним чётко чернел на фоне светлого предвечернего неба натуральный средневековый замок, тот самый, который раньше, из окна вагона показался Донатосу просто видением, миражом.

- Что это? - вопросил Донатос придремавшего от усталости шефа.

- Где? Что? - переспросил Пётр Андреевич, с трудом просыпаясь.

- А, это... - протянул шеф. - Это замок, который построил князь Потёмкин Таврический для Императрицы Екатерины Великой, когда она ехала в сторону Азовского моря осматривать новые, завоёванные края России... Как сейчас помню...

Ананасов был неплохой мужик, бывший офицер спецназа, вовсе не лишённый чувства юмора.

- А кто теперь там живёт? - поинтересовался Донатос.

- Да никто. Там осенью складываем урожай свёклы, пока не заберёт его сахарный завод в Лисках, то бишь в Георгиу Деже. А сейчас там только мусорная ботва, да отхожее место.

Зато потом, когда первая горячка настройки хозяйства районного прошла, Донатос как бы между прочим предложил шефу: "Пётр Андреевич, а давайте почистим замок-то, подправим, подкрасим, соорудим удобства минимальные современные, да и устроим в нём дом отдыха для горожан и туристов. Ну, вроде экскурсий выходного дня с ночлегом. А если кому понравится пожить здесь, порыбалить, по грибы сходить, пусть живут - недорого и удобно! И замок сохраним, и заработаем на молочишко почти даром: не везде ведь замки екатерининские имеются. А уж река, да берёзовый лес, да луга заливные - мечта каждого, кто не покойник.

И сделали, и закрутилось прибыльное и чистое дело. Но это потом, погодя.

А пока вот это бесконечное кружение по району. Грязь - веером из-под колёс надёжной "Нивы". Чьи-то планёрки, заседания, шефские "разносы", поездки в Воронеж, "на ковёр", начальственные пьянки, тяжкое "выбивание" талонов на горючее, каких-то "лимитов" на запчасти...

Потом короткий отдых, обязательная тренировка в лесных зарослях, купание в ледяной Вороне, чтобы наутро вновь - свежим, как огурчик, с чистой, до горлышка заправленной, вымытой, смазанной где надо "Нивой" дежурить у "дворцового" крыльца райисполкома.

28. Болезнь

И вот ещё одна ночь с субботы на воскресенье. В глубокой тишине явственно послышался полувздох - полустон.

Донатос мгновенно очнулся, бесшумно встал со своего топчанчика, бесшумно вошёл в комнату Насти по единственной (он давно её приметил) нескрипучей половице.

При свете старинной керосиновой лампы с сияющим стеклянным колпаком увиделась Настя, в длинной ночной сорочке, с копной кое-как схваченных заколкой золотисто мерцающих волос, склонившаяся над кроваткой Анечки. Что-то там было явно не в порядке.

Донатос неслышно вернулся к себе, кашлянул, шумно завозился и, откровенно шлёпая босыми ногами по чистому полу, направился к Насте:

- Да вот, не знаю как и быть, - отозвалась Настя слабым голосом, - у Анечки жар, мечется, плачет.

Донатос посмотрел на пунцовое лицо Анечки, болезненно горящие глаза, потрогал ладонью лоб, шейку - там явственно чувствовались увеличенные шарики желёзок.

- Настя, давайте полечим пока что Анечку домашними средствами. Поставьте ей прохладный компресс на лоб. Я сделаю Анечке небольшой массажик. И вот ещё что: я тут прикупил в Воронеже пару лимонов. Так Вы дайте их Анечке дольками без ничего погрызть - сколько она съест. И дайте пить чай с лимоном, мёдом и травками: календулой, чабрецом там, что найдется. И укутайте её, чтобы пропотела. Думаю, справимся с её нездоровьем.

Работа закипела. Настя металась от кухоньки к Анечкиной постельке и обратно. Донатос быстро пробежался пальцами по спинке девочки и шейке, пробрал косточки позвоночника, слегка пошлёпал в области лёгких, пока кожа не покраснела, снова перевернул Анечку навзничь, тщательно укрыл, положил компресс на лоб, бережно придерживая ладонью...

К утру температура явно упала. Личико посветлело. Девочка заснула глубоко и спокойно. Наградой Донатосу был благодарный взгляд Насти. Она даже попыталась улыбнуться, но потом как-то сникла и уткнулась лбом в деревянную грудь Донатоса.

- Ничего-ничего, всё пройдёт, - пробормотал Донатос, осторожно погладив Настю по спутанным и тяжёлым жгутам русых волос.

29. О богачах

Часам к десяти Анечка очнулась от сна. В обычные дни она привыкла вставать рано: в круглосуточном детском садике у них железная дисциплина: подъем в семь утра, туалет, зарядка, завтрак и так далее - чётко по графику с утра до вечера, как в учебном батальоне. Но теперь воскресенье, болезнь, домашние уют и тишина...

Анечка открыла глаза, увидела маму, которая неслышно, слегка поскрипывая половицами, скользила по горнице, поправляя ночной развал вещей. Увидела Донатоса, только что присевшего с краю её кроватки, и вдруг спросила слабым голоском:

- Ну вот у нас в старшей группе есть богатый мальчик Паша Афанасов. Так вот он, бедняжка, света белого не видит. Его в детсад привозят и увозят под конвоем, как преступника. А я свободно сама в группу бегаю, если уж маме некогда со мной прогуляться. Представляешь, он жалуется, что его дома заставляют пить противный рыбий жир! А меня мама ничего не заставляет. Потом я недавно по дороге в детсад нашла очень красивую пуговицу - вон она у куклы Машки на платьице пришита. А Пашке всё из магазина дают, за большие деньги. Он никогда ничего сам найти не может. Особенно летом ему плохо. Я, например, где хочу, в своих джинсах валяюсь или сижу, например. А он в своём костюмчике не может валяться: там не сядь, здесь не ляжь. Нет, богатым быть всё-таки плохо.

- Да, Анечка, ты, по-моему, совершенно права, - согласился Донатос.

Анечка удовлетворённо закрыла глаза и снова заснула. На щёчках у неё появился слабый румянец: температура, видимо, снова поднялась, но не так высоко, как ночью.

30. Спасение утопающих

Как-то шеф пожаловался себе под нос - никому, как бы мировому пространству:

- План посевной не выполнить. Всё валится. Никто работать не хочет. Техника не готова. Запчастей нет. Солярки нет. Денег нет. Глядишь, сначала там, наверху, шею намылят. А потом вообще выгонят к такой-то матери. Настроение подлое. Пальцем шевельнуть не хочется. Напиться, что ли.

- Помилуйте, Пётр Андреевич, да мы по деньгам ходим, только нагнуться - поднять не хотим, видно, - возразил так же безадресно, в мировое пространство Донатос.

- По каким таким деньгам? - уставился на Донатоса не по годам тучный и краснолицый шеф.

- Во-первых, федеральная трасса "Север - Юг". Это не только наши деревянные рублики, но и валюта, и бензин, и солярка - хоть залейся.

- Да уж, "залейся"! Всего много у дяди, да не для нашей б...ди. Всё мимо течёт.

- Вот и надо бы отвести струйку нам в район, - коварно заметил Донатос. - Где ближайшая заправка?

- В Воронеже на выезде. А следующая - в Туле, наверное.

- Вот и надо, чтобы здесь появились наши, районные заправки по обе стороны трассы. А рядом - автомастерская - сервис-центр: вон сколько аварий да обломов на трассе. А рядом - столовая-кафе для путешественников и водителей.

- Ишь размечтался! А деньги на всё это? А разрешение? Ты как будто с другой планеты свалился. Там у вас "по щучьему велению, по моему хотению" всё можно?

- Шеф, газеты надо читать. Сейчас хозрасчётные предприятия в гору пошли. Стоит рискнуть.

- Ну, брат, правду говорят, ты как иностранец, элементарных вещей не понимаешь. Знаешь, сколько со всем этим е...ли! А помещения? А станки? А специалисты-работяги? А когда всё развалится, кто отвечать будет?

- Эх, Пётр Андреевич! Неужто это плёвое дело страшней Афгана, где Вы воевали? А ещё, говорят, у Вас связи в Воронеже - разрешение выбьете. Главное - начать. А деньги... Надо сейчас поднатужиться - а там и денежки потекут. Вон, что это за строения вдоль трассы разваливаются?

- Да это склады "Заготзерно" пустующие. А и само "Заготзерно" испарилось: нечего заготавливать.

- Вот и помещения для авторемонта. Станки можно "взаймы" взять в совхозе: всё равно они там бездействуют. А токаря-слесаря вон в "Приречном" бездельничают. Рядом заправку учиним, вроде районную, для своих нужд. А кто мешает транзитников заправлять.

- А там же, на трассе: за наличные почти любой водила с автоцистерной снабдит.

- Да это, брат, прямая уголовщина! Мигом за задницу схватят.

- Да ладно! И не в таких переделках побывали. Если что - на меня валите: мол, авантюрист, доверился... А с меня взятки гладки - на поезд, да и поминай, как звали. Сами говорите: "Чужак, гастролёр". И, главное: под лежачий камень, сами понимаете...

- Думаешь? Ладно, чем чёрт не шутит... Берись. Я тебя замом по снабжению и директором автосервиса назначу... Постой, а как же с посевной.

- Дак автосервис и решит все дела. Свезём сюда неисправную технику, отремонтируем и централизованно, за скромную оплату всем вспашем и засеем, где сами хозяева не справляются. К тому ж люди работу получат квалифицированную и зарплату приличную...

Забегая вперёд, замечу: при устройстве механического цеха, да и всех заводиков: молочного, консервного, мясокомбината - использовалась технология времён ВОВ и эвакуации: на стройплощадке закладывались все сети: кабельные, водоснабжения, канализации. Затем выравнивался бетонный пол и фундаменты для оборудования. Тут же устанавливались станки и начиналось производство фактически под открытым небом (ну, если была необходимость, над станками устраивались навесы или "шатры"). А там уж специальная многопрофильная строительная бригада ударным темпом возводила стены, перекрытия, кровлю, столярку. Кругом шаркали рубанки и мастерки отделочников, а заводик давно уж работал, давал продукцию, прибыль.

Особенно удачной оказалась идея устройства автосервиса и автозаправок: от Воронежа почти до Липецкой области ничего пристойного в этом смысле в то время не наблюдалось. Поэтому к Приреченской автозаправке потянулись, как говорится, "все флаги".

Горючее удавалось добывать, конечно, несколько криминальными методами. Тут и дружеские связи шефа Афанасова в областном начальстве. К тому же, директор областной нефтебазы был своим - "афганцем". Ну и, чего греха таить, трасса снабжала. Дело в том, что при "Автосервисе" моментально заработала приличная столовка для дальнобойщиков и транзитных проезжих. Оборудовали и удобную гостиничку, где можно было переночевать не только усталым водителям, но и своим работягам, которые жили не близко от автосервиса и работали зачастую в третью смену. Короче говоря, если появлялся в окрестностях комплекса бензовоз, водителя и экспедитора тут же приглашали для угощения и переговоров. Да и дальнобойщики за наличные частенько "делились" своим бензозапасом или соляркой.

31. Валюта

Однажды к автосервису медленно приблизилась забавная компания молодых людей: трое парней и две девицы, вцепившись в белый, хотя и весьма зачуханный, кабриолет "Мерседес", вручную катили его к заправке.

Оказалось, молодёжь из весьма обеспеченных московских семей решила "прошвырнуться" к морю своим ходом. И вот, уже на обратном пути, вблизи Приреченска из-за обычного для папенько-маменькиных сынков легкомыслия, они оказались в обездвиженной машине: бензин на нуле, смазка почти на нуле, да и в двигателе что-то хряснуло, да и аккумулятор "сел"; как говорится, полный "дефолт".

Автослесарь Николай, осмотрев диковинную машину, решительно заявил:

- Двое суток на ремонт - минимум? У нас - запарка.

- А к завтрему? - вопросил, видимо, хозяин "Мерса".

Из конторки был вызван Донатос. Пошептавшись с Колей, он доброжелательно сообщил юноше:

- Дело серьёзное. Но можно справиться за сутки. Обойдётся вам в полтора куска, плата вперёд. А вы располагайтесь пока в гостиничке, отдыхайте, питайтесь. У нас вон замок екатерининский, окрестности чудесные. Не соскучитесь.

- Знаете ли, - смущённо сообщил владелец иномарки, - у нас деньги закончились, то есть советские бабки. Нельзя ли в долг? Мы мигом почтой пришлём - только домой доберёмся.

- В долг нельзя: у нас запарка. Только за наличные, - мягко возразил Донатос.

- А может баксы сгодятся? - Вмешался, молодой человек с явно нерусским акцентом, - можно заменять где-нибудь?

- Пусть ребята в гостиничке устраиваются пока, а мы с Вами в кабинете поговорим, - предложил Донатос. В конторке широким жестом предложил иностранцу присесть. По-английски спросил:

- Американец, - оживился гражданин. - А Вы владеете английским?

- Чуть-чуть, - сообщил Донатос. - Зарубежные командировки, языковая практика с приятельницей...

- Да уж, усмехнулся американец, - не Кембридж, конечно. Но явно разговорный сленг жителя Манхеттена.

- Сенкью, спасибо на добром слове. Но дело в том, что советский человек у нас не имеет права прикасаться, тем более оперировать валютой. Это, знаете, уголовщина. Но я рискну, пожалуй. Если Вы не поделитесь с друзьями, что я принял доллары: у меня ощущение, что эти "золотые" мальчики-девочки на первом же милицейском посту заложат меня - так, для забавы. А Вы ведь джентльмен.

- Как? Говорят, на чёрном рынке курс един к шести?

- Видите ли, к чёрному рынку я не имею отношения. По-дружески обменяю в госбанке. Но официальный курс - 90 копеек за доллар.

- Что же, Вы, я вижу, хваткий коммерсант. Согласен. Но откуда Ваш английский? Я филолог, журналист, корреспондент московской редакции "Форбс". Могу оценить уровень речи.

- Смит, - хохотнул американец, - тёзка великого экономиста. Но сам не столь преуспел...

- И ещё одна просьба, так, дружеская услуга, если не трудно?

- Донатос. Передайте по адресу: Нью-Йорк, Бруклин, 32 Стрит, 17, 13 Авеню, 37. Одно слово: "Порядок". Подружка, знаете ли. Давно не виделись.

Что и говорить, трасса кормила, поила, снабжала!..

32. Местный "спецназ"

Вечером того же дня, когда был приведенный выше разговор, произошли некоторые примечательные события.

Часов в девять вечера Донатос почистил-помыл свою верную "Ниву" и загнал её во двор под наскоро сбитый навес.

Анечка, дочка хозяйки, уже спала. Настя собирала на стол немудрёный ужин. Донатос с наслаждением умывался под гремящим рукомойником.

В это время в закрытые ворота громко постучали. Не утираясь, взял фонарь, пошел открывать.

За воротами роились пять-шесть убедительных мужиков в бывшем камуфляже с какими-то то ли кольями, то ли штакетинами в руках. Мигом вторглись во двор, окружили Донатоса. У того краем сознания промелькнула хорошо усвоенная поговорка: "Против лома нет приёма". "Есть, конечно", - ухмыльнулся в себе Донатос. Но инструкция категорически не рекомендовала применять приёмы без крайней необходимости.

Перед Донатосом возник слегка знакомый Федя:

- Ты кто таков? Чего к нам припёрся? К моей невесте пристроился... Убирайся отсюдова! Самим жрать нечего, а ты ещё работу отбиваешь...

- Вот именно убирайся, - подтвердили из сумерек. Ещё теснее сдвинулись вокруг Донатоса.

- Хорошо. Завтра же убираюсь, - решительно согласился Донатос. - Переночевать-то можно?

От неожиданного согласия мужики слегка опешили: ведь собирались драться, то есть бить приезжего смертным боем.

- А сейчас, мужики, давайте-ка выпьем на посошок: есть "огнетушитель".

- Да ну? - неуверенно высказался Фёдор, явно не ожидавший лёгкой победы. - А не брешешь?

Перед Донатосом нарисовался другой, плечистый и более спокойный.

- А хозяйка не будет против? Мы Настёну обижать не станем.

- Давай-ка её всё-таки спросим. Да и не хватит нам твоего "огнетушителя". Василий, - позвал он. Из толпы нарисовался молодой дюжий парень с огненно-рыжим ежиком волос, вспыхнувшим в свете фонаря. - Сбегай-ка к моей. Скажи, я попросил бутылки две-три "бормотухи".

Донатос выпростался из окружения. Осторожно постучал в дверь домика.

- Да вот, ребята пришли проводы мои отметить. Позволишь?

Ничего не ответила. Просто направилась к летней кухоньке. Распахнула дверь, скрылась в кладовке. Вынесла оттуда баллон маринованных огурчиков. Расставила на чёрной дубовой столешнице чистые миски, разложила вилки. Нарезала булку пышного, деревенской выпечки пшеничного хлеба - на большом фаянсовом блюде. Нож - основательного кустарного изготовления, скорее не просто хозяйственный нож, а боевой клинок с наборной плексигласовой ручкой (такие чаще всего делают уголовнички от нечего делать) - оставила рядом, на столе. Так же молча ушла в дом.

Присели к столу. Недоверчиво переглядываясь.

Откупорил бутылку, разлил по стаканам, кружкам, чашкам разномастным примерно поровну. Выпили "за знакомство", закрякали, принюхиваясь к корочкам хлебным, затрещали огурчиками.

Таких огурчиков Донатос нигде не пробовал - ни в Париже, ни в Берлине, ни в Штатах - в русских ресторанчиках-кабачках. Там это была вялая кислятина. А эти - огненные, звонкие, как пощёчины, и всё же сладостные.

- Ну, ты даешь, парень! - высказался Петро, как оказалось впоследствии, классный тракторист. - В натуре, он ничего мужичок, - обратился он к окружающим.

Две-три бутылки сиренево мерцающего самогона опустели мгновенно.

Кто-то слинял незаметно и так же незаметно явился с четвертью мутноватой жидкости. "Раздавили" и её - не спеша, сосредоточенно. Донатос вышел "за нуждой". Стравил самогонку и всё, что выпил до неё. Окунул голову в бочку с дождевой ледяной водой, которая стояла под водостоком. Стащил с себя рубашку и майку. Майкой вытер голову, а рубашку надел. Вернулся в помещение. За это время все уже изрядно поддали, особенно уже знакомый Донатосу Фёдор-шофер. Он явно напился до транса. Туманным взором обводил присутствующих за столом, ни на ком не задерживаясь. Наконец уткнулся в Донатоса, как в некоторое препятствие. Взор его сначала слегка прояснился, но тут же налился кровью. Он вскочил, ухватил непочатую бутылку из-под шампанского, наполненную свекольной самогонкой и с ревом: "Ах ты, падло!" - замахнулся на Донатоса.

То, что произошло в следующую секунду, Донатос поставил себе потом, при обдумывании ситуации, в минус: просто сработал рефлекс до автоматизма доведенного джиу-джитсу - ребром левой руки слегка тормознул федин кулак с зажатым в нём горлышком бутылки, ребром правой врубил в раздувшуюся федину шею - слева, где пульсировала сонная артерия. Бутылка выпала из кулака ошарашенного Феди прямо в тарелку с маринованными огурчиками, с грохотом противопехотной гранаты разбилась, обдав честную компанию брызгами стекла, самогонки и рассола. А сам Федя всем своим пунцовым лицом клюнул в блюдо с холодцом и на время застыл. Застыли и люди вокруг стола.

- Так, все ясно... Шпиён он! - заорал громоздкий Петя неожиданно тонким голосом. - Вяжи его!

- Стоп, ребята, не суетись! - осадил вскочивших с мест мужиков авторитетный, видимо, Николай (в дальнейшем выяснилось, что из лихой местной группировки бывших спецназовцев он единственный имел "краповый берет" и служил прежде в знаменитой "Альфе"). Какой он шпион, если мог вообще кокнуть тебя, Федюня, или мозги вышибить. И ничего бы ему за это не было: потому - самооборона. Мы все свидетели. А он чо? Успокоил тебя аккуратно. Да бутылочку, жаль, вдребезги. Свой он, ребята, свой. Явно спецназ, твердо досказал Колян.

- Какой он свой, когда морда у него иностранная, гля! - хриплым басом возразил Илья-тракторист, обладатель синего берета (ВДВ?)

- Вас с Берией послушать, так у нас весь народ - шпионы, - не отступился Микола. - Чего у нас тут, в Тьмутаракани нашей, шпионить?

- Дак мабуть он на дно здесь залёг - отсидеться, - предположил обстоятельный Ваня-автослесарь (из "черных беретов").

- Тогда мы все здесь "на дне", наверное, - съехидничал Николай. - Вот только неизвестно, когда всплывём - кверху пузом: работы нет, зарплаты нет, и вообще ничего не светит. А вообще-то, слушай, парень, не в обиду будь сказано, ты действительно какой-то не такой...

- Ну, вроде и свой в доску и чужой, иностранец какой-то. Ты кто? Может, и вправду шпион?

- Я и правда иностранец. Родился в Прибалтике. Отец литовец, мать русская. Меня записали русским. А теперь наших оттуда по всякому вытесняют. Вот я и уехал - в России осмотреться.

- Да ну? Так ты вроде беженец? Мужики, я тоже думал: какой-то он не такой. А теперь всё ясно. А чо мы на человека окрысились? Куска хлеба жалко? Его оттуда попёрли, а мы его - отсюда... Нет, ты, парень, не уезжай завтра, Вернее совсем не уезжай. Живи себе, сколько влезет, расщедрился Николай.

- Мужики, знаете, какой он водила, - неожиданно очнулся Фёдор, - Во какой! - Он выразительно показал большой, черный от въевшегося машинного масла палец и облегчённо съехал со стула на половичок.

Как-то, ни к селу, ни к городу Донатосу вспомнились два парня из последнего перед заброской в Россию тренировочного лагеря. Вообще-то все там, в группе, были равны и одинаковы - отщепенцы, эмигранты, люди без родины. Но вот как только речь у тех двоих заходила о Прибалтике, они тотчас становились кем-то. Юлиус с холодным высокомерием напоминал Юрчику: "А потом вторглись ваши. Через одного похватали латышей, литовцев, эстонцев. Сажали, расстреливали, ссылали в Сибирь. Потом другие ваши понаехали, позанимали чужие тёплые места, стали жить. А теперь вы недовольны, что вас выпирают оттуда!"

- Да уж: помню, помню, как ваши там хвосты поджали, когда наши перехватали всех националистов, всех ваших "лесных братьев", всех, поступавших при немцах в СС-ваффен. Стали как шёлковые: вежливые, приветливые, уступчивые. А и ректор вашего университета был наш, и бургомистр, то бишь председатель исполкома - наш!

В глазах Юрчика сияло злорадство. Он чувствовал себя уже не перемещённым лицом, недавним мелким уголовником, а представителем народа-победителя, таким имперским колонизатором. Донатос понимал: посылать этих двух на задание в одной связке нельзя: перережут друг другу глотки втихую. Зато теперь он почувствовал незнакомое какое-то теплое чувство к этим вот поддатым забулдыгам-добрякам, бывшим спецназовцам. Они были чужими, неясными, пожалуй примитивными - и всё же родственными, своими какими-то: пришли избить, изгнать - да вдруг пожалели его, не нуждающегося в жалости.

А в это время кто-то из честной компании продолжал рассуждать:

- Ведь в святом писании что сказано? Суди человека по делам его. Так? Ну, вот и посмотрим, как оно будет. А пока человек нас пригласил, угощает. Дак и давай угощаться!

И пьянка продолжилась своим ходом-чередом как ни в чём не бывало. Наконец мужики пресытились, отвалили, побрели по широкой сельской улице, шатаясь, падая, вставая, распевая похабную армейскую "перепетулю". А Донатос ещё раз умылся, добрался до своего топчанчика, растянулся во весь свой изрядный рост - и отключился.

33. В параллельных мирах

Так и повелось у Донатоса в Приреченске: он жил по крайней мере в трёх мирах, непонятным образом связанных между собой. Первый - внешний, видимый всем, мир деятельный, работный, заработный, иной раз жуликоватый. И не мудрено; правила и законы здесь были устроены так, что - шаг ступил самостоятельно, не оградив себя бумажными стенами, постановлениями чиновников, визами, - и ты уже преступник. А без шагов этих, без поступков, без дерзких решений всё останавливалось, умирало. Вот и "преступал".

Другой мир - домашний, Таинственный, тёплый, удивительный. Здесь царила Настя, Странноватая, но печально-привлекательная, необъяснимая, драгоценная, то грубовато-прямая, то сердечная, стыдливо-заботливая. В этом мире было своё население: Анечка - совершенно живой, нежный, любознательный росточек; трехцветная кошка Дуся (на торжественных приёмах - Дульсинея Тиграновна Кусакина-Царапкина), солидная, знающая себе цену, совершенно самостоятельная, но доброжелательная дама; и вот он, Донатос, вечный беженец - в глазах Насти, принятый и обогретый из сострадания ("Она меня за муки полюбила...", Отелло, Шекспир).

И третий мир, внутренний, безграничный, тонущий в облаках, пронизанный стрелами света, безмолвно-говорящий...

Впрочем, возможно, каждый живущий пребывает одновременно в мириадах разных миров. Просто он не обязательно знает о них...

34. Укус шмеля

Однажды в воскресенье Донатос рано поутру, пока народ ещё сладко спал, ускользнул из дому, Решил пробежаться, отдышаться, сбросить, смыть, соскоблить с себя накопившуюся усталость, окалину труда и, может быть, возраста.

Бежал в рассветных сумерках тяжеловато: скрипели суставы, где-то тянули мышцы, ныли сухожилия.

Постепенно забылся, втянулся в бег, снова почувствовал некие крылышки на ногах, где-то у щиколоток. Приятно холодил встречный, с туманцем, ветерок.

Прямо в лоб Донатосу выплывало из-за леса солнце, небольшое, пламенно-оранжевое, праздничное. Так что, добравшись до опушки приреченского леска, он вполне позабыл, где он находится, зачем, что и кому должен. Честно говоря, он попросту почувствовал себя неким свободным существом - лосем, волком, чело-обезьяном. Остро захотелось влезть на дерево, что Донатос и осуществил, не вдумываясь в смысл движения: просто взлететь на вершину ясеня, зацепиться там за ветку, гибкую, крепкую, ответную, повисеть, покачаться на одной руке или на хвосте, заорать победно и вызывающе! Нельзя же в конце концов всю жизнь быть неким полуавтоматом-разведчиком, четко исполняющим правила, инструкции, задания!..

Так что Донатос и впрямь вмиг оказался на вершине довольно мощного дерева с гладкой и светлой, даже женственной корой. Повиснув на одной руке, другой пятернёй он отвёл волосы со лба и вдруг увидел прямо перед собой нечто... Успел сообразить только, что перед ним дупло, населённое шмелями. В этот самый миг он почувствовал удар по голове железным прутом. Сознание не потерял. Несмотря на ослепительную боль, моментально соскользнул с дерева, сломя голову бросился к реке, понимая, что за ним гонится банда гневных воинов с раскалёнными арматуринами в руках. Смаху миновав прибрежные камыши, бросился в воду, нырнул в прозрачные ледяные сумерки. Боль стала проходить, погасать, длинные прохладные пальцы течения пробирали его волосы, смывая ожог, утоляя, освежая. Но и самую боль он чувствовал теперь как знак, как предупреждение от всего чуждого, ненастоящего: вот он - и вот река, любимая, защитница, утешительница всего. Она приняла его в себя и несёт далеко-далеко, в океан, где стоит радостный рёв догоняющих друг друга валов прибоя и где дует яростный ветер открытых пространств. Вот это - жизнь. Такой он её узнал, запомнил и не забудет...

Домой возвращался лёгким шагом, почти не касаясь тропы, снова живой, даже с неуловимой улыбкой в углах глаз.

"Спасибо, братец-шмель, спасибо сестрица-река, спасибо Настенька!.."

По крайней мере, он тут же принял в себя и скрыл в глубине души эту рассветную местность.

35. Феи - русалки

Домой возвратился Донатос в звонком настроении. Казалось, в крови ещё кипят пузырьки озона. Тело лёгкое, точное, гибкое. Шёл чуть ли не подпрыгивая - летел над пыльной дорогой, как семилетний мальчик. Поднялся на крылечко по новым белым ступеням. В сени вошёл бесшумно: двери давно отремонтировал, подтянул на шурупах и петли смазал. Вообще с давних, легионерских ещё, времён у него в привычку вошла лёгкая бесшумная походка. Да и почти детское удовольствие появляться неожиданно "ниоткуда" сказывалось. Была, правда, проблема скрипучих полов: по характеру скрипов, не ведая ещё посетителей, можно было определить комплекцию, характер и даже настроение гостя. Настя вот летала, едва касаясь половиц. Анечка расхаживала вообще вприпрыжку. Походка Донатоса в обычный день звучала чётко и настороженно, иногда из-за усталости довольно увесисто.

На этот раз он вошёл бесшумно, держа подмышкой какие-то "маленькие сюрпризы для населения": пакет грибов, собранных по дороге, пучок ранних полевых цветов.

Сразу услышал: в доме творится что-то необычное. Похоже, там плясали? Вошёл в горницу, стараясь ступать в такт с прыжками танцоров.

Действительно, в комнате, пронизанной лучами желтого утреннего солнца, плясали две феи или русалки: одна побольше, другая поменьше, - но обе голенькие под легчайшими облачками ночных рубашек, обе - в венках из ржавых кленовых листьев, которые особенно вспыхивали, пересекаясь с потоками солнечного света из окон.

Донатос замер на пороге, опасаясь спугнуть пляшущих духов, оборвать их волшебный самозабвенный танец. Вот так всю оставшуюся жизнь простоял бы за занавеской любуясь - лишь бы танец не прекращался. Возможно, он впервые почувствовал, что счастлив, - здесь, сейчас, без памяти. Не было больше ничего на свете: ни концентрационных лагерей, ни африканской жгучей полупустыни, ни фантастического вьетнамского леса, ни боли, ни убийств, ни преследований, ни горечи безнадёги, ни двусмысленных "побед", ни безразличных поражений, ни звериной тоски, ни одиночества - ничего худого не было на свете! Только этот чистый лучевой танец двух волшебных духинь.

Неприметно для самого себя, Донатос всё же вошёл в комнату. Хуже того - сам сделал несколько как бы танцующих движений, отчего половица скрипнула невпопад. Танцорки на мгновение замерли. Донатос был замечен, что вызвало торжествующий разъярённый визг. В Донатоса полетели, подушки, тапочки, вода из кувшина. На него налетели две настоящие фурии. Они вытеснили Донатоса из общей горницы - в четыре руки - в его закуток. Повалили его на просторный топчанчик. Настя припечатала его плечи к лежанке. Тяжёлые струи её распущенных волос хлынули ему на лицо. Они пахли почему-то сосновым бором и немного костерком. Хотелось дышать и дышать этим запахом.

Анечка решительно маршировала по распростёртому Донатосу босыми лёгкими ножками, распевая воинственный мотив...

На некий огромный миг время остановилось. Что-то торжественное свершилось в мире и Донатосе, чтобы остаться навсегда - как алмаз в глубине планеты. Донатос как-то мгновенно осознал: это и есть счастье!

"Так вот почему Фауст заорал когда-то: "Мгновение, остановись!" Оказывается, и восклицать не надо было: мгновение само по себе стало вечностью. Вот так просто: налетели, повалили, сплясали танец победительниц - и исчезли у себя за занавеской, - а он остался там навсегда, счастливый навеки.

Через пять минут девчонки вошли к нему - одетые, прибранные: большая и маленькая хозяйки. С чинным поклоном пригласили обедать-ужинать.

36. Про легион

В те редкие вечера, когда Донатос рано возвращался с работы (как правило это были воскресения: настоящих "выходных" у него не было, но раз в неделю всем хотелось пораньше "свалить", в том числе и шефу Афанасову), а Анечка ещё не спала, в обязанность Донатоса входило рассказать ей перед сном вечернюю сказку (видимо, были ещё дневные, послеобеденные и редкие утренние или "больничные" сказки, когда ребёнок хандрил и не хотел просыпаться задаром). Иногда и Настя вполуха прислушивалась к рассказу, что-нибудь штопая или разглаживая раскалённым утюгом выстиранное и просушенное во дворе бельё.

- Донатос, расскажи сказку про легион. Что он такое?

- Легион - это был такой большой военный отряд очень давно, ещё в древнем Риме. Там насчитывалось десять тысяч воинов. Они были очень умелые и хорошо воевали.

А в древней Руси считали, что легион - это сто тысяч воинов, наверно, потому что один легионер мог сразиться против десяти необученных варваров.

- Это как Юрка Черемных у нас в садике! Глупый и дерётся.

- Потом ещё в Библии этим словом обозначали несметное множество существ. А в наше недавнее время во Франции был Иностранный легион. Там воевали люди всех национальностей без разбору. Там никто не интересовался происхождением солдат и их личной судьбой: добрые они или злые, белые или чёрные, достойные они граждане или преступники, которые скрываются от милиции - там, на их родине. Лишь бы они хорошо воевали - где-то за пределами Франции, в колониях, на островах, в северной Африке. Многие легионеры воевали, потому что не могли заработать на жизнь другим путём или им некуда было деваться от бедности и тёмного прошлого. А в легионе им давали одежду, еду, платили неплохую зарплату. И там было равенство всех перед лицом смерти.

И ты там был, в этом иностранном легионе? - спрашивала полусонная Анечка.

- Но есть ещё один Легион, особенный. Туда никого не записывают и не принимают, оттуда не увольняют. Нигде нет списков воинов этого Легиона. Нет у них ни знамён, ни чинов, ни званий, ни каких-нибудь знаков отличия. В нём не дают орденов, не платят зарплату, не обещают пенсию. Просто высокая честь принадлежать к этому легиону. А человек сам становится легионером, когда созревает для этого. Он сам становится на путь легионера, и ему вдруг дают знать, что он принадлежит к братству...

- Хотел бы, чтобы это было так. Может быть... - пробормотал Донатос как бы для себя, потому что Анечка уже спала.

37. О шпионаже

- Хорошо, - объявилась вдруг Настя, которая догладила уже последнее платьице Анечки, а до этого краем уха улавливала, видимо, вычурное повествование Донатоса. - Хорошо, хотя ничего хорошего. Может быть, Анечка тебя прекрасно понимает, а вот для меня твои "сказки" - полная тьма. А вот теперь ты мне ответь на один простенький вопросик.

Она сложила проглаженное бельё стопкой, прибрала его в старенький, приземистый, но очень вместительный шифоньер. Ухватила Донатоса за рукав дефицитной его джинсовой рубашки и потянула в закуток, где расположился топчанчик, который, кстати, значительно раздвинулся в ширину после той первой памятной ночи: Донатос его быстренько достроил, чтобы не съёживаться и не подбирать ноги под себя.

- Пусть Анечка спит, а ты мне отвечай как на духу. - Настя пристально заглянула в глаза Донатосу, как бы испытывая его на правдивость. - А вот что ты думаешь о шпионаже?

- Что я думаю? - протянул Донатос, собираясь с мыслями. - Что же, отвечу в широком плане. Вернее, давай поразмышляем обо всём этом, потому что готового ответа у меня нет.

Донатос говорил неясно, затрудняясь подобрать точные слова: сказывалась недостаточная языковая практика, полученная в разведцентре.

- Кстати, для подобной деятельности есть по крайней мере два названия. Для внешней стороны, которая добывает необходимые ей сведения, засылает агентов, вербует информаторов, - это "разведка". И давай сразу отгребём в сторону всяческие диверсии, взрывы, убийства неугодных деятелей. Это делают диверсанты, и это один из видов военных действий, скажем, в тылу врага. Это прямая война.

А с точки зрения стороны, которая скрывает некие сведения, информацию другими словами, некие события, тайны, - это "шпионаж".

Так вот добывание необходимых сведений нормально. Хотя я считаю кражу технических решений, открытий не слишком чистым делом. Этим занимаются разведки всех "развитых" стран. Ну, разве выяснить секрет конструкции нового оружия, средства убийства людей - не благородное дело? Для самозащиты. Советский Союз собирал сведения об атомной бомбе у немцев, крал американские разработки. Китайцы заимствуют все технические новинки в мире без зазрения совести.

Но вот применение таких средств добычи информации, как обман доверия, шантаж, убийство, спекуляция любовными отношениями... ну и всё в этом роде мне отвратительно. Да и неумеренное прославление разведчиков-оборотней, принятое в наше время... мягко говоря, дурно пахнет. А проще - вонючки они, гниль, пакость. Все эти Джеймсы Бонды, Зорге, Штирлицы. Думаю, у всех у них рыльца в пушку, - как их не стараются отполировать. Чтобы пробраться на высокий пост, получить доступ к самой секретной информации, надо реально выслуживаться перед "врагом", убивать, стирать в порошок, предавать. "Революции не делаются в чистых перчатках", - говаривали вожди. Внедриться, стать чьим-то другом, любимым, сотрудником - и предать всех ради грозного начальства, ради нашивок и наград, ради удовольствия авантюры. Все - рабы, а ты - отпущенный раб, почти свободный. Нет-нет, я им не завидую... Недаром Папа Джо никому не верил и при удобном случае расстреливал своих отработавших агентов: "Нэт чалавека - нэт проблемы". Это он по себе знал. На это и напоролся...

- Фу, какой ты всё-таки циник, - упрекнула его Настя. - Но, может быть, ты и прав.

Настя глубоко вздохнула и успокоенно положила головку ему на плечо:

- Слава богу, что ты так думаешь... Но Штирлиц наш всё ж таки замечательный, - строптиво добавила она после небольшой паузы.

38. Хозяйство

Утром следующего за памятной "разборкой" дня в кабинете главы Приреченского района встретились трое: сам глава, Пётр Андреевич Афанасов, недавний личный водитель главы, а теперь новоиспечённый директор отдельного хозрасчётного участка МТС приреченского колхоза "Путь Ильича" Донатос Ионович Литвак и Николай Николаевич Наливайко, "дубль Н", действительный обладатель в недавнем прошлом крапового берета, спецназовец высшего класса, а нынче беспривязный отставник (что-то его там, в спецназе, сильно не устроило, и он вышел в отставку). Теперь же как-то само собой получилось, что Николай стал негласным лидером группы бывших спецназовцев, которых собрал под своим крылом опять-таки бывший офицер-афганец Пётр Афанасов.

Для затравки откупорили поллитровку чистой "как слеза ребёнка" "Столичной", выпили, закусили маринованными грибочками. Убрали бутылочку и закусь в сейф шефа (от греха подальше). Обсудили первоочередные проблемы, связанные с предстоящей посевной и организацией МТС. Обо всём договорились. Ударили по рукам. Вновь достали из сейфа заповедную "Столичную", обмыли договор.

Назавтра группа спецназовцев в количестве шести человек, а седьмой - директор МТС Донатос, вооружённые ломами, гаечными ключами, газосварочным аппаратом, на единственном в районе Мазе объехала все хозяйства района. Во главе маленькой автоколонны переваливалась начальственная "Нива". Директорам и председателям хозяйств выдавались гарантийные письма на "возврат" и "оплату" изымаемой техники. Руководители хозяйств с облегчением избавлялись от безнадёжного металлолома.

Уже к середине марта возле побеленных и очищенных складов бывшего "Заготзерно", перекрытых свежим толем и рубероидом, образовалась небольшая мобильная колонна сельхозтехники: колёсные и гусеничные трактора, прицепные сеялки, пара-тройка комбайнов и прочая... Кстати, вполне "на ходу". Потрёпанный, но надёжный трейлер доставлял технику на поля вместе с трактористом, прицепщиком и всем необходимым, в том числе и с бытовкой на колёсах. Работа развернулась во всю: трудились в три смены. Питание и горючее подвозилось прямо на полевые станы. Всех мало-мальски пригодных к работе мужиков и баб вытащили из их закутков, заинтересовали приличной денежной зарплатой. Пьянка в районе как-то сама собой попригасла: не до того было. День и ночь кружилась по полям ремонтная летучка: неисправности устранялись на месте, чуть ли не на ходу. Дело запахло почти что наступательной войсковой операцией. Даже шеф Пётр Андреевич как-то подтянулся, загорел, помолодел, что ли.

Неожиданно район выполз в "передовые": всё, предписанное сверху, было вспахано и засеяно в срок.

Афанасов бросился в область, отчитался. На него там посмотрели круглыми от удивления глазами. Пропечатали в областной газете. Наградили вымпелом. Представили к награде.

Шеф цвёл и пах. Слушал своего бывшего шофёра зачарованно. Не глядя подписывал бумажки с обещаниями, обязательствами, просьбами о поддержке "передовиков".

Отсеявшись, насладившись похвалами и наградами, нацелился шеф отдохнуть, расслабиться, удалиться от дел, доверившись свалившемуся с неба помощнику. - Не тут-то было!..

- Какая ещё идея? - несколько испуганно отшатнулся шеф.

- Очень простая и современная: надо учредить всерайонную агрофирму, скажем, "Прогресс". Объединим все хозяйства, которые станут в фирме отделениями или цехами. Объединим все угодья, всю технику (кстати, не придётся никому ничего возвращать!), все трудовые ресурсы. Дадим людям круглогодичную работу, а фирме - постоянную прибыль.

- Эк хватил! Это как же? Где, над чем работать? Сезон прошёл, урожай собрали - вот и вся работа.

- А вот как. Вокруг нас - под самым боком - прожорливые едоки: почти миллионный Воронеж, Тула, Орёл, Москва наконец. Всем нужна качественная, экологически чистая пища: мясо, молоко, овощи...

- Хлеб от нас требуют... и сахарную свёклу для сах.завода. Никто не позволит...

- Хлеб можно на Кубани, на Ставрополье, в Ростовской области купить - на обязательные поставки: там он и дешевле и качественней. Свёклу никому отдавать не надо: свой заводик состряпать стоит. А главное, нам надо огород городить - зелень выращивать, огурчики-помидорчики, кабачки-баклажаны, петрушку-укроп. А там - клубничку-смородину, груши-яблоки... А там - лишнее что - консервировать - к зимнему сезону. Вот вам и круглый год работа!

- Какие ещё груши-яблоки! У нас неурожайные эти дела.

- Как это неурожайные. А ведь ещё севернее нас Мичуринск, слыхать, с его питомниками. А и помочь овощам надо. Я говорил с агрономом из "Приречного" - толковый такой парнишка. Он обещает бешеные урожаи, если парники да теплицы оборудуем. А сады и сами в рост пойдут - на всё ближайшее будущее.

- Дак это сколько ещё лет урожая фруктового ждать! - упирался шеф.

- Овощи моментально доход дадут. А там и саженцы подоспеют. Мы не ухватим дело - другие нас обойдут. Скоро всё от быстроты да деловой хватки зависеть будет. Газеты читать надо умеючи. Идут сложные времена. Многое изменится. Сегодня хозрасчёт одобряют - завтра частная инициатива превознесётся, предпринимательство. А нам сегодня рисковать надо, идти чуть впереди времени. В конце концов, людям всегда кушать хочется.

- Но директора да председатели не пойдут на объединение. Скандалами, доносами нас затрахают, ОБХСС натравят, как пить дать! - отбивался шеф.

- Понятно. А мы их, голубчиков, окладами красивыми оптом купим. А там, глядишь, кого уволим "без выходного" за безделье, кого к делу приспособим - цехами руководить, кому перспективу дадим, если дельный мужик, - уламывал шефа Донатос.

- Ишь какой шустрый! Эдак ты и меня уволишь со временем!

- Пётр Андреевич, дорогой, как же я Вас уволю, если Вы будете генеральный директор агрофирмы "Прогресс", всеми уважаемый и прославляемый? А я при этом почти никто. Ну, некоторое время какой-нибудь финдиректор или зам. по производству. А там и на эти должности грамотную молодёжь подберём. Не забывайте, у меня уже серьёзный возраст...

Действительно, комплекс "автосервис" оказался золотым дном. Предприятие быстро набирало силу, прибыльность. Оно включало в себя механический цех, машинотракторную станцию, кафе, гостиницу для своих работников, кто из дальних концов района, для проезжих путешественников, водителей-дальнобойщиков. В первую очередь здесь ремонтировались заказчики с трассы. Но рядом грамотно и качественно содержалась техника МТС. На средства, добытые с автотрассы, регулярно выплачивалась зарплата работникам (а работали в три смены, круглосуточно), возводился откормочный комплекс, молочный завод, заводик по консервированию овощей. Закупленные автопоезда-рефрижераторы гнали продукты, овощи в окрестные города, где были оборудованы фирменные магазины и агроярмарки. Донатос не позволял заводить никакие "резервные фонды": все добытые средства немедленно вкладывались в дело: закупались новая техника, запчасти, горючее, семена. Строились новые централизованные посёлки, ремонтировались старые, ещё пригодные постройки. Люди повеселели, выглядели пусть слегка утомлёнными, но уверенными в себе и в будущем. Покою не было никому: всё трудоспособное население втянули в работу. Конечно же, все "кроили" шефа, Петра Андреевича, и его "погонялу" Донатоса. Но выполняли требования начальства неукоснительно, так как работа каждого удивительным образом учитывалась точно и вознаграждалась по заслугам.

Шифровка в "Центр"

Дикий рост чиновничества - ещё одна форма бездеятельности, "нахлебничества". Многие молодые люди на вопрос: "Кем ты хочешь стать?" - отвечают: "Чиновником". Безразмерное чиновничество, как песок в подшипниках, тормозит деловую жизнь страны. Фермеру сложно приобрести землю. Поборы, налоги, взятки не дают укрепиться промышленнику. Всё это - "ягодки" недавнего "расцвета социализма".

Зависть и ненависть к успешным предпринимателям, к "богатым" - наследство "совы" с её "грабь награбленное", с "раскулачиванием" и "расказачиванием", с её массовой нищетой, когда скромные "жигули" были знаком зажиточности. Так что любой делец с доходом более миллиона, пусть и "деревянных" рублей, обзывается "олигархом". Хотя прямой смысл слова - монополия, сращенная с высшей политической властью.

В "Легион"

Расшифровка: "тщеславие, беспечность, показуха".

Немец, заработав 1000, 10000, 100000 евро, немедленно вкладывает их в расширение и обустройство предприятия.

Россиянин немедленно приобретает престижную иномарку (авто) и гоняет по улицам на предельной скорости, частенько во хмелю.

Расшифровка: подражательность, ориентировка на иностранные образцы. От стремления молодых "стиляг" приобрести что-нибудь иностранное: одежду, технику, музыку, вкусы, стиль поведения до ориентировки на зарубежную масскультуру: "тяжелый рок", эстрадные истерики, рэп, слэнг. Для внешней идентичности приспосабливаются тексты, стиль поведения, исполнительства. Юная певичка предпочитает мяукать по-англо-американски, нежели петь по-русски, литераторы усвоили внешние образцы - от греко-римских форм поэзии до литературоведческого словаря: "экшн", "нонфикшн" и т.п. А уж в электронике - сплошь английские термины.

Расшифровка: власть моды. В СССР "не было секса". Мода моментально раздела женщин до "мини", до рейтузиков. Переодела женщин в мужское: брючные ансамбли, сплошные "джинсы": в театр - как на стройку. Чистое лицо, губы, пальчики увидишь редко: грубый, алчный макияж.

В "Легион"

Прогноз: возможно, спасение страны, нации, будущего - в новой молодости, образованной, не запуганной "охранкой", в независимой самодеятельности коренного, трудящегося народа. Правда, народу необходим настоящий, яркий лидер класса Петра I, Екатерины II, Александра I, Рузвельта, Де Голля, Ленина, наконец, но с положительным знаком общенародного представителя. Необходима сильная команда профессионалов вокруг лидера. И прежде всего - мир, просвещение, образование, мир, мир, мир...

39. Провокатор

Однажды утром на автозаправку, где Вася-спецназовец как раз заправлял бензином какую-то проезжую колымагу, просочился мужичишко в штатском. Оглядываясь, подкрался к Васе, закончившему заправку, шепнул:

- Слушаю, - буркнул Вася, не глядя на мужичка: он смотрел на трассу - не рулит ли ещё кто подзаправиться?

- Угу, понял. Постой, сейчас начальника спрошу. Сколько у тебя? Почём?

Вася поднялся в конторку, заглянул в приоткрытую дверь:

- А, вот оно что... Давай мужика сюда, а сам быстренько за Архипычем-участковым.

Через двадцать минут Донатос с неизвестным в штатском, хлопая последнего по плечу, выходил из конторки.

- По рукам! - как-то радостно-суетливо тараторил мужичишко. - Завтра прямо с утра и подгоню бензовоз. А вы денежки не забудьте приготовить. Ну, бывайте.

- Привет, Архипыч! - поприветствовал он прибывшего с Василием участкового, - Вот человек предлагает мне цистерну бензина купить у него. Разберись, пожалуйста, что это за фрукт.

- Вот этакие и продают Россию за шабашки! - возгласил он возмущённо, обращаясь, видимо к народу, государству и прогрессивной общественности в лице Васи, Архипыча и случайных водил, которые как раз направлялись к заправке.

- Что ж, будем акт задержания составлять, - серьёзно заявил участковый, доставая бланк из планшетки. - А вы держите его, чтоб не сбежал. Кто тут понятые, кто свидетели?

- Ничего подобного я не предлагал, - оклемался было гражданин. - И бензина со мной нет. Я насчёт ремонта в автосервис...

- А тебя в конторе не было, - огрызнулся серый гражданинчик. - Никого в конторе, кроме нас с начальником не было. Все они на меня напраслину валят.

- Как же не было? - усмехнулся Донатос, - а это что?

Он извлёк из кармана отглаженной камуфляжной куртки аккуратную чёрную коробочку. Нажал клавишу. Из коробочки послышалась последняя радушная фраза:

- Ладно, - признался вдруг гражданин, - хватит ломать комедию. Я из ОБХСС, ловлю расхитителей госсобственности. У нас, видите ли, сигнал был: что-то в Приреченске неладно, что-то слишком преуспевают там, де. Вот меня и направили... А теперь я вижу, что вы тут бдительные советские граждане...

- Ну, вы прежде всего удостоверение предъявите, гражданин, - твёрдо потребовал участковый.

- А акт, Архипыч, ты всё же составляй, и мы все подпишемся. А то он, может, и обхээснник, а при этом не прочь бензином спекульнуть. Слышали мы об этих "оборотнях в погонах". А мы же потом и отвечай. Кроме того, удостоверение у него, может быть, поддельное.

Акт был составлен в двух экземплярах: для милиции и для директора МТС. Провокатор после подписания актов, в том числе и им самим, был отпущен. Следующий появился не скоро.

40. Допрос с пристрастием

Вечером того же дня, когда Донатос возвратился после дальнего объезда района, измотанный, почерневший от солнца и дорожной пыли, Настя сама полила ему на руки колодезной воды, подала чистое полотенце, вышитое петухами по краям с бахромой. Потом накрыла на стол: чугунок с душистыми постными щами, чугунок с распаренной пшённой кашей. Нарезала краюху свежего домашнего хлеба с коричневой хрусткой корочкой. Но когда Донатос потянулся в первую очередь за кашей, отодвинула чугунок в сторону и садистски-спокойно, как показалось Донатосу, спросила:

- Один уже сказал, а я повторю: сын человеческий.

- Ишь куда замахнулся! В Спасители метишь? - возмущённо вспыхнула Настя.

- Стрелок - тот кто знает, преследует, поражает цели.

- Нет. А профессий у меня много; водитель, плотник, каменщик, охранник... Ну и так далее...

- Я сказал уже: сын человеческий. Может быть, даже и человек.

- Гляди, как выкручивается! Скользкий, как окунь! - всплеснула руками Настя, Вздохнула. Безнадёжно махнула ложкой в сторону Донатоса, накладывая ему кашу в глубокую тёмно-красную глиняную миску. - Надо сбегать доложить в КГБ о тебе: сильно подозрительный.

- Сбегай, сбегай. Только они как действуют: сначала руки-ноги, душу переломают, а потом, лет через пятьдесят, их преемники, возможно, и реабилитируют. А как ты всё это время себя чувствовать будешь?

- Ладно, ешь, ешь, проклятый... - примирительно вздохнула Настя.

41. Другой разговор

Закончив ужин, который одновременно был для него обедом, Донатос вознамерился отдохнуть, помолчать всласть, отмокнуть. - Не тут-то было. Потому что Настя, едва убрав со стола, вознамерилась продолжить "допрос". Как только Донатос качнулся подняться с лавки, она мягко, но решительно прижала его к стенке. Сама уселась напротив на прочной увесистой табуретке.

- А вот скажи, Донатос, как ты можешь? Ведь не всё у вас в "эмтээсе" законно. Настоящие жулики!

- Например, горючее у государства воруете, говорят.

- Знаем, как "платите". Слухом земля полнится. Перекупаете у транзитников. С нефтебазы качаете по блату. Спекулируете. А кто-то недополучает своё из-за вас.

- Привет, дорогой прокурорик! Объясняю. Если кто-то хочет остановить танк и для этого строит вокруг него картонные загородки, то это его проблема; картонками и постановлениями танк не остановишь. В конце концов, трактора должны быть заправлены, особенно в посевную. Автомобили на трассе не могут зависеть от талончиков на горючее. Если в стране, одной из богатейших по запасам нефти, не хватает горючего, а при этом за рубеж гонят нефть сырую без ограничения по минимальным ценам, - значит, там, наверху, либо идиоты, либо разбойники. А страна должна жить через "не могу"?

- Да, конечно. Но ведь всё равно в других районах из-за ваших "танков" трактора остановятся, посевная провалится.

- Значит там живут либо "лопухи", либо лентяи, либо крепостные безвольные. Потому что пахать, сеять надо любой ценой. Если бы я не достал горючего, то пахал бы на лошадях, на волах, на себе наконец. Дай земле работу - как женщине семя. Тогда и сам выживешь, и будущее проклюнется...

- Вот я и говорю - разбойник, жулик, мученик! - застонала Настя, упираясь ему в грудь головой и притворно колотя его нежными кулаками.

- Не мученик, а мучитель, - возразил Донатос, целуя её в темно-русую макушку.

42. Катастрофические девяностые. Страна в разрезе

Наступили катастрофические девяностые, страна замерла в ожидании чего-то неясного, каких-то угрожающих перемен. Отовсюду слетались угрюмые вести. Магазины на глазах пустели, В мирное время "воскресла" карточная система: основные продукты - впритруску. Повсюду - чёрные робкие очереди - как после войны. Продавщицы наглели. Если что и добывалось - так из-под прилавков. Начальство получало "Заказные пакеты": мясо, рис-гречку, растворимый кофе, индийский чай "со слоном". Бродил невесёлый анекдот: "Что такое "дефицит в дефиците"? - Это растворимый кофе, завернутый в туалетную бумагу".

Поднял голову бандитизм. На юге, в курортном Кисловодске местные юные горцы убили русскую пару - юношу и девушку: ей отрезали голову, ему выпустили внутренности. Пресса отмолчалась.

Дважды взорвали вагоны утренних электричек, битком набитые студентами пятигорских вузов - всех, в том числе и горских, национальностей.

В Ленинграде "скинхеды"-лысики до смерти забили пожилого азербайджанца, торговца фруктами, и его малолетнюю дочь.

В Воронеже регулярно избивали студентов-иностранцев, прежде всего темнокожих. СМИ высказывались сдержанно.

В московской подземке те же лысики избивали людей "кавказской национальности", в том числе и среднеазиатов.

Поезда, электрички ходили страшные, замусоренные, с выбитыми стеклами, кишели тараканами. Похоже было, кто-то управлял "беспределом".

Я сам видел группу молодых тренированных людей, которые вторглись в ночную электричку и принялись методично выбивать стекла изнутри вагона, полосовать мягкие сидения ножами. Редкие пассажиры, втянув головы, спешно ускользали в другие вагоны. Милицией и не пахло. На заборах повсюду маячили фашистские свастики и антисемитские лозунги.

В вечерней переполненной электричке трое молодых парней спортивного вида, сытых и аккуратно подстриженных "под бокс" почтительно выслушивали четвёртого, по-видимому, лидера группы. А тот авторитетно глаголил:

- У нас в подъезде жидок-дантист водится, пожилой такой, утлый. Так вот, я его повсюду встречаю утром и вечером, стою на пути у него, как страшный сон. Беру его за душу, приподымаю так, что ножки его в воздухе болтаются, и внушаю; "Убирайся в свой Израиль, не то хуже будет".

Окружающая молодёжь весело и почтительно ржала.

"В центральных районах России и в Поволжье нище и голодно, - рассказывали знакомые дальнобойщики. - Нечего есть, кроме картошки. Обшарпанные бедняки вдоль дорог меняют картошку на что-нибудь другое съестное, чаще всего на водку. В сёлах - пьянь и разруха".

По ТВ с восторгом вещают о "демографических преобразованиях".

В Чечне грабят транзитные пассажирские поезда.

Фашизм, сталинизм, националистический экстремизм, как трёхглавый змей Горыныч, подняли алчные пасти.

На всякий случай напомним читателям некоторые события текущего 1991-го и начала следующего 1992 года:

12 июня 1991 года президентом РСФСР избран Борис Ельцин.

15 сентября 1991 года признана независимость Литвы, Латвии, Эстонии. Ещё раньше провозгласили независимость Азербайджан, Киргизия, Молдавия, Украина, Узбекистан.

18 декабря 1991 г. СССР фактически прекратил существование.

25 декабря РСФСР переименована в Российскую Федерацию.

2 января 1992 г. в России введены свободные цены на товары и продукты.

Шифровка в "Центр" и в "Легион"

Уголовный мир "гулага" не мог не вторгнуться в быт и сознание всего общества: жаргон (даже у "первых лиц власти": "Мочить террористов по сортирам" и т.п.); нравы, обычаи (дедовщина в армии, детдомах и даже школах); жизнь не по закону, а по "понятиям" и т.п. Презрение к правам человека превращает всю страну в один громадный "лагерь социализма"...

Нравы уголовщины выплеснулись из многочисленных тюрем и лагерей в общую, "вольную" среду народа. Это и словарь - "блатная феня", принятый и понятный на любом уровне общества, вплоть до высшего государственного (например: "мочить врагов в сортирах"). Это и слезливо-сентиментально-глумливый стиль эстрадных шоу, засилье эстрадной "мафии" на ТВ, громадное число криминальных богачей, так называемых "олигархов", часто откровенное заискивание и преклонение перед криминальными "авторитетами", обаятельные образы "воров в законе" в милицейских сериалах на ТВ.

В прессу просочились известия о случаях жестокости свирепой. Так люди успешного сельского клана расстреляли семью соперников, включая женщин, стариков, детей и даже присутствовавших посторонних людей, причина - жадность, соперничество, неприязнь, пьяный садизм.

Умножились случаи заказных убийств: политических соперников, конкурентов по бизнесу, просто неудобных чиновников и т.п.

43. Польза предвидения

Однажды ночью Донатос явился к шефу, настоятельно просил принять его.

- Что, утром нельзя поговорить? - полюбопытствовал шеф.

- Утром надо будет действовать, не то вылетим в трубу.

Мягко отъехали автоматические ворота директорского трёхэтажного особняка. На широких ступенях у входа в фойе Донатоса встретил слегка заспанный шеф, располневший за последние полтора-два года успехов, обтянутый синим шелковым халатом с алым китайским драконом на спине.

- Заходи, гостем будешь, - радушно пригласил шеф. - Что там за срочность, что за пожар такой?

Поднялись в кабинет Петра Андреевича. Шеф вальяжно утонул в кожаном глубоком кресле. Донатос, как обычно, придвинул к журнальному столику жесткий стул для посетителей. Слегка наклонился к шефу:

- Пётр Андреевич, необходимо срочно, прямо с утра слетать в город. Где только можно, взять максимальные кредиты, у кого только выйдет, подзанять, сколько дадут, выгрести всю нашу наличность и на все средства приобрести технику, стройматериалы, горючее - вот по этому списку. Донатос положил перед шефом стопку листков, схваченных скрепкой. - И немедленно вывезти всё закупленное на склады фирмы.

- Ты что, спятил? Кто мне что даст сейчас, в конце года? А как и когда отдавать кредиты? И вообще эти дела времени требуют.

- Времени нет. Не сегодня - завтра будет денежная реформа, дефолт, инфляция. Что и есть у нас в деньгах - отберут. И мы окажемся с голыми задницами. Производство станет. Фирма развалится. Всё разворуют, растащат - по бедности. Что мы зря последние годы вкалывали? А если подсуетимся, то и фирму сохраним и людей прокормим. Да ещё и обогатимся: то, что купим сегодня за тысячи, завтра реализуем за миллионы.

Благодушие и сон мигом слетели с круглого лица шефа.

- Постой, а с чего ты взял, что всё это будет: реформа, инфляция?

- Газеты читать надо, последние известия слушать. Да и опыт жизненный чего-то стоит. Вечером по ящику министр твердо заявил, что денежной реформы не будет.

- А это значит, что дело - швах. Во-первых, денег до чёрта, а товаров нет. Это уже инфляция. Во-вторых, либо премьера уволят на днях и проведут денежную реформу без него. То есть он-то не соврал за себя, а за другого премьера он не отвечает. Либо он останется, но вместо немедленной реформы отпустят цены: ведь мы идем "к рыночной экономике". При этом банковские деньги государство придержит у себя, как обычно, пока они не превратятся в труху. Грабёж будет высшего класса: сбережения отнимут, заначки в чулках обесценятся. Аль Капоне и сицилийская мафия вместе с нашим Соловьем-разбойником - отдыхают!

- Да уж, пожалуй, ты прав, - растерянно промолвил вспотевший от волнения и нарисованной Донатосом ужасной картины разорения шеф. - Будем действовать. Вступим в борьбу.

Надо отдать должное Петру Андреевичу: когда возникала воистину смертельная необходимость, он был способен сбросить привычную личину хлебосольного сибарита и рохли. Превращался в подтянутого, жилистого и зубастого хищника, подполковника спецназа. Жёстко брался за дело.

Вот и теперь, облачившись в армейский камуфляж (он всегда так делал, если надо было нечто серьезное совершить), нацепив пару армейских и трудовых орденов, Пётр Андреевич бросился в город. Обошёл всех своих влиятельных родичей-обкомовцев, друзей-директоров, сослуживцев по Афгану - из тех, что смогли устроится в автомагазины, в сельхозтехнику, на базу горючего, в отделы снабжения крупных заводов.

Удалось всё-таки выбить кредит в десять миллионов. И всё, что раздобыл, плюс собственные средства агрофирмы, Пётр Андреевич тут же ухлопал на приобретение техники и материалов по Донатовскому списку.

Уже через неделю за забором МТС волшебным образом выстроились пятьдесят легковушек, десятки новеньких тракторов. Все наличные ёмкости наполнились соляркой и бензином. Штабеля досок, мешки с цементом, жесть, прокат, трубы разного диаметра, сварочные агрегаты, электроды для сварки - всего не перечислишь - заполнили стеллажи складов, десятки грузовиков бросились на юга закупать зерно и муку. Людям выплатили зарплату за весь год, премии, авансом выдали зарплату за январь следующего 1993 года. При этом пополз слушок, что денежки следует срочно потратить, что умные люди и сделали, закупив продукты и мануфактуру.

Когда тётю Глашу, вахтершу МТС, спросили, что это люди бросились запасы делать? - она резонно ответила: "А дураков нет. Перед той, Отечественной, запасались на год. А нынче, на всякий случай, на три года заготовок натворили".

Любопытно заметить, что расспрашивал тётю Глашу гражданин в сером плаще и серой шляпе, приезжий из города.

Таким образом, благодаря мудрому предвидению и бурной деятельности гендиректора Петра Андреевича агрофирма "Прогресс" Приреченского района не только выстояла в чёрные для хозяйства времена, но укрепилась, расцвела, выглядела непонятным подозрительным оазисом в море разрухи и запустения, что вызвало, надо сказать, пристальное внимание определенных спецслужб. Но потрясающие события в стране не позволили в тот момент заняться агрофирмой вплотную. А в новейшие времена агрофирма благополучно превратилась в нормальное акционерное общество с миллиардным капиталом. Особенность её была только в том, что все работники общества имели акции в зависимости от имущественного и трудового вклада в хозяйство. На сторону акции не продавались.

44. Урок филологии

- А правда, мама, у Донатоса "Нива" - настоящая проходимка? - заявила вдруг Анечка, не успев раздеться по возвращении из детсада.

- Да ведь он всегда хвалит её, что она проходит по любой дороге.

- Ах, вот оно что! А ты зато умница, тайные значения слов угадываешь. Давай, когда вырастешь, учительницей русского языка станешь.

- Да, обязательно! - подтвердила Анечка, переодеваясь в свободный ситцевый, весь в цветах лиловых мальвы, домашний балахончик. - А ещё я буду танциркой и петуньей!

- Но есть более правильные слова про это: танцорка и певунья.

- Во-первых, не хочутся, а хочатся, а ещё лучше - хочется. А во-вторых, народ уже давно все слова придумал, и не все новинки ему подходят. Вот был такой умник и поэт - Велемир Хлебников. Он очень много новых слов понапридумывал. А присвоил народ только одно - лётчик.

- Ух ты, а я думала, что это словечко всегда было!

- Нет-нет, это довольно молоденькое слово. Но очень подходящее.

- Подходящее, проходящее, отходящее - ащее - ящее, - запела Анечка, прыгая на одной ножке.

- Умничаешь... Умывайся и будем ужинать, потому что вон и Донатос появился.

Действительно, Донатос нарисовался в дверях, бесшумный как тень, тощий как вобла, свежеумытый, загорелый, подобно корочке домашнего хлеба, потому что дочерна он со своей белой прибалтийской кожей никогда не загорал.

Вскоре сели ужинать-обедать: обязательная каша, на этот раз пшённая с маслом, отварная картошечка, рыбка, наловленная накануне, обжаренная да с грибочками. Сочная квашеная капуста. Узвар из сухофруктов на третье.

- Просто объядение! - отметила Анечка. - А ещё я буду библиотекарша, как мама! - добавила она как-то не совсем последовательно.

- Нет уж, учительница так учительница, - строго заключила Настя. - Может быть, настанет время, когда учительницы русского языка снова потребуются. И зарплата у них будет приличная.

После ужина Анечка помогла маме убрать со стола, помыть посуду. Привела в порядок свой "Детский уголок": накормила куклу Машку, умыла, уложила спать. И сама переоделась в ночнушку, взобралась на новую просторную деревянную кровать, которую ей смастерил Донатос.

45. Индийская сказка

Анечка как-то незаметно подружилась с Донатосом. Чаще всего они общались по выходным, то есть когда Донатосу удавалось выкроить денёк отдыха, ну, или часть дня. Впрочем бывало, что Донатос просто возвращался домой раньше, чем Анечка засыпала. И тогда она демонстративно отказывалась спать, пока Донатос не расскажет ей какую-нибудь удивительную и даже не сказочную сказку. Потому что сказки Донатоса действительно были не похожи на привычные "жили-были дед и баба и их внучка Анечка", которые иногда рассказывала мама Настя.

Вот и в этот вечер Анечка раскапризничалась и потребовала:

- Расскажи мне сказку про индийского человека.

- Пожалуйста, - согласился Донатос, присаживаясь на край кровати. - В одном индийском городе у ворот роскошного дворца местного раджи...

- Ну, это как у нас богатый олигарх или глава администрации города.

- Ладно, у ворот этого олигарха...- согласилась Анечка.

- ... всегда сидел один нищий. Конечно, нищих было много, но они приходили и уходили, а этот здесь как бы и жил. Причём, в отличие от других нищих, он никогда ничего не просил, не завывал, не показывал прохожим свои увечья. Просто сидел, а перед ним стояла обычная жёлтая глиняная чаша. И слуги раджи иногда из сострадания бросали в чашу какую-нибудь пищу. Этим нищий и существовал.

- Донатос, а почему он нищий? Он что, не мог заработать на хлеб?

- Возможно, он был старый и больной, и не мог работать: у него сил уже не было. А может быть, он был слишком задумчивый: так углубился в свои мысли, что ничего больше делать не мог. Наверное, он хотел додуматься до чего-то самого важного.

- Шли годы. И наступило время, когда нищий перестал принимать и те крохи, которые ему подавали прохожие. Видно, он решил умереть...

- Что такое "умереть", - вынырнула из забытья Анечка: её задело непонятное слово.

- Умереть - это значит не дышать, не видеть света, не чувствовать боли и голода, не думать.

- Ну вот. Уже несколько дней нищий ничего не ел, почти не шевелился. Всем стало ясно, что он умирает. И тогда один сердобольный слуга раджи склонился к нему и спросил: "Человек, скажи хоть, как тебя зовут, чтобы мы знали, кто долгие годы безмолвно сидел у ворот роскошного дворца?

- Будда Утренней Зари, - прошептал нищий и отошёл.

Анечка уже спала и не стала спрашивать, кто такой Будда. Но Донатос всё-таки закончил сказку то ли для себя, то ли для Насти, которая в это время гладила бельё на столе и, похоже, краем ушка прислушивалась к неспешному повествованию.

- Когда нищий умер, пришли слуги раджи, чтобы унести и сжечь его прах и белые лохмотья его одежды, которые когда-то были ярко-жёлтыми. И когда они наклонились к нищему, готовые зажать себе носы, чтобы не вдыхать зловоние трупное, они даже отпрянули от неожиданности: от нищего исходило благоухание утреннего цветущего луга...

Анечка уже крепко спала, и ей снился темнолицый стройный нищий молчун в розовых лохмотьях утренней зари...

Донатос внимательно вгляделся в нежное разгоревшееся лицо спящей девочки и прошептал:

- Рассказывают, что после ухода подвижника, по распоряжению раджи, его слуги щедро кормили всех нищих, расположившихся у ворот дворца: кто знает, может быть, среди них сидит никем не узнанный Будда Вечерней Зари?

46. Семья

- Скорее всего, я многожёнец. У меня есть жена... где-то далеко. Но по-настоящему все женщины - мои жёны и все дети - мои дети. Жаль, правда, что я нерадивый отец. И потому моим деткам нет до меня никакого дела. А мои жёны, начиная с любви и надежды, заканчивают как правило ненавистью и проклятьями. И они совершенно правы в этом... Хотя могли бы быть и милосерднее...

- Ну чистый карась на сковородке! Болтун и обманщик, - вспыхнула Настя. - Нет, ты всё-таки скажи честно, у тебя есть семья?

- Да нет, они живы и процветают: жена и сын. У жены дом, машина, дизайнерское ателье.

- Ну, это где проектируют домашнее убранство или модную одежду, например. И сын уже взрослый, директор агентства недвижимости. У него своя семья: отрезанный ломоть. Короче, я им не нужен.

- Как это не нужен? Но ведь она страдает... От одиночества! Тебе не жаль её, мать твоего ребёнка?

- Во-первых, она не страдает. Она женщина вполне практичная. Ещё при мне у неё уже был "сердечный друг". Я не возражал: действительно - муж годами блукает неизвестно где... Кроме того, есть сколько угодно молодых людей, жаждущих приобрести любовный опыт. А это лучше всего осуществить в связи со зрелой привлекательной и независимой женщиной. Во-вторых, я её давно уже не волную. Она считает, что спать со мной всё равно, что любовничать с собственным дедушкой.

- Ах, как она ошибается! - вырвалось вдруг у Насти. - Я-то ночами точно знаю, что ты юноша. Ну, очень молодой мужчина...

- У души не тот возраст, чем у тела. Есть юноши с душой расчётливого старца. И есть люди по земным меркам закатные, а душа у них рассветная. Вот Уолт Уитмен настоящий вечный юноша, восторженный и бессмертный...

- Так, всё ясно, - оборвала Донатоса Настя, - ты настоящий циник, распутник, альфонс, дон Жуан, Калиостро!.. Сейчас же убирайся в свою комнату.

- Не Калиостро, а Казанова, наверное... И мы как раз находимся в моей комнате.

Настя фыркнула и с пылающим от возмущения лицом выбежала из выгородки.

47. Дом

Проект состряпал сам: коттеджик в четырёх уровнях. Два капитальных этажа по четыре отдельных комнаты, пятая - внутренняя, объединяющая. Надёжный подвал. Деревянная воздушная и светлая мансарда, откуда видны приречные дали на четыре стороны. Материалы закупил ещё в ту пору, когда цены не отпустили: взял приличный аванс, выпросил кредит, поназанимал деньжат, где только смог - и всё ухлопал на кирпич, цемент, доски и прочие необходимости. А тут и цены отпустили - и всё сразу стало недоступно дорого. А у Донатоса всего с лихвой хватало уже.

План (участок) под строительство уступила Донатосу Настя Соколова: взяла лопату и разделила собственный огромный двор пополам. На её половине стоял прежний домик, построенный ещё Ваней Соколовым, её погибшим супругом; подрастали крепкие саженцы плодовых деревьев - яблоньки "Семеренко" и белый налив (ранние), и "апорт" - особо нежный и душистый сорт; груши: ранняя бронзовая "бере" и поздняя какая-то, у которой плоды как каменные бочонки, зато к январю они становились сочными и сладостными! Ну и черешня-вишня, сливы, айва - всё, вывезенное из знаменитого Мичуринска. Подрастал здесь и коренастый грецкий орех. И даже - в самом тёплом южном уголке - виноград двух-трёх сортов, высаженный в форме "Донская чаша".

На половине Донатоса было пока что пустынно. Только с северной стороны высился ряд молодых тополей - от холодного ветра, да по границе участка были высажены кусты шиповника, тёрна - от непрошенных гостей.

Надо сказать, строительная отрасль оказалась весьма удачной и прибыльной для агрофирмы "Приреченская". За полгода до бешеной инфляции с помощью того же десятимиллионного кредита удалось купить и завезти на склады фирмы всё необходимое: на деловом дворе высились штабеля железобетонных блоков, кубы красного шамотного и белого силикатного кирпича, аккуратные укладки душистых сосновых досок, трубы разного диаметра. Всё это распродавали тогда почти за бесценок - бери не хочу: работы повсюду буксовали, сотни строек застревали в дебрях "согласований", "неувязок и недофинансирования". А ведь людям надо зарплату платить. Так что от "излишков" материалов избавлялись охотно. Зато теперь бригада строителей беды не знала: летом напряжённо строились цеха. Разобрали и перевезли в Приреченск обанкротившийся сахарный заводик - почти новое польское оборудование. Уже в сентябре он заработал, прямо с полей перерабатывая местную сахарную свёклу. То же происходило с консервным заводом, молочным комбинатом, колбасным цехом.

Зимой строили в три смены коттеджи для работников фирмы, в первую очередь для специалистов, переселявшихся из соседних районов, где хозяйство явно "лежало на боку". Возник и быстро подрастал симпатичный коттеджный микрорайон Приреченска с прямыми улицами, приветливыми довольно разнообразными двухэтажками, просторными участками под сады и огороды.

Поэтому и дом Донатоса вырастал как гриб-боровик - крепко и споро. Сначала произвели работы "ниже нуля": водопровод, канализацию, подвал вырыли экскаватором, уложили стены-фундамент бетонными блоками, выровняли бетонный пол. С севера подвал был ниже нулевой отметки, а с юга, со стороны косогора, он выглядел как первый этаж. Тут же к дому пробросили трубы водопровода, канализации, кабель электрический с расчётом на то время, когда в Приреченске устроят общий коллектор и очистные сооружения. А пока что воду можно было качать из домашнего колодца в приличный авиационный бак на металлической этажерке. Оттуда вода шла уже самотёком. Для канализационных отходов вырыли обширную яму на границе участка: часть воды рассасывалась в земле, часть можно вывезти автоцистерной.

В первом этаже с северной стороны расположились хозяйственные службы: котельная отопления, гараж, столярка, оборудованная токарным станочком, циркулярной пилой, электрорубанком - твори не хочу! Кстати, Донатос оказался неплохим плотником, да и столяром при необходимости. С удовольствием пилил-строгал, мастерил рамы, двери-окна, всё что надобилось Здесь же, в первом этаже, разместили ванную с душем, постирочную, тёплую уборную. В помещении котельной устроили на всякий случай и обычную дровяную-угольную печурку, сквозь которую проходил змеевик отопления: кто его знает, что будет с газоснабжением.

Во втором этаже с большими окнами и высокими потолками (в рост Донатоса с поднятой рукой плюс ещё метр для простора) расположились общая комната с камином, детская, спальня, ещё одна комната для кого-нибудь - то ли кабинет, то ли гостевая. Все комнаты были отдельные и выходили в просторное внутреннее помещение, где был встроенный шкаф для одежды, полки для белья и тому подобного. Туда же входили с лестницы. Кроме того, у домика с южной стороны была просторная воздушная веранда на крепких столбиках - для зарядки, чаепитий летних и детских игр в непогоду.

Домик вырос моментально: работала комплексная бригада строителей агрофирмы, сам Донатос и добровольные помощники, друзья спецназовцы. Даже деловая Анечка участвовала в стройке: подносила по кирпичику или по ведёрку детскому цемента: уж очень ей это нравилось.

Дом построили, отделали и заперли на пока: сейчас он был без надобности, да и обживаться в нём было хлопотно и недосуг - забот невпроворот. А вот строил дом Донатос с превеликим удовольствием, словно решил поселиться здесь навсегда. Никогда нигде ничего не строил - и вдруг оказался какой-то врожденный мастер на все руки...

Неожиданная получалась картина. Вся страна катилась, казалось, куда-то в бездну нескладухи, отчаяния, разлада. А вот Приреченск - процветал. Сюда потянулись мастеровые из соседних районов и даже из самого Воронежа: плотники, каменщики, механизаторы. Всем здесь находилось дело, бытовка, зарплата. Конечно, иные пытались и выпивать, и подворовывать, по привычке. Но тут они натыкались на общее осуждение и присмотр участников агрофирмы. Оказывается, достаточно было дать людям работу с хорошей оплатой и решительно пресечь воровство, многое в Приреченске изменилось. Куда-то исчезла тягучая провинциальная тоска. Даже лица у людей стали другие: вместо скуки и уныния, вместо выражения непросыхающего пьянства на них возникло теперь выражение достоинства, приветливости и деловой озабоченности...

А на холме, чуть на отшибе от основного Приреченска, посверкивал теперь чистыми стеклами новенький и ладный дом Донатоса.

48. В минуты тишины

- Расскажи, какие есть на свете объединения людей кроме партий. Божественные, что ли? - спросила Настя, забираясь с ногами на знаменитый топчанчик Донатоса. А дело было глубоким вечером, когда все насущные дела вроде бы сделаны, звери накормлены, домочадцы успокоены, даже посуда помыта. Тишина. Мерцание лампадки перед иконкой в красном углу: внимательно и сочувственно взирал Спаситель на обитателей горницы.

- Да ты и без меня всё знаешь, наверное. Начитанная, небось...

- Да я мало знаю. Так, наслышан, может быть... Ну, прежде всего церкви - многочисленные, большие и малые. И эти малые часто - внутри больших. Секты называются. По идее церковь - хорошо: она для всего народа, для всех людей без разбора на национальности, о духовном заботится.

У каждой церкви в начале был, как правило, учитель-пророк: Иисус Христос, Моисей, Магомет, Будда Сакья-муни, Лао-цзы... Учителя хороши, праведны, мудры. Они от иной, высшей общности. А вот последователи наошибались, напутали, такого наворотили, что вай-вай, уму непостижимо. Иисус был нищий - его священники облачаются в парчу и золото. Иисус был добр, человечен, старался послужить малым сим... Его священники изобрели чиновную лестницу, инквизицию, крестовые походы. Столько мучительства и крови натворили! Да и магометане по части крови мастера. Не только чужие жизни не щадят - между собой насмерть враждуют: шииты, сунниты, джихад, террор, шахиды - люди-бомбы... Буддисты вот, вроде, в крови неповинны. Зато часто жизнь не ценят. Сплошь и рядом если протест, то - самосожжение. Срединный путь. Подвижничество. На одной ноге годы выстаивают... Впрочем, это, наверное, индуисты. Вот видишь, я и сам путаюсь в подробностях.

А вот ещё монахи, монастыри... Им Бог прямо сказал: я вас для жизни сотворил, трудитесь, любите, плодитесь, мол. Нет, они хотят праведней Бога быть: укрылись от жизни за стенами, бьют поклоны, молятся - за всех. А ведь каждый должен за себя к Богу обратиться. "Зачёты" здесь недействительны. Об этом и суфии говорят, те, что не признают "посредников" между собой и Богом...

Есть ещё некие полусветские, что ли, общности: тамплиеры, розенкрейцеры, масоны... и так далее.

- А что с ними сталось? Куда они подевались? Чего хотели? Что натворили?

- Я ж и говорю: все они хорошего, вроде бы, хотели, да кое-что перепутали - земное с небесным. Небесное - это добро, человечные принципы. А земное - организация, иерархия, чины то есть, ритуалы, имущество - деньги, богатства, сокровища. Ну, и, разумеется, тут же появились желающие сокровища те прибрать к рукам, а хозяев, само собой, перебить. Недаром сокровище так созвучно и пахнет кровью, как заметил однажды Иисус...

- Не что, а о чём. Он предостерегал от накапливания земных богатств. Уж лучше, говорил, собирайте сокровища небесные: их у вас никто не отнимет.

- А разве есть такие, кто без чинов, без сокровищ, которые отнять могут?

- Знаешь, думаю, есть. Я это для себя называю "легион". Здесь титулы, вроде бы, есть. Но они никем не присуждаются. Просто отражают присущую мощь. Достиг высоты мощи духа и понимания - ты уже будда, пророк, посланник. Организации, ритуалов, списков, имущества, униформ, обрядов, корон - нет. У них корона - свет, а имущество - дух: не отнимешь и не присвоишь. Этих легионеров не вычислишь и не проследишь. Против них ни контрразведка, ни доносчики не властны. Правда, большие бесы бросаются всё же с ними бороться. Вот некто Иосиф Виссарионович придумал тотально перебить всю интеллигенцию - учёных, великих артистов, умников, просто самостоятельных, дельных людей, даже целые народы, - предположив, что именно в их среде находятся тайные Легионеры...

- Ты легионер? - спросила вдруг робко, как бы обмирая, Настя.

- А ты контрразведчица? - ответил Донатос, нежно и всё же неотступно обнимая Настю. И как, она не отбивалась, разговор продолжить не удалось.

49. Иерархия

Так кто же сам-то ты, - упрямо спросила Настя после взрыва страсти и блаженного безмысленного отдыха.

Помолчал, чтобы очнуться и удивиться упорству робкой, но неотступной "ученицы".

- Кто я такой? Пожалуй, не моё дело давать себе определения.

- Ну, вот я - библиотекарша. А училась на учиху русского и литературы на филфаке Воронежского университета. Да все знания растеряла: ни одного дня учительницей не работала... Беременность. Смерть Вани. Анечку вот привела. Не до школы было... с её нищенской зарплатой. А теперь ты вот... нарисовался... Или навалился... Кто ты?

- Ну, если судить по образованию и по делам... Во-первых, я скорее всего житель. Иногда работал связным, это да. Ещё, может быть, я стрелок. Потому что люблю попадать в цель и радуюсь, если это мне удаётся. Вообще говоря, я самый меньший из сослуживцев, некий "рядовой Александр Матросов".

- А какие старшие есть? - попыталась навести его на откровенность Настя.

- Старше таких, как я, офицер: он больше моего знает и умеет, у него больше обязанностей, он куда достойней и талантливей. Есть много ступеней на уровне человеков. Но при этом все равны, все уважают, любят, стараются беречь друг друга... если приведётся встретиться.

- Ну, вот Иисус - он Христос, помазанник, царь духовный. Он, пожалуй, наибольший из воплощённых.

- Кажется, ничей. Понимаешь, я просто странник. Я ещё не пришёл.

- Загадками отбояриваешься? А вот я сейчас как нападу!..

Он закрыл лицо ладонями, словно защищаясь, но сквозь пальцы глядел на её возмущённое пылающее лицо с каким-то тихим добром во взгляде, с любовью, что ли...

- Ну, хорошо, - не унималась Настя, - а есть кто выше царя?

- Никто не выше. Но есть Творец. Он очень высокий.

- Стоп. Хватит. Дальше я вообще ничего не знаю. Но, думаю, в Неизъяснимом есть всё: и смысл, и любовь, и... бездна. И то что угадываем, и немыслимое. Оттуда всё исходит и туда всё погружается.

- Ладно, этого мне не понять. Но вот если есть Царь, то где его Царство?

- Если ты имеешь в виду Царя небесного, то, верно, царство его на небесах.

- При чём тут небо! На небе облака, спутники, птицы. Не знаю точно, но, может быть, небеса там где не бесы?

- А это где нет бесов. Например, в чистых душах. Помнишь: "блаженны дети, ибо их царство небесное".

- Не слишком-то знаю, но пытался знакомиться.

- Тогда скажи, как это: "Блаженны нищие духом?.. Это что же, самые блаженные - бездуховные?

- Ну, я никакой "толкователь". Но вот кто такие нищие?

- Те, кто ищет пропитание, средства к существованию. Конечно, если это настоящие нищие, от нищеты, а не притворщики для лёгкого заработка.

- Значит, настоящие нищие ищут то, что им позарез необходимо, чтобы жить?

- Тогда нищие духом ищут духовного. Стало быть, не бесовского. Стало быть, в их душах царство не бесов, небесное.

- Ладно, совсем запутал меня, давай помолчим. Ты только обними, чтобы я не одна была...

В горнице установилось сумеречное, слабо светящееся безмолвие.

50. Филин

В одно из июньских относительно свободных воскресений Настя предложила Донатосу прогуляться, а заодно и помочь ей отнести Филину продукты.

- Ну, это наш учитель истории - в прошлом, когда я ещё в седьмом классе училась. Занятный старичок. Во-первых, он на самом деле доктор философии. Но в 37-м его репрессировали, а выпустили только в 1954 году после смерти Сталина. Выпустить-то выпустили, но без права проживания в крупных городах. Вот он и поселился у нас в Приреченске. А потом, в 1956-ом его реабилитировали. Но он не захотел уже никуда уезжать. До пенсии работал учителем, а потом вообще отошёл от дел. Хороший дед: такую историю нам преподавал, что его уроки даже последний двоечник и хулиган не пропускал. Только он совсем одинокий. Вот мы, его бывшие ученики, присматриваем за ним по очереди. А сегодня моя как раз очередь.

За разговором незаметно добрались до маленькой, вросшей в землю хибарки с заросшим густым цветником палисадником. Вошли без стука: так положено, дверь эта никогда не запиралась.

В желтоватом полумраке низенькой комнатёнки Донатос увидел существо, действительно напоминавшее затаившегося в глубине дупла филина. В кресле-качалке сидел человечек, одетый, как капуста, в множество рубашек, курточек, свободно увязанных клетчатым пледом. Из шарика всех этих взъерошенных "перьев" небольшое личико с двумя круглыми широко поставленными электрическими какими-то глазами, между которыми торчал острый крючочек - нос.

Желтоватые, или светло-карие фонарики с чёрными точками посредине пристально уставились на Донатоса.

- Вы кто? Масон? Тамплиер? Иллюминат? - в упор прозвучал резкий остренький даже голосок.

- Да нет, - тягуче ответил Донатос, тщательно подбирая слова, - я никто. Так, доброволец, волонтёр, вольный стрелок так сказать. Легионер какой-то нездешний. Тот вещий мальчик в подвале так и сказал тогда: "Да он - здесь никто! Понимаете - никто! Что его спрашивать!" А одна юная москвичка добавила - как точку поставила: "Иногородний". Это у них как ругательство идёт в ряду: бомж, лузер...

- А... Жаль. Вас, оказывается, и защитить некому. А на Вас уже идёт охота вовсю...

- Ну, почему некому! Есть кому: вон, Настя, Анечка... Есть и ещё... сущности. Да вот и Вы тоже...

- Я-то? Что я могу! Меня вообще нет. Я - только голограмма меня. Я - который уже там, далеко за Рекой. Которого ещё в 37-ом расстреляли.

Настя вслушивалась в их разговор с круглыми от непонимания глазами. Осторожно, чтобы старик не заметил и не обиделся случайно, она, поймав взгляд Донатоса, покрутила пальчиком у виска.

Вот именно чокнутый, - хихикнул Филин, - правильно это Вы заметили. И не смущайтесь, - добавил он, неизвестно как узнав, что Настя густо покраснела. - "Правду говорить и показывать легко и приятно!" - сказывал когда-то один мой знакомый.

- Итак, что Вы говорите? Что Вам здесь надо-то? - обратился Филин к Донатосу.

- Я слышал, Вы историк. Вот и объясните, что происходит в стране, какая история?

Фонарики глаз на секунду пригасли, как бы потеряли внешнюю цель, как бы уставились в себя.

- В лагере я думал: вот сдохнет Иоська - и всё восстановится, воскреснет, пойдёт как надо. Людей, кто не умер, выпустят. И мы заживём, заработаем, насочиняем, настроим, воздадим... Я ведь там, на лесоповале многое передумал, понял, сообразил: "Будем бороться. Светлое будущее соорудим. Лишь бы не мешали", потом, на Колыме уже, думал: "Вот сдохнет Иоська, а я его переживу, выйду на свободу, просто жить буду - тихо, молча. Просто жить и дышать. И, может быть, деток учить. Всё ведь так увлекательно: явная и тайная история человечества". Вот и живу, и никак умереть не могу: они вон, дети, ученики, умереть не дают...

- А история... Нет никакой истории. Так, цепь событий, схваток, борьбы, приёмов борьбы, технологий... Вот-вот, нынче век технологий: технология власти, производства, выборов. Технология лжи... - Филин будто споткнулся. - Вот именно, самая развитая технология - технология лжи: вся реклама, все шоу, вся торговля, вся пресса, вся политика, культура, религия - всё это - технология лжи.

Филин даже воодушевился, даже выпростался из своих "перьев".

- Как же быть, как же распознать правду, - спросил Донатос скорее для Насти.

- Да Володька давно и ясно сказал: "Смотри, кому это выгодно". А Учитель ещё раньше заметил: "Суди по делам, а не по словам".

- Надо, чтобы честь, честность стала для всех выгодна. Тогда все будут за неё бороться.

- Теперь уже невозможно... Но в высшем смысле это всегда возможно, просто это так и есть.

- Виктор Семёнович, а почему вы изменили свою фамилию на такую странную? Я никогда не могла этого понять, - вмешалась в разговор Настя.

- Очень просто. Виктора Соломоновича Резника расстреляли. Не мог же я называться именем убитого человека. В лагере я был номер 3537401. А по выходе на свободу стал Виктор (от победы жаль отказываться) Семёнович (так более по-русски) Филин (сын Фили, просто Фили). Простофиля и есть, что тут непонятного!

- Виктор Семёнович, а почему Вы никогда не рассказывали нам про лагеря? Что там было?

Распылавшиеся было, глаза Филина как-то мгновенно потускнели, устали, что ли? На несколько минут он погрузился в молчание. Потом глаза его повлажнели, вовсе ослепли, В них отразилась стократ вспыхнувшая электролампочка. Но слёзы не преодолели камышовый барьер ресниц, так и остались в глазах.

- Идите! Идите уже! Я устал... Оставьте, что принесли, и идите! - закричал он на посетителей резким тонким голосом.

Настя оставила на столе глечик с горячими варениками, завёрнутый в льняное полотенце. Уложила в авоську комок нестиранного белья. И они с Донатосом покинули гнездо Филина.

51. Любовная драка

- Слушай, зачем ты мне нужен - старый, скучный, пепельный, закрытый со всех сторон, как сейф... И... и вот именно пепельный!

Разговор происходил наутро после посещения Филина. Видно, у Насти многое накопилось на сердце.

- Тусклый, молчащий, противный, чужой, - добавил в тон ей Донатос.

- Не смей передразнивать! Вот именно чужой - незнакомый, иностранец какой-то! Ночью я люблю того, кто меня обнимает огнём, кто входит в меня блаженством... А днём я помню и люблю только своего мужа, понял. Вот он - на портрете! Его убили на чужбине, неизвестно за что... И вообще ты здесь лишний, посторонний. Так что собирай свои манатки и уходи! Вон, в свой новый дом...

Донатос молча взял свой вещмешок и старенький кожаный саквояж, с которым явился когда-то в этот гостеприимный дом и который всегда стоял наготове за уютным топчанчиком, - и направился к выходу.

- Постой! Хочешь чаю? - мгновенно сменила тон Настя.

- Ну, садись к столу и заваривай. А я хлеб и сласти достану.

Она потянулась было к горке с хлебницей и сахаром, но обернулась и спросила как ни в чём не бывало:

- А за что ты всё-таки любишь меня, ведьму противную?

- Ты сказал! Что это ты привязался к нам с Анечкой - метлой не выгонишь?

- Ну, честно говоря, это трудно объяснить. Наверно, невозможно. За что любят родниковую воду? Ясное или облачное небо? Степной воздух? Не знаю. Может быть, ты просто оборотень? Знаешь, такая смирненькая, милая, светлая. А потом вдруг обернёшься - и клыки, глаза горящие - ведьма, чертовка, сирена, лесная нежить! Ну, вот такая, какую сейчас вижу... А другой раз светишься - лунный свет да и только. И глаза зелёные, подводные. И потом - запах. Твои волосы так пахнут! Вся ты так пахнешь... А, я догадался! Это запах рая! Когда нас выгнали оттуда, мы всё потеряли. Но запах ты унесла с собой.

- Да нет, мне, конечно, гораздо больше. Но это нигде не записано. И я не помню. То есть нужды не было вспоминать. Вот когда всё начнёт рушиться, погибать, тогда я вспомню, как до сотворения существовал.

- Ладно, я всё поняла: ты сумасшедший, только тихий - в виде вполне приличного и даже крепенького старикана... А вот я кто тогда? Лилит или Ева?

- Ева, конечно. Потому что Ева - это жизнь, а Лилит - огонь. Она мне не по возрасту, не по душе. А ты светлая и прозрачная. Как утро. И пахнешь потерянным раем...

Чай напрасно остывал на чёрной дубовой столешнице.

Её волосы, как туман, скатывались ей на плечи, на чуть светящуюся грудь, на полупрозрачные бёдра.

Он снова ужасно удивился, что у неё такие удивительные, роскошные волосы...

52. Атака

- Так, - заорал лейтенант КГБ, - что у тебя там, в Приреченске творится? Вся страна голодает, а вы там жируете, говорят.

Ещё вчера, вечером в четверг, Петра Андреевича Афанасова, главу агрофирмы "Прогресс", телефонограммой срочно вызвали в крайисполком, якобы, по делам фирмы. Но когда утром в пятницу он подъехал на своей скромненькой "Ниве" к увесистому, сталинского ещё ампира, зданию исполкома, там его ждала уже черная с тонированными стёклами "Волга", "штучная", с единственной цифрой "3" в номерном знаке. Относительно вежливый мужик в штатском пригласил Афанасова в салон, сообщив, что всё согласованно с исполкомом и что его надолго не задержат.

Афанасов, подполковник запаса, "афганец", Герой Советского Союза, стреляный воробей, не дрогнул, не подал вида, что его обеспокоило "приглашение".

- Хорошо. Отпущу машину: придётся, видно, задержаться, - сказал он спокойно глядя в глаза мордовороту.

Не спеша подошёл к своей "Ниве", наклонился к водителю, небезызвестному Василию-спецназовцу:

- Сообщи там Донатосу, чтобы трогали без меня. Вернусь, скорее всего, завтра к полудню.

И вот теперь они сидели напротив друг друга: лейтенант КГБ Сергей Тарелкин, зам.начальника засекреченной и страшноватой службы, и его бывший командир ещё по Афгану, подполковник Афанасов. Что и говорить, пути боевых сослуживцев разошлись в наше, относительно мирное время.

- Да не, не слишком-то жируем. Просто вкалываем и, кажется, эффективно, - возразил Афанасов. - Но ты тон твой умерь, Серый. Перед тобой всё же старший по званию.

- Ага, вам-то хорошо, - сбавил тон Тарелкин, - а от этого всей стране плохо.

- А вот вы весь Воронеж обобрали, все легковушки скупили. А чем мы теперь наших передовиков стимулировать будем, к примеру? А у Вас там, говорят, простые работяги, рабы, на машинах собственных раскатывают.

- Вот как ты, Серж, теперь заговорил, В Афгане, вроде, нормальный мужик был. А теперь - "передовики", "рабы".

- Да уж, товарищ подполковник, я теперь за всю область в ответе.

- А я, товарищ лейтенант, за свой Приреченский отвечаю. Работаем в три смены - вот и голодать не приходится. Пусть остальная область, да и вся страна подтягиваются - всем хорошо будет.

- А ты не зарывайся, Пётр Андреевич, здесь тебе не Афган. И мои лейтенантские погоны здесь потяжелей твоих подполковничьих в отставке.

- Ладно. Будет меряться. Что ты от меня-то хочешь?

- Да вот, какой-то литовец борзой, говорят, у тебя завёлся.

- Ну и завёлся, и вкалывает будь здоров. К тому же у него отец был русский, мать литовка. Он сам по документам русский, хоть и с прибалтийским налётом. И хорошо: вкалывает по-нашему, а по ихнему - не пьёт, не врёт, не ворует.

- Пожалуйста. Подъезжай - в личном деле всё есть.

Тарелкин достал из сейфа аккуратную серую папку. Развязал тесёмки. Достал и рассыпал перед Афанасовым несколько фотографий.

- Да нет, этот вон клоун в диком берете и в клетчатом пальто никак не он. А вот этот, если сбрить бородку и усы, возможно и похож.

Лейтенант вдруг яростно хлопнул себя по коленке:

- Ну вот, так я и знал. Пригрел ты, Петро, на груди матёрого шпиона. Это же тот самый Даниэль Шварц, которого мы уже несколько лет разыскиваем!

- В том то и дело, что неизвестно чей. Это его самого "расспросить" надо, на кого он работает и что ему в Стране Советов надобно.

- А что у вас на него есть? Он что, взорвал "объект"? Документы похитил? Завербовал кого-то?

- Да нет, не в этом дело. Понимаешь, тебе как боевому другу скажу... Вот уже года три какая-то ахинея творится. В Москве пропал швейцарский предприниматель, некто Даниэль Шварц. Выяснилось: был приобретён авиабилет на его имя до Адлера. Но в Адлер он не прилетел, а нарисовался совсем другой мужик, беглый муж своей жены, вполне советский; пенсионер из Москвы. Причём, заметь, однофамилец того Шварца, но не он. Там у нас свой человек... понимаешь. Хотели пенсионера "депортировать" в семью, а он ни в какую. Работает теперь на стройке разнорабочим, подженился и не тужит. Причём, на всякий случай, чтобы не демаскироваться, наш человек ему поначалу сделал другие документы, вполне настоящие: чем чёрт не шутит, а вдруг этот "однофамилец" как-то связан с первым Шварцем?.. Так вот, этому нашему человечку вот уже три года идут сообщения откуда-то из нашей области от агента... Да, забыл: дело в том, что пенсионер этот адлерско-московский как раз и намеревался лететь не в Адлер, а в Воронеж: у него здесь сестра-старушка проживает. Мы проверили: старушка действительно есть, но никто к ней не обращался, не приезжал. Радиограммы идут. Засечь агента не удаётся: остронаправленный передатчик, причём всегда в движении. Сообщения расшифровали. Но получается снова ахинея: видимо, это шифровки второго уровня, которые надо передавать в главный центр. А код центровой неясен. Сообщения приходится передавать дословно в их метрополию, чтобы не разрушить всю радиоигру: там-то не знают, что их "резидент" давно уже наш человек. Знаем только, что шифровки идут в крайне засекреченный "отдел стратегической разведки". А там у нас, увы, никого нет. Остаётся этого Даниэля ловить и "колоть".

- Ну, не знаю. Нашего-то Донатосом кличут. Донатос Литвак. И все ксивы в порядке. А нам от него только польза: вкалывает как Папа Карло, с утра до ночи. Всегда на людях. Без него мы, как все эти "Анна, Россошь и Гремячье" сегодня на боку лежали бы.

- Постой-постой, а при чём тут эти "Анна, Россошь..."? Что-то знакомое...

- Да это из "шифровки" ещё одного "матёрого шпиона": он тут у вас срок мотал где-то в 30 -40 годы.

- А, ты еще иронизируешь! - возопил лейтенант. - Шпиона на груди пригрел и вот уже сколько лет покрываешь! А может, ещё и спелся с ним? Говори в открытую. Всё равно выясним.

- А ты полегче, лейтенант. Всё же перед тобой Герой Советского Союза. Голословными обвинениями не швыряйся. Вот узнаешь - тогда другое дело. Так что никого я не покрываю. Ежели шпион он - дак берите его.

- Отлично. Где он у тебя? Адрес? И места пребывания основные. Сегодня и брать будем, ночью.

- А он с автопоездом в Москву подался. Вот вернётся - тогда и берите его - тёпленького.

- А так: он ведь у нас директором МТС работает последнее время. Вот и повёл автопоезд из трёх рефрижераторов в Москву на распродажу излишков продуктовых да на выручку закупить кое-что для района.

- Ну, теперь его ищи-свищи, - присвистнул лейтенант. - А почему в Москву всё-таки? Здесь, что ли не продали бы?

- Там наши свежачки подороже пойдут, вмиг расхватают: в Москве у людей и теперь деньжата водятся. А и промтовары там есть - и качественнее, и дешевле наших. Видишь - нам полный расчет там расторговаться. Кстати, его идея.

- Так-так, всё ясно. Вы с ним явные подельники. Так что держись, даром что друг-соратник, - всё о вас доложу по вертикали: так, мол, и так, прохлопал Герой шпиона - под самым носом у себя. За всё ответишь...

- Как же, мы теперь все шпионы - в собственной стране. Кто с головой и самостоятельный - тот и шпион. Да и ты шпион.

- Как это? Куда это ты клонишь? - опешил лейтенант.

- Людей убивали, афганцев. Своих ребят в атаку посылали, часто на смерть. А кто нас туда, в чужую страну, приглашал?

- Да уж, Родина. Правители-маразматики, бандюганы международные, с их идеей о мировом господстве. Не помнишь: все всех боялись - и своих и чужих. Вот вашу лавочку и состряпали - "комитет госбезопасности". Безопасности кого от кого? Да от своих прежде всего: все эти "сексоты", политзаключённые, лагеря по всей России. Позорище! Серый, как мы в это говно вляпались? И ты с ними теперь. А ведь нормальный парень был: свой в доску, смелый, прямой, честный... Так вот, надо будет - я за себя отвечу. Но учти, и ты не отсидишься: твоя это дичь ушла. Так что крепко подумай, куда и о чём докладывать.

Повернулся чётко, по-прежнему, по-армейски, и, хлопнув дверью, вышел из кабинета.

Лейтенант Тарелкин рыпнулся вслед, но удержал себя. Посидел за обширным столом, обхватив голову руками. Потом очнулся, пробормотал как бы для себя: "Делать нечего, надо работать. Но мы тебя, голубчика, по дороге ухватим. А и правда, что это я нервы рву? И подполковник... Психопат, нерасчётливый, но всё же свой в доску, может, благодаря ему мы домой оттуда на своих двоих вернулись, а не в ящиках - "груз N200". Ну, а субчика этого мы всё равно отловим - прямо в пути..."

53. Конец Света

- Настёна, прощай. Утром уезжаем в Москву - тремя рефрижераторами.

- Надеюсь, нет. Везде расставлены дельные мужики. Пора им на собственные ноги становиться.

- Почему уходишь? Хватит скитаться. Уже не мальчик. А я тебе всегда помогу, подлечу, присмотрю.

- Да уж, красочная картинка ближайшего будущего: старик дрожащий в постели. Болезнь Паркинсона? Почти растение. Просит пить. А за стеной, в соседней комнате, измученная бессонницей молодая женщина и её законно раздражённый симпатичный муж...

Ну, не сердись. Я такого не допущу. Но если вправду, я никогда не был так счастлив, как здесь, все эти дни и ночи - у безмолвной реки, в туманах и дождичках, среди росных лугов и полузатопленного берёзового леса... с маленькой и сердитой русалкой рядышком...

- Не уезжай. Почему уходишь? Ведь нам так хорошо здесь, втроём... И ещё, кажется, будет четвёртый. Почему ты именно теперь уходишь?

- Потому что сейчас мы счастливы. А завтра начнётся несчастье. Завтра-послезавтра, на днях сюда явятся вооружённые гэбэшники на грузовиках и джипах - меня ловить и арестовывать.

- Постой, почему? Что ты им сделал? Натворил чего?

- А явился без приглашения. Не подавал прошений, не простаивал в приёмных. Не уплачивал всяческие пошлины. Никому не давал "на лапу". Не выдерживал многолетние сроки "натурализации". Не вылизывал задницы... Ведь если такое допустить, то каждый, кто захочет, приедет и будет жить, где ему живётся. Тогда зачем они все нужны будут? Зачем их многомиллионный "аппарат"? Где будут их должности, склады, лычки, звания и взятки?

Рассказывают, когда в своё время на Амур пришли отряды людей государевых присоединять новые земли, там обнаружились большие и богатые русские сёла. Там практически не было бедняков, алкоголиков, убогих и больных. Все трудились на своей земле, жили большими семьями в достатке и никому не платили подати... Это дело быстро прекратили: переписали всех жителей, взяли на контроль, обложили налогами. Этих сёл свободных быстренько не стало. Потому такие, как я, вольные стрелки никому не нужны и даже опасны. Так что приедут брать "врага и шпиона". А по пути и агрофирму развалят, технику конфискуют, людей разгонят. Нет уж, такого я не допущу. Я здесь во всём виноват. А с меня и взятки гладки: нет меня - ищи-свищи. Ау! Ловите!..

- Останусь - возьмут. Уже сформирована "группа захвата" - двадцать мордоворотов - на одного. Но скажу тебе на ушко одну тайну: для них меня уже нет. Зато я навеки с тобой, никогда не покину, Ты теперь от меня и захочешь - не отбояришься. Ведь у тебя будет наш малыш! Наверно, сын. Если будет мальчик, назови его Дмитрий. Видишь ли, был когда-то один мальчик по имени Митя. Его во время той, отечественной, увезли в Германию, а потом сожгли в Освенциме...

Правда, он не совсем сгорел. Убежал, подрос. Воевал в Африке в составе Иностранного легиона. Там его старались убить, кому не лень: для тамошних черных воинов убийство считалось высокой доблестью. И наверное, они были правы. Но он выжил.

Во Вьетнаме его убивали - по зову партии и правительства - маленькие изящные солдаты-мальчики. Но он как-то ускользнул.

Затем снова в Африке с него собирался содрать кожу серый абориген, полковник контрразведки. Это для него было обычным служебным делом - ничего личного. - Не содрал.

На него охотился весь мир. А он просто хотел возвратиться.

Так вот, возвратиться в Россию он может только через тебя, Настенька. Потому что ты не просто Настасья Соколова, библиотекарша из Приреченска. На самом деле ты Ангел-Спаситель и можешь дарить жизнь и даже воскрешать давно погибших...

- Не понимаю, что ты говоришь такое. Что-то мудрёное и путаное. Но я ребёночка оставлю. Пусть живёт.

Донатос поцеловал Настю. Взял на плечо собранный накануне вещмешок, саквояж с бумагами прихватил. Вышел на крылечко. Ещё раз наклонился к нежному ушку Насти, следовавшей за ним:

- Там, в горнице коттеджика на шкафу возьми пакет с бумагами, вскрой, внимательно просмотри. Ты разберёшься. Но не откладывай: возможно, завтра уже понадобится.

Без оглядки канул в предутреннюю, особенно непроглядную темь.

Настя молча вернулась в дом. Упала на тёплый ещё топчанчик Донатоса и потеряла сознание.

54. Снова дорога

До Липецка Донатос вёл "Алку" сам. Приятно было управлять большим послушным зверем. Хорошая скорость. Текучий пейзаж за стёклами: река, перелески, клочья цветущей степи, хлеба, селеньица, потемневшие от солнца и времени.

На лежанке за спиной Донатоса похрапывал Василий-спецназовец: он мог спать, как истинный воин, в любую минуту в любом месте и положении, ибо за годы войн и трудов так и не выспался как следует.

После Липецка, в сумерках уже растолкал Донатос Васю, занял его место на "автополатях". Автопоезд тронулся, пошёл своей дорогой,

Донатос уже задремал было, как вдруг встревожился, почувствовал: дома как-то неспокойно. Возвратить пройденное пространство - секундное дело. Вот уже до мелочей знакомое крылечко. Вошёл бесшумно, как обычно.

Анечка действительно не спала, ворочалась, в глазах слёзы.

- А, это ты, Донатос! Я думала, ты навсегда уехал.

- Что ты, девочка. Как это "навсегда"? Я ведь уехать - уехал. А сам с тобой остался. Только об этом никто не знает. Это наша с тобой тайна, да?

- Да! - обрадовалась Анечка. - Но если ты и вправду остался, расскажи мне сказочку. Про Христа. Кто это?

55. О молчаливом Христе

- Христос - это помазанник, по-древнееврейски Мессия. Служитель Высшей силы помазал душистым маслом Того, Кого Высший назначал водителем людей, народа. Сначала помазанником был Царь, вождь народа, военный и государственный предводитель. Но потом Христом назвали духовного вождя, Иисуса. Однако когда о нём узнали тогдашние правители народа, они устроили так, что римляне, оккупанты той страны, его убили.

Рассказывают, что Иисус Христос ожил через два дня на третий и ушёл куда-то. Но пообещал возвратиться. Так вот, похоже, он никуда не ушёл, до сих пор странствует среди людей. Но если раньше, до казни, он проповедовал, учил людей, как надо хорошо, правильно жить и поступать, то теперь он больше прислушивается, хочет получше узнать людей: кто они такие, что хотят по-настоящему, о чем думают, что говорят - не криком, а шёпотом, может даже вообще молча, в себе...

- А я знаю, кто он, - прошептала Анечка, и глаза её засияли от догадки.

- Тсс, - приложил палец к губам Донатос, - Его нельзя называть, - прошептал он на розовое ушко Анечки. - Он не хочет, чтобы его узнавали.

- А! - пошептала в ответ Анечка, - я понимаю: если его узнают, то убьют.

- Да, очень может быть, - молча закрыл глаза Донатос в знак согласия. И они с Анечкой заглянули друг другу в сияющие глаза как сообщники.

- Что это ты там нашёптываешь? - подозрительно спросила Анечку Настя, поправляя одеяло.

- Так себе, кое о чём, - ответила Анечка независимо. - Просто мы тут секретничаем с Донатосом. Нам так нравится.

Настя грустно улыбнулась. Погладила Анечку по голове, поцеловала.

56. Снова в "КЦ" {концентрационный лагерь}, Даниэль.

Успокоив Анечку, Донатос возвратился в рычащий, мчащийся трейлер. Поудобней расположился на лежанке за спиной водителя и заснул безмятежно, как большая опасная кошка на ветке.

Только это был уже не Донатос а Даниэль, и находился он не на пути в Москву, столицу победившего фашистов государства, а в крупном, ещё не известном миру концентрационном лагере смерти. И до конца Войны ещё безмерно далеко. Но и здесь шла жизнь, дикая, извращённая, но жизнь.

Комендант лагеря, гауптман Швайцер, в прежней, довоенной жизни ничтожный, но старательный бюргер, бухгалтер на одном из заводов химической корпорации "И.Г.Фарбениндустри", а в этой химерической действительности - фактически диктатор, распорядитель сотнями тысяч судеб, - тосковал. Хотелось чего-то прежнего, нежного, добропорядочно-гармоничного. Вот и создал гауптман (а в прежней жизни настоящий меломан) натуральный камерный оркестр лагерный - для исполнения любимых классических произведений меломана-бухгалтера-гауптмана. В лагере было достаточно профессиональных музыкантов-заключённых, преимущественно из региона восточной Европы: поляки, сербы, словаки, русские, ну и, конечно, евреи, - скрипачи, виолончелисты, духовики... Сегодня у оркестра был заключительный концерт, некое закрытие музыкального сезона. Да и то сказать, артисты еле лыко вязали от истощения и ужаса. А ведь от них требовался "яркий звук, бодрость, вдохновенное исполнение".

В помещении лагерной администрации полтора десятка покойных кресел для публики - старших чинов. Перед каждым компактный столик с напитками и лёгкой закуской.

Оркестр на небольшом возвышении. Перед каждым оркестрантом пюпитр с нотами и горящей свечой, потому что исполняется "Прощальная симфония" Гайдна. Слушатели полузакрыли глаза для полноты наслаждения. Звучат стройные пассажи нежной, успокаивающей нервы музыки.

Но вот от крайней слабости теряет сознание скрипач. Беззвучно валится на пол.

Из-за занавеси выходят три "униформиста" в полосатой лагерной одежде. Двое бесшумно уносят упавшего, взявши за руки, за ноги, "за кулисы", в соседнее помещение. Третий, мальчик, аккуратно гасит свечу. Бережно уносит инструмент. Вот упал другой музыкант, валторнист. Уносят и его. Гаснет ещё одна свеча.

Наконец обрывается последняя щемящая нота симфонии. Погашена последняя свеча.

Умиротворённая публика дружно переходит в зал, где обычно принимают высшее начальство, всевозможные инспекторские наезды, кураторов из центра, Здесь уже накрыт общий стол для дружеского фуршета, разлито по бокалам искрящееся шампанское, громоздятся в саксонских фарфоровых вазах бутерброды с икоркой, таинственно мерцает богемский хрусталь...

В то же время доходяг-музыкантов зондеркоманда погоняет к газовым камерам и далее - в дымящие непрерывно газовые печи - для утилизации.

Драгоценные же коллекционные инструменты бережно помещает в замшевые футляры мальчик-подросток, Митя Ильин, заключённый N1392713... В особом стальном сейфе инструменты эти будут покоиться до следующего музыкального сезона с новым составом оркестра.

57. Операция, "Зачистка"

Рано утром в понедельник в Приреченск вторглась небольшая автоколонна: черная, почти невидимая во мгле предрассветной "Волга" и военный трехосный грузовик спецназа. Сходу миновав новый коттеджный микрорайон, нежданные гости уткнулись в холм, на котором расположилась усадьба Анастасии Соколовой.

Действовали чётко, решительно. Спецназовцы в чёрных комбинезонах с бронежилетами, в чёрных же капюшонах с дырками для рта и глаз окружили усадьбу со всех сторон. Трое во главе с лейтенантом ГБ Тарелкиным бегом поднялись на крыльцо старого дома. Тарелкин забарабанил в дверь кулаком в кожаной перчатке.

Похоже, в доме не спали уже: загорелась лампочка на крылечке, загремел внутренний засов, дверь распахнулась. В слабо светящемся проёме появилась хозяйка в легком халатике.

В голосе Насти не чувствовалось ни растерянности, ни страха - будто ждала незваных гостей.

Тарелкин действовал по тщательно разработанной инструкции ещё сталинско-бериевских времён: "Ошарашить, смять, оскорбить, раздавить подследственного".

- Никаких шлюх, никаких сожителей здесь нет, - твёрдо, даже с некоторым вызовом ответила Настя. - Кто вы такие?

Тарелкин, не ожидавший отпора, допустил, пожалуй, промах: покопавшись во внутреннем кармане чёрного кожаного реглана, достал удостоверение, сунул его под нос женщине:

- А, это другое дело. Донатоса нет: они на днях уехали в Москву с рефрижераторами.

- Какие у него вещи! Вещмешок и саквояж он взял с собой, а кое-какая одежда и бельё вон в шкафу.

Тарелкин с подручными бросился ворошить угол Донатоса. Перевернули и прощупали топчан на предмет тайника с передатчиком. Распотрошили шифоньер. На всякий случай отодвинули буфет с посудой и припасами.

В это время рядом с Настей появилась разбуженная грохотом Анечка. Испуганной она не выглядела, скорей любопытной.

- Мама, это черти? - спросила она заинтересованно.

Сыскники на миг прекратили рыться в тряпках. Воззрились на ребёнка.

- Нет, Анечка, это обыкновенные дяди. Только переодетые...

- Да нет, они его вещи смотрят. Донатоса-то нет.

- А он вчера, и позавчера, и поза-позавчера со мною был.

- Как это был? Он же, говорите, уехал. Ну-ка показывайте, где он скрывается? В подвале? А что это там за дом на участке?

- Когда это он с тобой был? - растерянно присела перед Анечкой Настя.

- Мне как-то не спалось. Вот он мне сказочки и рассказывал. Да он и сейчас здесь, вот он - рядом с нами.

- Что это ты говоришь, доченька? Его же не видно...

- А это потому что он теперь не-видимка и не-следимка, - убедительно пояснила Анечка.

Коттедж был отперт, осмотрен тщательно от подвала до мансарды. Разумеется, никого там не отыскали. Даже кошки, даже тараканов там ещё не было.

- Ты кем работаешь, распутница? - раздражённо вопросил Тарелкин.

- Ты мне не "тыкай", вояка: мы с тобой на дружбу не выпивали. И не оскорбляй. Я на тебя за оскорбление в суд подам. Вот верните мне моего Ваню из Афгана - я буду ему самая верная жена. А так - какая разница: свой-чужой, гебешник-преступник... Был бы мужик хороший...

- Муж погиб, что ли?? Откуда же, позволь узнать, сумасшедшие деньги на дом этот взяла? Продалась международному шпиону? - напирал лейтенант, хотя чуть сбавил тон.

- А мне продаваться нет резона. Прежде меня муж родной обеспечивал, пока не погиб в чужой стране по вашей милости. А теперь меня его друзья-афганцы поддерживают: строили сообща - бесплатно. А материалы вон Афанасов по дешёвке выписал: он-то как раз их командир был. А ты, видно, дома на печке отсиживался, пока мой Ваня там погибал. Воевал бы - не был бы такой чистоплюй и хам.

Красные и зелёные круги пошли перед глазами Тарелкина. Зацепила его отповедь беззащитной женщины Что-то вспомнилось - почувствовалось ему. Совесть, что ли, проснулась? Или зависть к этому погибшему Ване: вон смелая и красивая жена, вдова. Видно, до сих пор помнит и любит его. Вон дочка-одуванчик. А туда же: не хочет пугаться - и всё. А у него - как только он увяз тогда в Афгане да был ранен - жена тут же другого себе подыскала: "Прощай. Не будем сентиментальны". Ни жены, ни ребёнка от тех лет у него не осталось. Да так и по сей день...

И какой-то внутренний - не его, но сочувственный - голос сказал:

- Ну, что ты тут хамишь-разрываешься? Так и инсульт схлопотать недолго.

- Собачья должность, - ответил голосу Тарелкин, опять-таки в себе. - Вставай тут ни свет, ни заря, мчись хрен знает куда, пугай людей. А шпиона всё равно уж и след простыл. Видно, предупредили его. И именно Афанасов предупредил: недаром он машину тогда отпустил, а сам остался - для алиби. А ведь всё равно ничего не докажешь. Да и доказывать как-то не хочется. Эх-эх, прогнило всё. Всем всё "до лампочки"! А кто же державу охранять будет? Один Тарелкин, что ли?

- А вот и документы на дом этот, - снова "выступила" Настя, - здесь всё, в папочке этой. И квитанции на материалы. И акты приёмки. И свидетельство о приватизации. Мой это домик и деток моих - Анечки и тех, что ещё будут, - совсем расхрабрилась и наступала на Тарелкина Настя.

- Ладно. Сворачиваем операцию и возвращаемся. Упустили гада. Но я его ещё в дороге достану!..

Следует заметить, в тот и последующие дни в стране развернулись такие события, что лейтенанту ГБ Тарелкину стало не до поисков "матёрого шпиона Донатоса Литвака".

58. Весна девяностых (интродукция и рондо-каприччиозо)

Что-то произошло с косной, привычно-неподвижной, отстоявшейся, мертвоватой жизнью. Она вдруг тронулась, забурлила, потекла. То что было лёд, вдруг стало вода, да, грязно-бурая, но бурная, подвижная, неудержимая. Весна всегда чудо - превращение, воскресение, явная - явленная - жизнь. И самое удивительное - невесть почему, откуда вдруг это леденистое солнце, эти бешеные потоки? Эти необоснованные перемены?

Действительно: только что были нагруженные полки в магазинах: бедные, скромные, но гарантированные товары, продукты: хлеб, крупы (кроме гречки!), масло, колбаска по два сорок да три двадцать, варёная. Были и деликатесы - не для обычных трудящихся, для заслуженных да инвалидов настоящих, а так - только из-под прилавка, для "своих": баночки растворимого кофе, балычок, чай "индийский со слоном", консервы: сайра, шпроты, печень трески нежно-розовая. Жировали, конечно, власти и их обслуга - им прямо на службу приносили "заказы". Ну и сами работники "торга": начальство, продавцы, кладовщики, их всех родственники и "нужные люди". Так что все - жили, тянулись, терпели...

Ну, народ, он себе на уме, запасливый. Те же торгаши что-то учуяли загодя, набили кладовки и подвалы дефицитом, не выбрасывали на прилавки, выжидали: что-то будет. А вот простонародье - так просто погибало: продовольственные карточки, чёрные скандальные очереди, пустые прилавки, ярость, ненависть, страх, крик: "В одни руки не больше полкило!" - И это через сорок пять лет после победоносной войны и победы!

А всё же какая-то свежесть! Тронулось! Пошло-поехало! Что-то да будет!.. Народ ведь только тогда и сдвинется, и встанет, и пойдёт - когда "жрать нечего". А пока "есть чего" - будет терпеть и помалкивать.

И вот - весна! Пустота. Запах опасности. Голый свет. Бурная зелёная вода - жизни. Миллионные тиражи разоблачительной прессы, бывших "официозов", а теперь настоящей взрывчатки: "Огонёк", "Новый мир", "Знамя"...

Сумасшедшие глаза ведущих телеканалов, трогательной и решительной Сорокиной (куда подевалась?): "Успею сказать или "закроют", прервут, арестуют?"

Странное и свежее сочетание неслыханного всего...

Ну, потом, конечно, бесконечный обман: ваучеры, грабёж, обдираловка. Вручали людям пустые бумажки, а кровные трудовые сбережения на раз украли. Жуткая инфляция. Растерянность. Отчаяние. Приличные старушки копаются в мусорных баках. Народные артисты торгуют на вокзалах реликвиями семейными. Инвалиды - военными наградами. Чемпионы бывшие - кубками да медалями. Кто чем может, в чём горазд. Кое-как выживали, пока-пока попривыкли, разобрались, зашевелились, вошли, вроде бы, в колею. Бросились продавать-покупать-продавать: за рубежом хватать чепуху, барахло, ширпотреб - по дешевке, а дома "толкать" задорого: "челноки" назывались.

Постепенно одни вчистую разорились, другие разжились, "бизнесменами" заделались, свои "торговые дома" завели. Кто прежде, при "сове", считался спекулянт, за пару перепроданных колготок в тюрьму залетал, теперь стал "коммерсант" и "бизнесмен". Ну так что ж, пусть его торгует...

Всё равно главные богатства страны, "общенародную собственность" "свои" растащили, людишки, близкие к власти, чаще всего бывшие "секретари", крупные партийные (КПСС) шишки: они как-то моментально "демократами" заделались. Что ж, и это тоже нормально: "рыба ищет, где глубже..."

Простонародье, настоящих трудящихся жалко, стыдно перед ними: нельзя, чтобы кормилец-поилец голодал. Цинично и нагло всё это.

Хотя, с другой стороны, кое-что стало "можно", что недавно ещё было наотрез "нельзя". И если ты сильный, энергичный, предприимчивый человек, то, пожалуй, сможешь своё "дело" наладить, нормально заживёшь. Пусть тебя всё равно будут грабить, притеснять, поборами обкладывать, но не до смерти, пока что...

И, главное, за мысли твои, за речи дерзкие пока что не поволокут в кутузку, под расстрел не подведут. Правда, как знать? Какие речи поведёшь? Ежели сильно разоблачительные, да по адресу - и пристрелить могут, и засудить. Да не так массово, как недавно ещё, при "построении коммунизма".

Так что ещё течёт, ещё бурлит, не замёрзла, не вовсе замерла, не истощилась ещё вода весенняя... пока что.

Правда и то, что холодом потянуло. Лета не было и, кажется, не будет. Важно вот что: успеет или не успеет молодь освобождённая подрасти да возмужать, или её быстренько в сено-солому переведут? В "наши", в "идущие вместе", в "боевой резерв". Надо же малышам, чистым и искренним, успеть опериться, Стать на ноги, людьми стать. Тогда с ними не так-то просто будет разбойникам справиться...

59. Тара

Фура бурно мчалась в тоннеле пасмурной ночи.

В лобовое стекло то и дело врываются сполохи от фар встречного автотранспорта. Зверски рычит дизель. Милое дело - дремать на ходу, в полёте: ничего надёжнее, спокойнее страннику не найти.

Даниэль до подбородка подтянул обтрёпанную овчинку, угнездился поудобней, запретил себе думать, рассчитывать варианты событий. Зато моментально включилось подсознание, замелькали давние картинки, Надо сказать, было у Даниэля несколько "постоянных" снов и кошмаров.

Кошмары - это знаки нездоровья. Например, когда он всерьёз заболевал, ему почему-то снилось, что он спит на измятой жестяной простыне, и её ледяные рёбра больно впиваются в тело. Лежать ужасно неудобно, несмотря на отработанную привычку легионера дрыхнуть на чём угодно, отдыхать в любых обстоятельствах. Другой кошмар - блуждание в громадном незнакомом городе, из которого необходимо, но невозможно выбраться. Это - сигнал опасности, требование срочных действий.

Постоянные сны - нечто иное. Возможно - недоизжитые куски событий: всё произошло, но требует осмысления. А он-то уже в ином, параллельном мире. У него другое имя, дело, задание...

Тара - крошечное государство в экваториальной Африке. Всё там обычное для карликовых государств этой зоны, и всё - особое.

На относительно небольшой площади страны напихано столько полезных ископаемых, что недра Тара напоминают сундук сокровищ Алла-эд-дина: алмазы, полиметаллы, золото, уран и чёрт знает что ещё. К тому же здесь сборище всех африканских ландшафтов. Центральная, довольно холмистая местность обладает более сухим и жгучим климатом, нежели низинные влажные джунгли. Среди обожжённых, по пояс зелёных, а к вершинам - лысых и чёрных холмов образовалась глубокая обширная впадина, куда стекаются окрестные потоки, а вытекает одна довольно мощная река, стремящаяся через соседнее государство к Индийскому океану. Так что среди холмов затаилось глубокое озеро с чистой пресной водой.

На самом юге страны имеется, кусок классической саванны с богатым животным миром: пресловутые жирафы, зебры, слоны; носороги, антилопы, ну и, конечно же, их "погонялы" и "санитары" - львы, гепарды, гиены, шакалы и тому подобные малосимпатичные особы, процветающие за счёт мирного населения.

Людское же население Тара состоит из трёх недружественных племён. Совершенно дикие, почти первобытные обитатели джунглей. Более цивилизованные, но довольно воинственные жители саванны. И наконец многочисленные, заражённые всеми болезнями цивилизации насельники, как любил говорить наш Исаич, холмистой части страны и главного города-столицы, Тартавиля.

Разумеется, Тара вызывает пристальное внимание многих промышленных хищников: традиционные португальцы, хитроумные англичане, обстоятельные и напористые немцы - кого только не встретишь в Тара. И каждый претендент стремится опереться на "союзное племя", небольшими подарками и беспредельными обещаниями обеспечить себе преимущества в разработке "сундука с драгоценностями". Оттого в Тара примерно каждые полгода меняется правительство, происходят бесконечные кровавые перевороты с громкими заявлениями пришедших к власти вождей, с радостным ограблением и избиением побеждённых.

Конечно же, этому следовало положить конец: навести порядок, установить квоты соответственно мощи промышленных группировок и вооруженных сил, которые стоят за ними, наладить эффективную добычу природных богатств. В конце концов, глобализация - не миф и не просто термин, а неизбежный современный мировой порядок. Могущественные промышленные и финансовые корпорации не признают границ и пресловутых "национальных интересов": сильнейший получает всё! Но не все ещё это поняли. Отсюда бесконечные распри, интриги, кровопролития - во вред делу...

Даниэль получил чёткое задание и серьёзные полномочия. Прилетел в Тартавиль в образе уже знакомого нам сотрудника швейцарской транспортной компании "Международные перевозки". С ним, хотя внешне независимо от него, даже другим рейсом прибыл в Тара его давний коллега, напарник, что ли: друзей в разведке не бывает. Тем не менее, они хорошо сработались, с полуслова, а иной раз и вовсе без слов, понимали друг друга. А в Тара их сотрудничество было просто необходимо, так как "белый" Даниэль никак не мог бы плодотворно контачить с местным населением. Поэтому он просто "сидел" в гостинице, ел-пил, спасаясь от жары и москитов где-нибудь в окрестностях ревучего кондиционера. Иногда бродил по местному рынку, тем более, что, пожалуй, весь Тартавиль представлял из себя базар: торговали всюду чем попало. Даниэль с любопытством разглядывал местных жителей, похожих на лоснящиеся фигурки из чёрного мрамора. Особенно колоритными были женщины: плотные приземистые, высокие, стройные, курчавые и лысоватые. Представители лесных племен, увешанные пёстрыми бусами, полуголые, с увесистыми серьгами или палочками в ушах, в ноздрях, на губах. Гибкие женщины саванны в нарядных набедренных повязках, с острыми грудями, часто с малышом на бедре, похожим на любопытную глазастую обезьянку. Небрежно одетые в европейские обноски женщины холмов, не слишком чёрные, но бойкие, курящие какие-то тёмно-коричневые сигаретки, кашляющие, наперебой предлагающие прохожему белому господину какие-нибудь местные поделки. Кстати, Даниэль купил-таки замечательную фигурку слона, вырезанную из слоновой же кости, фигурку леопарда, носорога и какого-то местного идола-божка, из чёрного дерева. Чувствовалось - мастера-резчики работали с натуры, хорошо знали животных и своё дело, обладали явным талантом, что вовсе не мешало соблюдать некие древние традиции: в одночасье ведь не достигнешь такого совершенства, характерности, лаконизма фигурок.

Важнейшую "живую" информацию доставлял Даниэлю напарник, темнокожий афроамериканец Сэм. Его предки во времена работорговли были вывезены, кажется, из Конго, и он знал некоторые местные диалекты, В том числе и основной язык жителей Тара. Отец его участвовал во второй Мировой, воевал в Африке против корпуса Роммеля, а Сэм путями неисповедимыми оказался после войны во французском Иностранном легионе, возможно, отмывая некоторые криминальные грешки юности в Нью-Йоркском Гарлеме. Там-то и познакомился с ним Даниэль, который только что закончил разведшколу и был направлен в Иностранный легион (разумеется негласно) для прохождения боевой практики и, возможно, проверки. Приглядевшись к однополчанам, Даниэль вскоре отметил для себя Сэма за молчаливую неприхотливость и неутомимость, боевую сноровку и какой-то дружественный нейтралитет. Из-за некоторых столкновений на расистской почве, в которых Даниэль твердо поддержал Сэма, они как-то почувствовали взаимную симпатию. Так что при первой возможности Даниэль рекомендовал Сэма в разведшколу, где к нему прислушивались: что и говорить, он всегда поглядывал далеко вперёд.

Теперь Сэм оказался неоценимым помощником: он совершенно растворился в толпе местного населения, своими неведомыми путями добывал ценные сведения о расстановке и соотношении сил в Тара.

Ещё перед поездкой в Тара Даниэль тщательно изучил досье по этой стране и обратил внимание на одну особенность её политической жизни. Несмотря на частую смену президентов, в последние годы только один человек неизменно оставался на своём посту - начальник контрразведки Мараза Кен.

Теперь, на месте, Сэм подтвердил эти сведения и даже выяснил возможную причину этого странного явления. Во-первых, Мараза Кен был из рода людей холмов, но мать его была из племени саванны. Во-вторых, у него, конечно же, были досье на всех мало-мальски значительных деятелей страны, и те знали об этом. Однако Мараза Кен никогда не становился на сторону той или иной группировки, никогда не пускал в ход свои убийственные возможности против местных политиков и, стало быть, никому не мешал сводить счёты. Кроме того он был известен как ярый патриот Тара, свирепо подавлял все попытки соседних племён вторгнуться на территорию Тара или навредить его маленькой стране. У него была, по-видимому, сильная команда и множество осведомителей, кстати сказать, из разных племён. Обычно в острых случаях междоусобицы Мараза временно уходил от дел и укрывался в своём хорошо укреплённом имении, выжидая момент, когда очередная резня закончится, силы "путчистов" истощатся, ситуация "устаканится". Но как только новому президенту понадобятся его услуги, Мараза Кен с готовностью откликался и брался за дело госбезопасности, правда, окружённый сильной, преданной ему охраной соплеменников, не пропускавшей к шефу никого, кроме главы государства, да и того - без оружия и личной охраны.

Оставалось ждать естественного развития событий.

Дао разведчика: "Не суетиться, а ждать и следить за развитием событий в мире, пока плод не созреет и сам не упадёт в руки".

Даниэль понимал, что его странно пассивное присутствие в Тартавиле замечено. Его безделье, сибаритство, особенно тайное общение с Сэмом, о чём, конечно же, уже сообщили "куда надо".

Настал день, точнее ночь, когда за Даниэлем пришли, без особых разговоров схватили под белы руки, на голову натянули какую-то тряпку и повели, почти поволокли куда-то...

Черный, как начищенный армейский сапог, офицер службы безопасности на очень скверном английском, глядя Даниэлю в глаза своими ярко-белыми с угольными дырами зрачков буркалами, заорал:

- Ну, господин шпион, что вынюхиваешь в Тара? Колись, пока свою бледную позорную шкуру не потерял!

- Я обыкновенный предприниматель. Приехал по поводу международных перевозок. У нашей фирмы есть выгодные для вашей страны предложения. У вас крупный экспорт, и вам необходим транспорт. Кроме того у меня важные сведения личного характера для вашего шефа Мараза Кен.

Даниэль говорил громко, чётко и раздельно, как бы диктуя: он предполагал что в кабинете офицера должна быть "прослушка" наверх, если он правильно понял талант шефа контрразведки. Офицера словно передёрнуло. С видимым трудом он взял себя в руки:

- И не мечтай, дохлый гринго! У руководителя Мараза Кен нет драгоценного времени для такой моли, как ты. Всё скажешь заместителю шефа майору Мгамба. - И горделиво выпятил грудь.

- Каласа! - рявкнул Мгамба, - научи гринго повиноваться!

Мощный удар черного кулака обрушился в лицо Даниэлю. Это был бы конец всего: кровавое месиво, выбитые глаза, крошево зубов. Каласа, палач, действовал, как паровой молот. Какой уж тут "разговор". Но в самый последний момент перед встречей угольного кулака с лицом Даниэля, тот неуловимо уклонился вправо и Каласа, вложивший в удар всю шестипудовую тяжесть тела, словно рухнувший террикон, пролетел мимо Даниэля, рухнул на пол, тяжело перевернулся в падении, и, не в силах остановиться, с грохотом таранил лысоватым черепом крепкую стену камеры. Стена выдержала. Череп, кажется, тоже. Но сознание на время покинуло могучего Каласа, конечно, если оно вообще когда-нибудь присутствовало в нём.

Происшедшее так поразило заместителя Мгамбу, что показалось, будто сквозь лоснящийся мазут его щёк проступила некая внутренняя бледность. Трясущейся рукой потащил он револьвер из кобуры. Молча, с непроницаемыми лицами взирали на происходящее трое горилл-подручных Мгамбы: приказа не было, и они не двигались.

В это время в запертую дверь камеры раздались настойчивые удары то ли прикладами, то ли коваными солдатскими бутсами. Послышался резкий голос: два три повелительных слова на местном диалекте, из которых одно было понятно Даниэлю - Мараза Кен. Прозвучавшее имя, казалось, моментально успокоило Мгамбу. Он метнул взгляд на своих подручных, один из них бросился открывать дверь.

В камеру вошёл человек среднего роста, плотный, широкоплечий, в светлом, тщательно отутюженном штатском костюме. На фоне окружающей черноты довольно тёмное его лицо выглядело скорее серым. За ним бесшумно вошли ещё двое "серых" с израильскими (Даниэль моментально узнал их) компактными автоматами "узи" наизготовку.

- Что происходит? Кто этот гринго? - негромко спросил вошедший демонстративно по-английски.

Мгамба коротко ответил на местном диалекте. Повернувшись к Даниэлю хрипло прогнусавил:

- Руководитель Мараза Кен приглашает вас следовать за ним.

Даниэль моментально сообразил, что догадка насчёт прослушек подтвердилась: Мараза Кен заинтересовался арестованным. На лежавшего в углу без сознания вышибалу казалось никто не обращал внимания. При выходе из камеры майор Мгамба чуть ли не дружески хлопнул Даниэля по плечу, как бы в знак примирения: "Забудем мелкие неприятности".

В кабинете "руководителя" было чисто, просторно. Окна извне забраны "художественной" стальной решёткой. Изнутри, видимо, пуленепробиваемые стёкла. Вовсю веял бесшумный кондиционер.

- Садитесь, - указал Мараза Кен на прочный стул, явно привинченный к полу. - Я вас слушаю.

Его английский был вполне пристойный. "Европейское образование", - подумал Даниэль.

- Информацию, которую мне поручено сообщить Вам, хотелось бы передать в месте, недоступном посторонним ушам.

- Говорите. Здесь присутствуют только мои уши, - без тени юмора произнёс полковник. Любые другие будут отрезаны, если попытаются подслушивать. Охрана английским не владеет.

- Понял, - согласился Дани эль. - Итак, я представляю здесь...

Как-то физически, кожей, что ли, вспомнил Даниэль "дружеский" хлопок по плечу заместителя Мгамбы. Тщательно ощупал рубашку "сафари" на плече. У самого воротничка слегка укололся остриём булавки. Выпростал булавку с круглой, как жемчужинка, головкой. Молча протянул её полковнику. Тот метнул взгляд на "микрофончик". Коротко сказал что-то на местном наречии. Один из солдат охраны мягко подбежал к Даниэлю, тщательно ощупал каждую складку его одежды. Ничего не нашёл. Мараза щёлкнул зажигалкой, прокалил головку "чипа".

- Я представляю здесь спецслужбу мощной индустриальной державы, - продолжил Даниэль. - Есть две идеи, два проекта, о которых уполномочен Вам сообщить. Первая: мы предлагаем Вам офицерскую должность в нашем иностранном корпусе. Это хорошее жалованье в любой, удобной для Вас валюте. Государственные гарантии, льготы, прекрасная пенсия по выходе в отставку...

- Вы имеете наглость вербовать меня? - спросил он как бы с изумлением.

- Прошу выслушать меня до конца, а уж потом казнить, выдавливать глаза, сдирать шкуру; это Вы всегда успеете, - спокойно и как бы вполголоса возразил Даниэль. - На этой должности, если Вы её примете, будете информировать Центр о всех политических и экономических событиях в Вашей стране на стадии их подготовки. Второй - предпочтительный - вариант сотрудничества: Вы немедленно берёте верховную власть в Тара. Наши десантники Вас поддержат. Тотчас после Вашей декларации о взятии власти Вы официально обращаетесь за поддержкой и сотрудничеством к дружественному военному блоку. Наша страна обеспечивает заключение чёткого взаимовыгодного договора о стратегическом сотрудничестве. Вы - единственная надёжная, с точки зрения Центра, фигура в Тара, которую поддерживают оба ведущих племени страны. Люди джунглей пока в политике не участвуют. Разумеется, положение первого лица в пусть небольшом, но богатом ресурсами государстве предпочтительней должности офицера-агента внешней разведки... Думается, Вам следует принять оба предложения. О Вашем сотрудничестве с Центром будут знать только два человека: директор Центра и связной, то есть я. Для прочих Вы будете только "агент номер..." Если позволите, выскажу некоторые соображения о втором варианте...

Мараза Кен молча пронизывал Даниэля жгучим чёрно-белым взглядом.

- Думается, в отличие от большинства известных нам правителей Тара, Вы - патриот. Желаете добра, достойного будущего согражданам, соплеменникам. Но для этого необходимо взять судьбу страны в крепкие руки. Потому что давно уже Вашу страну терзают десятки международных хищников: гиены, крокодилы, шакалы. Чтобы их разогнать, необходим лев. Со львом легче договориться чем с роем мелких хищников, которые к тому же намеренно разжигают междоусобицы среди племён Тара. Конечно, придется организовать жесткий контроль за исполнением договора. А это сможете сделать только Вы. Можно оговорить серьёзный процент отчислений от доходов монополий, потребовать организовать грамотную, экологически приемлемую разработку месторождений. Можно организовать обучение местного персонала с постепенной заменой иностранных специалистов аборигенами. Возникнет целая структура обслуживания промышленных работников: посёлки, больницы, школы. Вы создадите грамотный слой населения, поможете лучшим получить европейское образование. Со временем они станут настоящими хозяевами процветающей страны - наподобие Южно-африканской республики... А иначе - грабёж, болезни, распри, гибель неграмотных беззащитных людей. Надежда для них сегодня - только Вы.

А на случай, если какому-нибудь Вашему "заместителю" удастся всё-таки перехитрить, сместить Вас, - у Вас будет серьёзный "страховой полис" - статус военного пенсионера цивилизованной страны со всеми гарантиями безопасности и достойного уровня жизни. Разумеется, если удастся вовремя вырваться из объятий слишком уж ретивого "заместителя".

Вот я почти всё сказал. Можете теперь сдирать мою дырявую шкуру...

Но должен предупредить: в Центре знают, что я арестован. В случае моего исчезновения сюда вторгнутся всё те же десантники, которые базируются в Алжире, Марокко, Конго, и готовы к вторжению для "защиты гражданина..." Ни в коем случае не думайте, что я пытаюсь запугать Вас! Это смешно... Просто сообщаю, предостерегаю, что в случае Вашего отказа принять наш план, всё пойдёт по второму сценарию, но, увы, без договора, без мира и гарантий.

- На кого Вы работаете? - спросил вдруг Мараза Кен. Лицо его, и без того тёмное, было совершенно непроницаемо. - Вы говорите что-то лишнее. Кажется, даже лично от себя?

- В ситуации "пан или пропал" я могу позволить себе высказаться "лично от себя". Как ни странно, мне небезразлична судьба Вашей страны, - так же непроницаемо ответил Даниэль.

- Вот тогда-то меня бы уже не было: "заместители" не допускают прямых контактов "проклятых гринго" с руководителями...

На этом "африканский сон" обрывался. Потому что Мараза Кен стал-таки двадцать первым президентом Народной республики Тара.

Вспоминается, правда, ещё одна мрачная нота этой африканской "пьесы". Когда два солдата выводили Даниэля из лабиринта серого здания контрразведки Тара, чтобы сопроводить потом до гостиницы, он столкнулся в длинном коридоре с "заместителем": майора вели тоже два серых конвоира, руки у него были схвачены за спиной наручниками. Из ран на месте отрезанных ушей на погоны тонкими струйками стекала густая, яркая общечеловеческая кровь...

60. Бег с препятствиями

Недалеко от Тулы встречные водители просигналили, что где-то за поворотом засада гаишников. Несмотря на возросший бардак и беспредел на дорогах, солидарность водил ещё сказывалась.

Рефрижераторы припарковались на обочине. Донатоса растолкали, сообщили ему о засаде. Было принято решение съездить на разведку. Донатос с Николаем на "Ниве", которая сопровождала автопоезд, выдвинулись к посту ГАИ. Ниву оставили опять-таки на обочине. Пешком приблизились к "затору", стало понятно: гаишники тормозят фуры дальнобойщиков, внимательно проверяют документы, заглядывают в кузова, проверяя содержимое. Как раз когда приреченцы подошли к посту, там разбирались с очередным автопоездом.

- Как это? Мы же разоримся, товар пропадёт. Нас уволят.

- Хорошо, идите в будку: там дадут гарантийное письмо. Вам потом всё оплатят, по госцене. Когда всё устаканится. А товар... Вон там, за лесополосой овраг. Вываливайте всё там. "В Москву... Продукты". Мы их, сук, накормим! Сапоги будут жрать, как Зиганшин с Поплавским. Свободу им, видите ли, подавай! Перестройку! Гласность! Мы им помитингуем... Давай, вываливай продукты и шпарь домой!"

Было ясно, что это не совсем гаишники. Какое-то другое ведомство. Решение пришло моментально. Совсем недавно, перед самой парковкой Донатос приметил съезд с шоссе на мостик и дальше на грунтовку, которая, по-видимому, шла за лесополосой параллельно главной трассе. А не попытаться ли объехать пост ГАИ под прикрытием этой самой лесополосы?

Сказано - сделано. Вернулись к ответвлению, хлипкий мостик укрепили длинными дубовыми слегами, которые имелись при каждом рефрижераторе "на всякий случай". Осторожно перебрались через овраг. Мостик скрипел, но выдержал. "Шёпотом" миновали опасное место незамеченными. Километров через десять наткнулись на очередной выезд на трассу. А там почти беспрепятственно гнали до столицы. Было ясно: что-то в стране происходит, и гаишникам, да и вообще властям сейчас не до трассы.

61. Путч

За пару дней в Москве привезенные продукты разлетелись. Стоило приткнуться в каком-нибудь тупичке и выложить на ящичный прилавок мясо, колбасы, овощи - тут же выстраивалась очередь, сбегались тётечки-дядечки, гудела и щебетала толпа, разгорались дискуссии:

- Да я с утра здесь околачиваюсь - аж ноги гудят!

- А тут хромой гражданин был. Так я как раз за ним.

Несмотря на всю эту суету, остро чувствовалась какая-то тревога в воздухе, что ли, растерянность, неуверенность людей в завтрашнем дне: "Что-то будет". Что-то творилось за кулисами обыденной, очевидной жизни.

Вдруг сбежал из столицы президент. Якобы на отдых. Но люди давно приметили: перед резкими, неприятными событиями, которые попахивают государственными преступлениями вроде свалки в Прибалтике, избиения в Тбилиси, Баку, усмирения в Фергане, наш Супершеф сваливал куда-нибудь на отдых, на форум или в командировку. Так что он всегда был как бы ни при чём. Вот и теперь, когда ожидались разборки и потрясения, осторожный президент "отсутствовал".

19 августа 1991 года в Москву вошли танки. Группа сталинистов, участников "правящей партии", решилась любой ценой восстановить ускользающую власть и прежний порядок вещей. Президент предусмотрительно "слинял", предоставив недавним "соратникам" рисковать.

А вот недавний участник этой самой "правящей", отлучённый от руководящей верхушки, решительно возглавил сопротивление "путчистам", объявив группу реставраторщиков вне закона. Центром противостояния оказалась площадь перед "Белым домом": туда двигались танки, туда стекались люди.

Донатос предложил друзьям-спецназовцам взглянуть на площадь.

Рефрижераторы подтянули поближе к месту событий, припарковали в боковой улочке: благо, гаишников что-то было не видать. Пёхом двинулись к площади, где уже кишел народ, строились подмостья для выступающих. Из всех улиц сюда стекались люди. Шли сосредоточенно, целеустремлённо, будто договорились и знали, куда и зачем идут. Лица то тревожные, то светящиеся радостью и задором - но ожившие, неравнодушные.

Невдалеке, у выстроенных в ряд грузовиков и автобусов (баррикада? заграждение?) Даниэль заметил высокого человека в обыденном летнем спортивного покроя костюме, то ли седоватого, то ли просто светловолосого. Выправка и четкие распоряжения, которые он отдавал окружающим, выказывали в нём военного. В отличие от блуждающей и недоумевающей толпы, он явно был занят делом.

Даниэль приблизился к распорядителю, заглянул ему в лицо. Навстречу полыхнули синим светом яркие, какие-то электрические глаза. Казалось, всё лицо человека слегка светится.

- Офицер, - обратился к незнакомцу Даниэль, - со мной шестеро спецназовцев и три автофургона. Что мы должны делать?

- Привет, стрелок! - был ответ. - Поставьте ваши рефрижераторы вторым рядом за грузовиками. Они должны понять, что народ намерен всерьёз сопротивляться. ("Они" явно относилось к возможным атакующим.) Бойцы пусть расположатся здесь, на левом фланге площади: необходимо поддерживать порядок, уверенность. Никаких истерик, никакого оружия. Только спокойное противостояние.

- Офицер, ещё вопрос. Здесь, наверху - тот, кто должен быть? Тот, которого ждут?

- Нет. Но он сегодня - лучший. Хороший актёр. Подмостки не покинет до победы.

- Да, офицер, - согласился Даниэль и развернулся, чтобы идти исполнять распоряжение.

- Минуту, - удержал его распорядитель, - спасибо, стрелок, Ваша миссия, кажется, исполнена. Вас отзывают. Завершайте Ваши дела.

Легат чуть заметно, но доброжелательно, улыбнулся и канул в потоке прибывающего народа.

Он внезапно заметил, что очень у многих присутствующих здесь лица светятся непривычным для советских людей выражением надежды, веселой решимости, праздника, что ли. Подобный свет он видел однажды на лицах участников крупной "незаконной" забастовки {Новочеркасская забастовка, рабочая демонстрация и расстрел митинга в 1962 г.}, которая закончилась, увы, расстрелом участников.

"Похоже, здесь присутствует Легион", - мелькнула догадка.

Кроме того, оказывается, Даниэль не мог теперь определить, на каком языке произошёл разговор с офицером, вслух или мысленно, вне языка и звука.

- Сейчас сюда "Альфу" подтянут. Против своих не пойдём.

- А народ здесь не свои, что ли? Нас не просят воевать. Надо, наоборот, порядок поддерживать. Чтобы не было паники и смертоубийства.

- Ладно, это годится, - решил за всех "краповый" Николай. - Вперёд, мужики.

- Увидимся в случае чего на автостоянке, где в Москву заезжали, - напомнил всем Донатос. Отозвал Николая в сторону и передал ему пакет:

- Опять же в случае чего передай Настёне: здесь деньги для неё. Ещё не забудь закупить товары по списку на выручку - для фирмы, чтобы Афанасов не обиделся.

- Замётано, - лаконично ответил Николай. - Ждём тебя до послезавтрашнего утра. А там - в путь.

Моторы взрыкнули. Рефрижераторы грузно, осторожно раздвигая толпу, пробирались к баррикаде.

Толпа в это время заволновалась, сдвинулась к свежим подмостьям. На дощатую трибуну взбирался Президент России и его сподвижники, в том числе всемирно известный музыкант, как ни странно - с "калашом" через плечо.

Описывать дальнейшие события, пожалуй, не имеет смысла: теперь они всем слишком хорошо известны...

Шифровка в "Центр". Аналитический отчёт.

Предполагаю: крах всевластия КПСС в конфликте между диктатурой партии и фактически правившим "аппаратом" исполнительной власти. Действительно, партия правит всем, ни за что не отвечая. "Аппарат": министерства, ведомства, комитеты - вынужден как-то организовывать жизнь в стране, пресмыкаясь перед малограмотными партийными бонзами. Любое двоевластие кончается переворотом, опираясь на всенародное возмущение, намеренно усугубив развал хозяйства в стране, "аппарат" сбросил лишних "контролёров".

Но теперь - для "легитимности", для маскировки нового разбойничьего захвата власти понадобилась опять таки партия, и тогда "аппарат" стал "партией". Снова "двуликий Янус" - два в одном. Ни одной действительно самостоятельной силе в стране ходу не будет. Деятельности снизу, от народа, здесь всегда смертельно боялись. Недаром при "сове" собрание больше двух человек считалось преступлением и свирепо пресекалось. Даже интеллигентный академик в юности побывал на Соловках.

Так что, увы, "сова" продолжается.

Ельцин - человек партии, отвергнутый партией, но в доску свой для "аппарата". Поэтому он смог опереться на народную ненависть к "партии" и на амбиции "аппарата", особенно его среднего, относительно молодого звена, прежде всего в "силовых" структурах: КГБ, армии, МВД. Потом симпатичных "демократов" быстренько поувольняли, а теневые представители "аппарата" взялись за дело.

Предполагаю существование теневой правящей (на самом деле) группы, в основном "силовиков": КГБ-ФСБ, Армии, МВД, которая назначает из своей среды верхушку явленной власти: президента и его окружение, министров, руководителей ведомств. Иначе нечем объяснить появление в качестве президентов никому не известных деятелей без определённой заявленной программы, без особых заслуг, без признака "харизмы" без всенародной поддержки: назначенцы.

Эта версия подтверждается в самое последнее время особыми льготами именно для "силовиков": огромный военный бюджет, рост зарплат в разы, трогательная забота о быте, "довольствии", преимуществах при поступлении в ВУЗы, будто человек отслуживший в армии, скажем, более талантлив и способен к науке. Увы, "шило в мешке не утаишь". Ещё В.И. наставлял: "Хочешь понять, кто это сделал, - ищи кому это выгодно".

Не сомневаюсь, своё получат и аппаратчики: им, видите ли, необходимо очень хорошо платить за их, труд, "чтобы не воровали".

Не идёт речь лишь о трудящихся, о всеобщих поильцах-кормильцах: они как-нибудь самостоятельно перетопчутся.

Предполагаю в ближайшем будущем концентрацию вокруг власти агрессивных националистов (тех, кто в Германии в своё время именовались "нацистами"), тех кто именует себя навязчиво "патриоты" (будто все прочие граждане не патриоты, а "космополиты" или вообще враги).

В "Легион". Прогноз.

Доморощенные наследники КПСС поднимают голову: они неплохо нажились на разграблении государственной собственности, моментально стали "демократами", прекрасно вписались в обновлённый "аппарат" власти. Потри почти любого губернатора или "главу администрации" - моментально засветится бывший секретарь горкома, крайкома, инструктор ЦК. Да и впрямую деятели КПРФ вытащили старые инструменты, даже не почистив их: оголтелая демагогия, ни тени раскаяния в государственных преступлениях, инициированных КПСС (ВКП(б) и т.д.). Тоска по сталинизму, отмывание "образа вождя всех народов" жажда всё "национализировать", т.е. снова отобрать всё действующее, приносящее доход. Между прочим, верхушка КПРФ устроилась весьма неплохо: шикарные усадьбы, иномарки, широкое потребление жизненных благ, постоянное пребывание на престижных курортах. За счёт чего? За счёт членских взносов? Или припрятанного "золота партии"? Или, наконец, за счёт государства: все они нынче - депутаты, по-прежнему висят на шее пролетариата - "единственные его защитники", как они себя подают.

А и вправду странно, почему так и не возникло действительно "рабочей" партии?

62. Возвращение

А что же другие герои нашего правдивого повествования? Что-то с ними происходило в удивительных параллельных мирах?

Когда в стране наметилась буря событий, взрыв, землетрясение, Григорий Иванович Семёнов (бывший когда-то Дмитрий Ионович Шварц), счастливый житель всемирно известного курорта, решил всё же наведаться в прошлый, навсегда покинутый им мир: неудержимо тянуло в столицу: как там без него?

Ну, так что ж, подумаешь сложность! Взял билет на Ту-104 до Москвы и через полтора-два часа высадился в "Домодедово".

Первым делом на "перекладных" добрался до слишком знакомой улицы Академика Королёва. Угнездился у самого окна относительно дешёвой забегаловки - как раз напротив родной "башни" - и просидел там до полудня, наблюдая за подъездом в прихваченный театральный бинокль.

Вот вышел из застеклённого фойе темноволосый молодой человек в тёмно-сером деловом костюме с поблескивающим крокодильей тисненой кожей "дипломатом" - преуспевающий банковский служащий. Узнал Дмитрий Ионович сына Володю, но теперь уже наверняка Владимира Дмитриевича Шварца. Вся осанка Володи говорила о прочности его положения в жизни. Ни сожалений, ни сомнений: будущее ясно и предсказуемо. Родной банк непотопляем, как величественный океанский лайнер (ну, гибель "Титаника" - исключение, но тоже по-своему прибыльное!). А деньги неизбежны и незаменимы в любой формации, кроме мифического коммунизма. Но и там будут наверняка какие-то хорошо защищенные талоны и сертификаты на получение благ в соответствие с заслугами перед обществом равных (как будто заслуженный человек должен качественней и обильней питаться и одеваться, чем рядовой работник).

Сын нырнул в расположенный неподалёку гаражик и выехал оттуда на довольно престижном автомобиле практичного вишнёвого колера.

У этого свежеиспечённого чиновника нет и не было особых проблем. И отец у него не исчезал бесследно.

Следующая из стекляшки подъезда появилась дама средних лет, весьма ухоженная, но и деловая, практично и модно упакованная: яркий плащик, шляпка, туфельки на умеренном каблучке, клипсы-ромашки, сумочка через плечо. Она нырнула в другое отделение гаража и выехала оттуда на скромном, но в прекрасном состоянии, алом жигулёнке.

У этой дамы проблемы конечно же есть, но преимущественно в сфере косметической и лично-дизайнерской. По крайней мере, мужа она никогда не теряла, зато получила уже все возможные страховки и выплаты по поводу утери кормильца.

Мадам укатила "по магазинам", видимо (теперь это называется, кажется, "шопинг").

Наконец, в числе многих входящих и исходящих жильцов, из подъезда выпорхнула девушка, слишком хрупкая, тощеватая даже, как-то скромно, но чистенько одетая в молодёжном ключе: джинсики, такая же курточка, мальчиковые ботиночки, джинсовая сумка на ремешке через плечо, задымленные очки, с диоптриями, конечно, по поводу близорукости. Трогательно и беззащитно подпрыгивал на ходу небольшой русый "хвостик" причёски (и как появилась эта "русость" в семье почти брюнетов?)

Ёкнуло сердце у Дмитрия Ионовича. Так и выскочил бы навстречу, так и бросился бы с объятиями и, может быть, со слезами умиления. Но тут же тормознул, погасил свой порыв: зачем? Все уже привыкли, успокоились, занялись насущными делами, а тут - вот он, пакостник! Жив-здоров, необъясним. - Растерянность. Слёзы. Непонимание: что теперь-то с этим "воскресшим" делать? - Как шоу "Жди меня" по ящику: явился - не запылился через столько-то лет: радуйся, Варвара! Или как библейский Лазарь. Все уже оплакали, похоронили, выпили-закусили на поминках. А он - вот он, идет, сдирая пелены, пахнущий разложением, в ужасе от увиденного - там... И добро бы - воскрес навсегда. Так нет, снова помрет в недалёком будущем. Снова - рыдания, расходы на похороны, стресс и - ужас, ужас... Нет уж, будет, хватит, сыты по горло! Исчез - так исчез! И не надо ворошить да сыпать соль...

Тяжко вздохнул Дмитрий Ионович. Промакнул навернувшуюся на глаза влагу: "Ну, слава Богу, всё у них в порядке. Все прекрасно обошлись без него, кроме Ленки, может быть. Но и она справилась. Жаль её, жаль: трудно живому человеку, особенно женщине, в этом мертвоватом мире-мегаполисе. И всё равно каждый справляется в одиночку.

Снова вздохнул Дмитрий Ионович, окончательно возвращаясь в образ Григория Ивановича Семёнова, и отправился на площадь к "Белому дому", где, по слухам, намечались важные события современности...

63. Отпуска не бывает

После напряжения, неожиданностей и столкновений этих суток Даниэль почувствовал необходимость отрешиться: устал. Что ж, это привычно, к этому его готовили, усталость он мог выдержать, преодолеть. И всё-таки было чувство исчерпанности, завершения какого-то этапа. Надо уйти, исчезнуть, остаться одному, наедине... Возможно, прийти в себя - истинно, подвести итоги, решить дальнейший путь.

Проще всего было бы воткнуться в какую-нибудь заштатную гостиничку. Спецслужбам сейчас явно не до того, чтобы рыть землю, разыскивая мелкого непонятного агента: решается судьба если не страны, то свирепого семидесятипятилетнего режима... Можно снять недорогую однокомнатную "хрущёвку": деньжата есть. Можно наконец отоспаться в кабине трейлера: приреченский "караван" припаркован на загородной автостоянке. Ребята отдыхают, ждут решения: что делать, когда и с чем возвращаться в родную тьмутаракань?

Вместо того, чтобы разыскивать своих, Даниэль побрёл неизвестно куда. Впрочем, известно: почти звериное чутьё тащило его в сторону площади трёх вокзалов. Постепенно Даниэль выбрался за пределы многолюдного благоустроенного массива, углубился в лабиринт железнодорожных путей, замусоренных, забрызганных мазутом задворок, какой-то то ли разрухи, то ли недостроенных зданий: такие попадаются иногда в центре даже самой блестящей столицы. Ну, просто захотелось бессмысленно побродить в незнакомом, почти нереальном пространстве. Было здесь как-то безлюдно, будто в вымершем мире. Таким мог быть город после бомбардировки нейтронными бомбами: всё цело, всё безжизненно.

Даниэль двинулся через железнодорожные пути к маячившему невдалеке громоздкому холму вокзала.

Прогрохотал, набирая скорость, словно улепётывая, пассажирский поезд.

На пути из подвала недостроенного здания высыпала стайка подростков, скорее всего, беспризорников. Они тоже направлялись к вокзалу. На промысел?

Какое-то тоскливое чувство, похожее на воспоминание, тронуло сердце Даниэля.. Он свернул к строению, откуда только что выбежали подростки.

64. Подросток и бандит

Осторожно по грубым ступеням спустился Даниэль в подвал. Там было дымно. Горела тусклая лампочка. В дальнем углу у проёма окна дотлевал костерок. На дощатых ящиках напротив друг друга сидели двое: один - прилично одетый подросток лет двенадцати, другой - парень лет семнадцати, явно блатной, судя по татуировке на тыльной стороне ладони, да и по хищной, развязной позе. Между ними происходил некий решительный разговор. Даниэль беззвучно приблизился к "парочке", стал за выступом кирпичной стены.

- Ну, что ж, время пришло. Помнишь, я тебе велел достать ключи от квартиры. Говорят, твои уехали куда-то, на курорт, что ли?

- Я не хочу грабить родителей, - возразил мальчик.

- Какие они тебе родители! Сам говорил, они тебя не любят. Их надо наказать.

- Они мне ничего плохого не сделали. Терпят меня. Даже то, что я таскаю у них продукты для пацанов. Даже что я у них деньги ворую.

- Тебе свои - пацаны, кореша, а что скажешь о Принцессе? Она тебя защищает. Если не сделаешь, что пахан приказал, и тебе и ей будет плохо.

- А что ты ей сделаешь? Она тебе не принадлежит!

- Захочу - сделаю. Она у меня в руках. Да и ты - в руках. Захочу - прирежу сейчас, на части разберу. Знаешь, как теперь за органы хорошо платят... Если не хочешь, чтобы Принцессу по рукам пустили, тащи ключи.

- За Принцессу я сам тебя зарежу, - тонко закричал мальчик, бросившись на бандита с самодельным ножичком. Но тот был начеку, мигом скрутил малыша, вывернул ему руку с ножом.

- Ну, и что теперь? Отрезать тебе нос? Или яйца? Будешь влюблённый кастрат. Парень резким движением расстегнул ремень, сорвал штанишки с мальчика. Мальчик затрепетал, закричал отчаянным, смертельным криком...

Точным ударом ребром ладони Даниэль вырубил уголовника. Поднял потерявшего сознание подростка, взял на руки.

В уголках полузакрытых глаз мальчика дрожали алые слёзы.

Даниэль усадил малыша на ящик. Придерживая одной рукой, другой слегка пошлёпал по щекам, приводя в сознание. Мальчик очнулся, огляделся, как бы не понимая, что с ним. Вспомнил. Ужас промелькнул в его глазах. Он попытался вскочить на ноги.

- Не бойся, - успокоил Мальчика Даниэль. - Эта крыса ничего тебе больше не сделает. Видишь, он в отключке. Так вот, пока он "отдыхает" послушай меня. Ты сейчас не старайся понять, кто я. Не в этом дело. Потом ты всё поймешь. А сейчас запомни: мы встретились один раз. Больше, скорее всего, не встретимся. И всё же я тебя не покину, понимаешь. Ведь ты не забудешь то, что здесь произошло. Стало быть, и я буду всегда с тобой. Всегда, понимаешь. Даже когда ты станешь, возможно, больше меня, сильнее. Будешь большим, значительным человеком. Но я всё равно буду мерцать тебе, напоминать, кто ты и куда тебе идти... А теперь прощай. Вернись к родителям: они тебя любят, просто не говорят об этом. Учись, тренируйся, нащупывай дорогу. Ты уже не ошибёшься, потому что понял главное и потому что я с тобой.

Он легонько притянул к себе Митю, наклонился к нему, чуть-чуть прикоснулся - лоб в лоб. Потом сжал его плечи:

- Ну, будь... Не забывай. Иди к своим. А я ещё поговорю с этим, - Даниэль указал на всё ещё валявшегося без сознания Крысу.

Митя поднялся с ящика. Казалось, он что-то понял по-своему. Решительно пошёл к выходу из подвала. У самого выхода оглянулся на Даниэля. В глазах у него стояли слёзы, но на этот раз светлые, прозрачные...

Даниэль наклонился над бандитом. Теперь, в обмороке, тот был похож на обычного парня с рабочей окраины, слегка зачуханный, с лицом испачканным сажей. Даниэль сильно встряхнул его, надавал пощёчин. Парень очнулся. Сел прямо на полу, прижавшись спиной к стене, затравленно глядя на Даниэля. Было видно: он не понял, что произошло, но инстинктивно почувствовал смертельную опасность застигнутой за пожиранием крысы. Ужас усиливался из-за непонятности свалившегося на него удара.

- Слушай, крыса. Запомни навсегда, - почти прошептал Даниэль, и в голосе его прозвучала тихая, уверенная неизбежность. - Тронешь мальчика пальцем - сверну шею. Оставил тебя живым, потому что ты слышишь меня и знаешь: так и будет. А другого ещё убивать сразу придётся.

Даниэль повернулся спиной к Крысе и пошёл к выходу из подвала.

Уголовник глядел ему вслед, пока тёмная громоздкая фигура не исчезла в проёме входа, а может, просто растворилась в наступивших сумерках, слилась с подступающей ночью, безмерной, прокомпостированной кое-где вспыхнувшими звёздами...

65. Девочка

Даниэль шагал бесцельно по шпалам, пересекал путаницу рельс, отсверкивавших далёкими городскими огнями. Нечто вело его будто бы к определённой точке в этой полумгле. От всего этого железа, рычагов, стрелок, груд просмолённых запасных, что ли, или отслуживших шпал было ощущение какого-то безмерного мусорного ящика, И, странное дело, несмотря на то, что всё здесь двигалось электричеством, ветер явственно пах паровозным угаром: навеки, что ли, он пропитался дымом за предыдущие столетия?

Неожиданно вдалеке, среди строительных кубов и параллелепипедов, среди стальных конструкций неких козловых и портальных кранов, среди "шанхая" окрестных убогих "небоскрёбов" Даниэль заметил фигурку ребёнка, похоже, мальчика. Неспеша подошёл ближе - рассмотреть, разобраться, почему он здесь.

Малыш был в аккуратной курточке, в вязанной шапочке, с коробочкой-ранцем за плечами. У него были огромные тёмные глаза на нежном личике, слегка порозовевшем от вечерней прохлады.

Малыш подошёл к скамейке без спинки как раз под горящим фонарём, невдалеке от громоздкой башни-двенадцатиэтажки. Снял ранец, достал книжку и, примостившись на краю скамьи, принялся неспешно перелистывать - читать или рассматривать картинки.

Даниэль осторожно, чтобы не напугать мальчишку, подошел к нему поближе. Убедившись, что тот его заметил, присел на скамейку, даже заглянул через плечо ребёнка в книгу. Она была на немецком языке, текст отпечатан крупным готическим шрифтом с затейливыми цветными заглавными буквицами. На соседней странице расположена картинка сюжетом напоминающая одну из сказок Вильгельма Гауфа�� может быть, "Маленький Мук". Мальчик старательно водил пальцем по строчкам, губы его шевелились. Было ясно, что он уже умеет осмысленно читать по-немецки, да ещё с труднейшим шрифтом.

Даниэль завороженно замер возле читающего ребёнка: хотелось его прикрыть от ночи и одиночества, согреть хотя бы присутствием, Даниэль ясно вспомнил детский блок в немецком концентрационном лагере, чувство постоянной тревоги и опасности, крадущейся со всех сторон.

Наконец и мальчик обратил внимание на Даниэля, но не только не испугался, а по-свойски спросил чистым, хрупким голоском:

- Не очень, но люблю, - ответил Даниэль. - А это интересная сказка?

- Очень! - ответил мальчик. - Хочешь посмотреть?

- Хочу. А где твои папа с мамой? - нелогично спросил Даниэль.

- А у меня нет папы с мамой: они куда-то далеко подевались. У меня есть бабушка. Она придёт за мной, когда я надышусь, сегодня я лишний раз гуляю, потому что школа сегодня не работает почему-то.

Мальчик доверчиво придвинулся к Даниэлю и они перелистали страницы волшебной книги.

Потом из подъезда двенадцатиэтажки вышла довольно рослая пожилая женщина. Поспешно приблизилась к честной компании книгочеев.

- Ну, хватит гулять. Идём-ка домой, - сказала она мальчику, грозно взглянув на Даниэля.

Мальчик аккуратно уложил драгоценную книгу в ранец. Серьёзно, глядя в глаза Даниэлю, помахал ему рукой, как давнему знакомому.

Бабушка взяла ребёнка за руку, и они направились к подъезду на вид необитаемого, какого-то мёртвого дома.

- Постойте, - спохватился Даниэль, - как звать-то мальчика? Скажите хотя бы Ваш номер телефона. Может быть, я смогу вам чем-то помочь...

Старуха оглянулась, глянула строго. Даниэлю даже показалось, что взор её сверкнул красноватым огнём.

- Это не мальчик. Это девочка, - буркнула она. И оба скрылись в подъезде.

Даниэль постоял ещё немного, глядя вслед ушедшим, прикидывая, что теперь делать, куда направиться.

В тот же миг в относительно полной тишине позднего вечера он явственно расслышал язвительный голос, донёсшийся откуда-то из глубины сумерек:

- Во даёт! Он уже мальчика от девочки отличить не может!

Другой голос, печальный и слегка озабоченный возразил:

- Да это почти совершенство: он не различает второстепенное, но видит главное! Возможно, не следует отзывать его? Кажется, он готов к должности главного конюха...

- Глумитесь, гады! - Отбоярился Даниэль. - Быть конюхом я вовсе не готов.

И третий голос, очень похожий на два предыдущих, но с тонкой ноткой теплоты, прозвучал невесть откуда:

Тёплой волной окатило Даниэля. Усталость как рукой сняло.

Он постоял ещё немного на берегу ночи. Потом быстро вошёл в подъезд башни. Поднялся на лифте до двенадцатого этажа. Беззвучно вошёл в квартиру, которая расположилась окнами на фасад, и куда вёл легкий детский след и тяжёлые следы усталой неулыбчивой старухи. Правда, бронированная дверь была закрыта на три запора. Но разве это препятствие для того, кто умеет путешествовать мысленно!

В квартире было темно: все легли спать. Слабо мерцал ночничок в детской.

Даниэль подошёл к узенькой детской кровати, вгляделся в зарозовевшее во сне лицо девочки в окружении разметавшихся по подушке прядей тёмно-русых волос. Потом наклонился к нежному ушку:

- Не печалься слишком и не бойся жизни, опасайся, но не бойся. Учись самому лучшему: рукоделью, размышлению, танцу, полётам в небе. Есть такое мастерство: мастерица жизни. Ты будешь не просто красивая, ты будешь особенная, единственная. И у тебя будет друг. Он найдёт тебя вовремя. А ты поглядывай вокруг. Заглядывай встречным в глаза. Думаю, ты его узнаешь. Может быть, по глазам, по взгляду. Возможно, его имя будет Дмитрий. Не забывай о том, что я тебе сказал, и не грусти. Он уже есть, он пришёл. Сейчас, в детстве, он получил ужасные удары. Но он залечит раны и синяки. Он будет сильный, настоящий. И он будет искать тебя, пока не найдёт... узнает... по глазам.

66. Костерок

Крошке Энн он не нужен "в хозяйстве". Она - милая, приветливая, отчаянная в прошлом, теперь вполне рационально устроила свой быт: домик в Калифорнии, дела, заботы, благотворительность, "бойфренд". И Даниэль занимает в её вселенной своё законное место. Он появляется из ниоткуда, требует внимания, заботы, общения. Потом исчезает - и нет никакой уверенности, что он не фантом. Но и к этому она привыкла. Её не удивляют постоянные переводы от военного министерства, которые пополняют её бюджет: она жена военнослужащего, и ей положены доход и льготы. Нет-нет, она поймёт, если он исчезнет однажды окончательно: на войне как на войне. В конце концов у неё есть сын от первого брака, внуки наконец...

Другой вариант, как говорится, "ситуация б": Настя. Она любит его - на ощупь. А разум, душа? Для души её он - чужак, иностранец, замкнутый сейф, холодный и угловатый. Ей нужен другой - её Иван, горячий, скромный, любящий шофёр-дальнобойщик. Он будет привозить ей из поездок милые незатейливые подарки, иногда поддавать в меру в компании друзей-спецназовцев, потом от всей души каяться, всем сердцем любить её. И она будет заботиться о нём, любить его, в меру поругивать, ревновать время от времени - бурно, но не всерьёз: разве есть кто-то краше её, желанней, ласковей?! Она родит ему мальчика и девочку. Но останется при этом несчастной. Несчастье - её душа: она привыкла быть несчастной, будет из любых радостей возвращаться к этому состоянию. Ведь в мире миллиардов смертей и рождений, в мире неукротимых сражений, в мире вечной "Третьей Мировой" естественно чувство постоянного не-счастья: мальчики-девочки смертны, только крысы бессмертны. Несчастье ей необходимо, чтобы не быть просто "счастливой дурой". Потому что она не дура. И душа её тоскует от несказанного, несвершившегося... Итак, на черта ей неясный железный старик? Пусть со всеми заботами о ней...

Нет-нет. Вот если бы женой его была та берёзовая роща по колено в воде, эта тихая струистая река, эта туманная местность, где луга в металлической росе, где рассвет проступает, как кровь сквозь простынку, неясный и пронзительный, вся эта безответная природа, которая всё принимает, всему сочувствует...

Даниэль (Глеб, Дмитрий, Донатос - не важно, теперь он снова был Даниэль, к этому имени он более всего привык) без оглядки уходил в разруху новостройки. Казалось, что-то определённое искал.

Нашёл наконец - ветхое зданьице, похоже, церковки, полуразрушенной, предназначенной на снос: перекрытия провалились, кое-где висели прогнившие балки. Но стены ещё довольно прочные, старинной кладки, сохранили облик некоего космического корабля, который приземлился в незапамятные времена, да так и не улетел.

Даниэль уверенно зашёл внутрь здания. Выбрал свободное от обломков место, поросшее свежей осенней травкой. Собрал какие-то щепки, недотлевшие дощечки, обломки досок, пропитавшиеся вездесущим мазутом, Разжёг костерок, пристроился рядом, на блоке рухнувшей кирпичной перегородки. От костерка тянуло тонким теплом, дымком древесным. Тихо и хорошо было здесь. В дыры перекрытий и стен струилась бархатная ночь. Никуда не хотелось уходить...

- Ну, что ж, пора, - подумал, почти прошептал Даниэль. - Всё возможное свершилось.

Он устроился прямо на полу перед костерком в позе лотоса. Руки положил ладонями вверх на колени, погрузился в глубокую молитву-задумчивость. Постепенно, по мере угасания костра, Даниэль становился всё менее видим. Он как бы смешивался с подступающим мраком.

Зато костерок не только не угас совсем, но стал разгораться, как бы втягивая всё существо Даниэля в свою рыже-синюю пляску. Наконец нашёл, видимо, свежую пищу для себя, вспыхнул прямо-таки "пионерским" пламенем, взлетевшим до провисших балок купола. Клочья огня, словно в трубу, улетали из тела церковки к влажным августовским звёздам.

Наконец и это новое топливо выгорело. Костерок затих, угас.

Утром любопытный прохожий мог бы увидеть здесь лишь горстку чистого синевато-седого пепла. Но никто не заглянул утром в развалины храма.

Зато страна продолжала жить своей могучей исторической жизнью.

67. Возможное продолжение

Действительно, дорога никогда не кончается, как заметил один наблюдатель. Даниэль исчез практически бесследно. Не отыскали его ни бандиты, ни спецслужбы, которые, казалось, нащупали его следы и шли за ним буквально по пятам: возможно, само время им не способствовало...

Зато в квадрате домов на Масловке, который углом выходит на перекрёсток, появился новый дворник. Высокий, сухощавый, довольно стройный, несмотря на седину, и из-за этого какого-то неопределённого возраста (бывает такой промежуток от сорока пяти до семидесяти), он всех здесь устраивал, всем нравился. Жителям - за то что во дворе всегда было чисто, не видать было неопрятных бомжей, никто не безобразничал. Какой-то шустряк, правда, приловчился ставить свой БМВ во дворе так, что перекрывал проезд остальным здешним автовладельцам. Но вскоре ему пришлось убраться из "проклятого" двора, потому что въехать он въезжал. И даже дворник ему ничего не предъявлял, только кивал приветливо. Зато выехать самостоятельно он уже не мог: мотор не заводился, пока не сольёт весь бензин и не заменит новым - ни с места. Грешил на хулиганистых подростков или на соседей-шоферюг, но поймать никого не мог. Пришлось перебазироваться в другой, не такой удобный и чистый двор.

Начальство тоже было довольно новым дворником: работает добросовестно - не в пример гастарбайтерам "кавказской национальности", права не качает. Дали ему под жильё полуподвальное помещение. Он его слегка почистил, подремонтировал - и живёт себе, никого не беспокоит. А то что не слишком известно, кто он и откуда, - кому какое дело: документы в порядке - и ладно. Какой-то Дмитрий Ионович Литвин. Он долго отсутствовал, обретался в чужих краях. А теперь вот вернулся на родину...

68. Домик в Приреченске

Вполне понятно - некоторым читателям, да и автору повествования, хочется узнать, что и как произошло с другими запомнившимися персонажами повести (а возможно, романа). Для этого надо бы написать ещё не один роман. Но вот с Настей Соколовой не хочется вот так круто расставаться.

Настя поначалу сильно переживала из-за исчезновения Донатоса: иной раз всплакнёт втихомолку, другой раз проклинает "чёртова иностранца". Что творилось в её душе, никому доподлинно не известно. Кажется, чаще всего печалилась она за него: куда он там подевался на старости лет - одинокий, безбытный?

Однако потом, со временем, она всё же вышла замуж за Фёдора-тракториста, который давно по ней сох. Правда, и тогда тень Донатоса никому покоя не давала. То Федя Настю попрекнёт по пьянке. То Анечка Федю кольнёт: "А Донатос вот что говорил, вот как делал..." Да и Митя маленький был у всех на глазах - вылитый Донатос: тоненький, белёсый, молчаливый, неотступный, но умненький - всё на лету схватывал. И за справедливость, если что, стоял до драки. Даже и кличка за ним закрепилась уличная - "литовец". Хотя какой он литовец! Обычный русский мальчонка с характером...

Короче говоря, всего не перескажешь. Жизнь не останавливается и не имеет конца-начала, бушует неоглядным океаном, в котором кроются мириады незримых потоков. Так что, кто хочет узнать, "что дальше было", пусть уж сам прикинет, покумекает...

69. Исход

(другой вариант: ситуация "C")

Костёр моментально разгорелся. Сухие просмоленные чурки вспыхивали жёлтыми языками с синими струями внутри. Как-то в одну минуту пламя поднялось почти до пролома в куполе церквушки - праздничным пионерским костром. Искры с дымом втягивались в пролом, тонули в ночном небе, смешиваясь с искрами звёзд, намекая на почти всемирный пожар. На таких вот кострах сжигали еретиков-диссидентов в средневековье и неугодные книги на фашистских площадях и советских задворках...

Банда уголовников во главе с Крысой почти бегом двигалась от детского подвала через железнодорожные пути к заброшенной церкви.

- Я его выследил! - убеждал всех истерическим фальцетом Крыса. - Он заглянул в подвал, а когда убедился, что там ещё нет пацанов, то пошёл в сторону церкви. Я его просёк: он вошёл туда и больше не выходил. Вон, гляди, там светится. Шашлык, что ли, жарит на ужин...

Но когда амбалы всей кодлой ввалились в церквушку, там уже никого не было. Посреди помещения мирно дотлевал костерок. Тоненькая струйка дыма вилась над пеплом, где перебегали багровые огоньки.

- Надо обыскать церковь, - снова завёлся Крыса. - Он может прятаться где-нибудь. Я чую, он здесь, то ли в алтаре, то ли в каком приделе.

- Заткнись, щенок, - буркнул предводитель банды, старый уголовник Архипыч, - совсем от страха обделался. Нет здесь никого. Утёк...

Архипыч тупо вглядывался в угасающий костерок. Вдруг у него в глазах промелькнула дикая догадка. Он задрал голову, следя за струйкой дыма, и увидел в проломе купола несколько ярких звёзд, которые, казалось, пристально глядят на него. Замер, всей шкурой ощущая некое тревожное присутствие: нечто спокойное и властное было здесь, всё видело, всё знало всё оценивало и решало. Не смог бы словами передать своё ощущение старый вор, но понял: вот это Нечто, чистое, бестрепетное, жгучее - и есть Главное, всем владеет, живёт. А всё остальное: развалины, рельсы, толпа бандюганов, жадность, ненависть, ярость - всё это не более чем секундный мусор на дне Мира. За кем они гонятся? Кого ловят? Это они сами давно пойманы, схвачены, заблудились во тьме и будут сметены в какой-нибудь погребальный костерок.

Захотелось вдруг старому волку вот здесь, посреди избитой церкви стать на четвереньки и жалобно завыть в это внимательное небо, жалуясь на нескладную сволочную судьбу.

- Ладно, как бы нас самих не переловили. Идём обратно, в берлогу... Эх-эх, напиться, что ли, до чёртиков...

И, знаете, странное дело: где-то высоко в ночном небе зудел невидимый в эту пору самолёт, судя по звуку, штурмовик-бомбардировщик.

Жизнь катилась своим путём, продолжалась и всё тут...

Послесловие автора

Лет двадцать тому мне вдруг возмечталось сочинить "шпионский детектив". Меня не устраивали и даже отталкивали образы всех этих несгибаемых и удачливых Джеймсов Бондов. Наши Штирлицы сложнее. У них заметны душевные движения, риск смертельный, тоска по родине, постоянная угроза провала, и всё же они делают своё дело ловко и несокрушимо - до конца.

А конца-то и не предвиделось. Что там, в конце? Тусклая перспектива старости, увешанной орденами, которые и предъявить обществу как правило запретно? Тайные мемуары на пенсии в сознание своей значительности? Или двуличное существование до смерти "в стане врага"? Вечное проникновение, завоевание доверия - и вечное предательство этого доверия "во имя"?

Вот проявился Зорге, странный, нестандартный. Но и он выглядит, пожалуй, неким роботом долга: использовал всех и вся ради добычи информации. Соблазнил девушку-журналистку {Версия "ЖЗЛ" - "Рихард Зорге"} и тут же подложил её японскому полковнику: авось тот в пылу любовных утех проговориться. Ради чего? Чему и кому он служил? К тому же, дорогой ценой добытые сведения не сработали. Его попытались отозвать в метрополию, где - он чувствовал, почти знал - его уничтожат: Параноик никому не верил, всех подозревал, заметал все следы. (Вот апофеоз разведки! Вот тайнейший Агент Неизвестно Кого!)...

Понимал, что строительство детектива в моём положении далёкого от спецслужб субъекта - неосновательная задумка.

А повесть строилась сама собой - где-то "в уме". Двадцать лет! Очуметь можно! Росла, ветвилась, расцветала подробностями. Чем дальше - тем "страньше и страньше", как у Алисы в Зазеркалье. Открывала мне неожиданные вещи, распускала неслыханные соцветия на зелёных ветвях. Повесть учила меня, а не я - её. Вот великое свойство творчества!

А недавно мне прислали из Магадана книжечку скульпторши (ненавижу нелепую традицию называть профессии женщин в мужском роде: "поэт Цветаева"!) Зои Масленниковой "Портрет Бориса Пастернака (М., "Советская Россия", 1990 г). И там на странице 22 есть реплика Б.П.: "И ещё мне хочется написать шпионский роман о том, как нелегально в Россию возвращается эмигрант. Ему приходится скрываться, его ищут; сюжет должен быть острый и не такой банальный, как обычно". - Поразительное эхо, почти совпадение замысла...

Неужто мы все чувствуем себя эмигрантами или шпионами, которых постоянно выслеживают, подозревают, ловят? Кто мы в своей стране? Почему гражданин почти бессилен и "виноват" перед государством? История диссидента Сахарова, генералов Григоренко, Шапошникова, сотен и сотен (не в числах дело) искренних, честных, стёртых в порошок людей (известных и неизвестных). Как только Человек перевешивал свою Должность, он становился неугодным, считался опасным. Его стремились "изолировать от общества", сломить, уничтожить...

Итак, со всех сторон стекались - события, сведения, раздумья, догадки. Наконец содержание переполнило "чашу молчания", хлынуло на бумагу.

Результат - неясный, не слишком "выстроенный", м.б. сумбурный - перед Вами, уважаемый читатель (если Вы есть в природе на самом деле)...

Замечу: в романе есть места, неясные мне самому, потому что он строился, возникал, вырастал по наитию, как стихи. Подозреваю, древо повествования ещё будет расти, ветвиться независимо от автора, как всё живое.

И ещё одно примечание. Помнится, Бориса Леонидовича упрекали за массу "неправдоподобных" совпадений, перекличек, встреч в его "Докторе Живаго". И у меня таких совпадений, как говорится, через край. Вплоть до вышеупомянутой переклички замыслов. Но опыт стихотворца подсказывает мне: жизнь на самом деле полна перекличек, эха, всеобщего гула, который пробегает по строчкам и судьбам. Потому что мир - это кристалл, а не слякоть, как некоторые думают: "Кони ржут под Сулой - звенит слава в Киеве"...

Ну, что ж, на миг мы как бы вынырнули из потока событий, увиделись. И снова погружаемся в пучину тайны бытия. Даст Бог, мы ещё вынырнем, встретимся, увидимся, помолчим сообща, посмотрим...

Китайская сказка

Настя, напротив, завозилась что-то допоздна: стирала, гладила, прибиралась. А потом не могла заснуть.

- Спите тут без задних ног. А Настя - мучайся, от бессонницы, - сообщила она со слезами в голосе куда-то в мировое пространство.

Донатос хоть и продремал, но моментально уловил призыв огорчённой женщины краем уха.

- И ничего не спим. Просто лежим и сочувствуем Насте, - возразил он громким шёпотом, чтобы не разбудить Анечку.

- А если сочувствуете, то сделайте что-нибудь, успокойте, помогите уснуть. А то все конфетки Анечке, а Настеньке ничего, - как бы в шутку покапризничала Настя, но в голосе её слышались настоящие слёзы.

- Да нет, есть у нас "конфетка" и для Настеньки, - возразил Донатос. - Только она не совсем понятная, может быть, потому что китайская.

- Неужели сказка? Давай рассказывай. А мы посмотрим-послушаем...

Донатос легко поднялся со своего топчанчика и устроился в ногах у Насти, на её кровати...

Доброе сердце

Когда первый патриарх китайского буддизма монах Бодхидхарма явился в Китай, выглядел он странновато: громоздкий, грозный, волосы всклокочены, голос хриплый и грубый, глаза сверкающие... Но проповедь его была успешной у китайцев, потому что внешне он напоминал бродячего даоса. Даосы были известны в китайском обществе. Их уважали и побаивались, ибо те слыли волшебниками, вели себя дерзко и непредсказуемо. Сами же принципы буддизма: четыре благородные истины, приверженность срединному пути, бескорыстие - не противоречили учению Кун-цзы (Конфуция), главной опоре китайского общества.

Даже правящий в то время император поднебесной Ли Чжи (не ручаюсь за точность имени, т.к. не слишком силён в китайском языке и историографии. Возможно, это был знаменитый Шихуанди или Лю Бан - не в имени дело!) поддержал распространение буддизма, строил монастыри, щедро жертвовал на нужды буддийской общины, ибо быстро сообразил: буддизм отрицает насилие, бунт, способствует умиротворению народа.

Однажды император призвал Бодхидхарму в Запретный город для беседы с глазу на глаз. Когда они встретились, император Ли Чжи спросил Бодхидхарму:

- Скажи, учитель, вот я строю монастыри, жертвую немалые средства на их содержание, открыл все дороги для твоей проповеди... Что мне будет за это в вечной жизни в потустороннем мире?

- Ничего не будет, - грубо ответил Бодхидхарма. - Награды достойно доброе сердце, а не полезные дела. Потому что доброе сердце - корень всех истинно добрых дел. А сами по себе дела, пусть щедрые, часто корыстны и творятся ради выгоды.

Император потемнел лицом и в гневе велел Бодхидхарме покинуть Запретный город.

- Радуйся, что жив остался, что я не велел казнить тебя за дерзость!

С тех пор Ли Чжи прекратил строить монастыри. Ни юаня не жертвовал буддийской общине. На буддистских монахов обрушились репрессии.

Но Бодхидхарма остался непреклонен в бедности и лишениях.

.Буддизм же стал одной из основных религий Китая, известен по сей день под именем чань-буддизма. - Закончил свой рассказ Донатос.

Глянул на Настю - она давно, видно, крепко спала, мирно посапывая, убаюканная неспешным течением рассказа.

на сайте "Тёмного леса":

Станислав Подольский

ОБЛАЧНЫЙ СТРЕЛОК

Роман

Облачный стрелок

Концлагерь. Сон наяву

"Патриоты"

* * *

Встреча

(другой вариант: ситуация "C")

Доброе сердце

поделиться: