Станислав Подольский

РАЗГОВОР

Недавно я увидел статуэтку: бронзовая женщина, какая-то очень древняя бронза. Спокойная и стройная поза. Тонкая материя, закрепленная крупной пряжкой у левого плеча, широко спадает, струясь и облепляя острые, чуть провисшие груди, впалый живот, бедра, и закручивается ветром по земле у ног. Поверхность бронзы потемнела, вибрирует радугой оттенков. Патина одевает фигурку - века, превратившиеся в тунику. И если долго и пристально смотреть, замечаешь колебания этой туники - словно от медленного и глубокого дыхания. А если ты уже много раз смотрел так на статуэтку и научился восхищаться непринужденностью её линий, дыханием её патины и у тебя к тому же впереди достаточно свободного времени, в котором статуэтка - единственный твой настоящий собеседник, - ты начинаешь улавливать её голос, вернее, её звучание. И ты догадываешься, что она звучит всегда, все свои века, с тех пор как из её неровностей и складок вышелушили последние крупинки формовочного состава. Но как бы там ни было, теперь, с этого мгновения, когда ты впервые её услышал, она звучит для тебя, прежде всего для тебя. С этого мгновения, может быть, до конца твоих дней у тебя появляется прекрасная и верная собеседница, или даже два незаменимых собеседника: тот мастер, который послал её тебе в чёрное безлюдное пространство, через руки тысяч глухих и незрячих менял, и та женщина, которая отдалась рукам мастера всем дрожанием своих живых и говорящих профилей.

Вот у той бронзы я и научился, и понял, что все люди, наверное, как музыкальные инструменты, полны своим гулом, голосом, который наполняет их молчание, даже когда все струны молчат или оборваны.

Тогда я подошел к одному человеку и прислушался. Сказал что-то и снова прислушался. Но ничего не услышал в ответ.

Тогда я исправил свою догадку: это некоторые люди звучны и отзывчивы, как хорошие инструменты, сработанные настоящим Мастером. Другие - словно бы фабричные, массового производства, кто похуже, кто получше. А ещё полно глухонемых, как сырое дерево. Но должны же быть люди, говорящие с тобой через все времена и пространства.

И когда я все это понял, мне захотелось поговорить с живым человеком. Я стал подходить к разным людям и пытался заговаривать с ними, а потом, почти отчаявшись услышать отклик, просто кричал "А!".

Никто не отзывался. Статуэтка отзывалась, а они - нет.

Впрочем, у каждого было некое своё звучание. Но так как они жадно слушали только себя, получался как бы заткнутый мир: другие миры им были неинтересны, их окружала глушь. Не похоже ли это на черные дыры во вселенной? Но ведь вселенная светится!

Тогда я обратился к себе. И увидел довольно грубое, но просторное строение. В нём пусто. И шаги отдаются ото всех стен - в каждом закоулке по-своему. Под кровлей живут ласточки: они возятся, мелькают, резко попискивают на лету. В какие-то щели в кровле в хорошую погоду проникают потоки света - и растворяются в сухом и чистом воздухе, чтобы вспыхнуть где-нибудь на стене, выламывая кусок темной и непонятной фрески или обнажившийся из-под древней штукатурки дикий камень стены.

Ласточки и лучи солнца в какой-то момент помогли мне почувствовать свой настоящий объём - всего себя от тяжких, врывшихся в почву фундаментов, вдоль каменного напряжения контрфорсов до легкого свода, наполненного темным воздухом и ласточкиной возней. Но белее всего я оказался наполнен звуком, точнее, готовностью зазвучать, которая есть на самом деле уже готовый, сформованный и ощутимый даже, но еще не разразившийся звук. Это, наверно, похоже на то, что творится в трубах органа, переполненных воздухом, - но ветер ещё не потек, или в драгоценной музейной скрипке, когда её настроили и снова положили на полку или на лавину в горах и в тишине: она уже срывается, уже видима, но звук еще не достиг слуха...

Ещё одна мысль промелькнула, как ласточка.

Я принес образ той статуэтки и поставил посредине себя - прямо на каменные плиты пола, но так, чтобы солнечный поток задевал её на своем пути сначала ранним утром, а потом вечером, на закате. Получилось редкостное: два непрозвучавших звука - один в другом. Ах, сколько непрозвучавших золотых синусоид искривило напряженное пространство! Как удивительно сочетались эти непрозвучавшие звуки! Какое неслыханное эхо готово было сорваться со всех стен, чтобы столкнуться в центре объёма и вновь разбежаться, потрясая стены и своды. Ласточки замерли на лету, захваченные мертвой зыбью этого хорала. Солнечный луч напрягся и загудел в поле этого, готового вспыхнуть разговора. Она бы сказала, и я бы ответил. И эхо наших голосов сталкивалось бы и сочеталось - и родился бы совершенно новый, никому не знакомый голос. И голос этот вырывался бы от нас совершенно цельным, неразобщённым, общим голосом нашего общего времени-пространства. И это означало бы, что у нас получился настоящий состоявшийся разговор на свете.

Кисловодск, Март 1968г. - Август 2004г.

поделиться: