Главная характеристика автора книги - это любовь к людям. Сколько жизнь ни била его, он не переставал интересоваться ими, любить их всем сердцем и душой - даже когда ему пришлось бежать из горячо любимой им страны; когда его жизнь и жизнь его семьи была в опасности; когда ему приходилось сидеть ночами, записывая на магнитофон свои стихи и прозу - это был единственный способ сохранить созданный им мир.
Два чемодана с записями были потеряны по пути в Канаду - новый дом поэта и писателя Владимира Мильмана.
Многогранны таланты этого человека: Володя работает в Университете Торонто в сфере информационных технологий. В то же время он продолжает творить, подчиняясь главному призванию своей жизни. Володя нашел себя в новом для себя жанре - драматургии. Он основатель театра Феникс русской общины Торонто.
По памяти, по редким сохранившимся старым записям, Володя восстанавливает потерянный мир своего творчества и преуспевает в этом. Рукописи не горят. Как Феникс, они возраждаются из пепла времени.
Прислушайтесь к пятнам тишины, записанным с голоса поэта - полным восторга и света, грусти и одиночества, полным жизни во всех ее проявлениях.
Марина Федак
* * *
Хлеба налились соками земли.
Плывут над ними лёгкие плевелы,
И озаряет поле рыцарь белый,
И запахи парные понесли.
Горстями в небо цветом поросли
Кусты ромашек - инокинь во цвете,
В лесу восторги пестуя о лете
Высвистывают птицы издали.
И пятна тишины, и пятна солнца,
Лиловые оплетья по земле,
И вымокшая в собственном стволе
Скамейка сбитая столь грубо, сколь и прочно.
Дождей ушедших топленная грязь,
И всё несёт прижизненную связь.
* * *
Послушайте, ужель бывает гнёт
Чудесней, удивительнее ночи,
Свои расставила цыганка очи
И ими околдует в свой черёд.
Из дна вселенной сумрачность идёт
И дует на землю звездами, что есть мочи,
И суетность людскую опорочит,
И тишину покою пропоёт.
И не наесться сладкого приволья,
И не накушаться свободы всласть.
Свобода околдует. Воля - власть,
Что пуще держит душу, чем неволя.
И если не хватает - буду красть,
И если мало будет - вырву более.
Зимние Игры
1
Черный шаг, жирок фонарный,
пятна света в синей льдине,
голубой овечий парный
блеющий дымок в долине.
Подымает глыбу утро,
авто-бусинки мигают,
выпасаемого гурта
снеги падают и тают.
Тают оттого, что тихо,
оттого, что голубеют
и пурга замыла лихо,
души тают, губы рдеют,
и тела захолодеют,
млея от сухого крика.
2
Раздвигаю рукава -
вылетают гуси-лебеди,
я пока еще жива
люди - дети, люди - нелюди.
Надо всею надо мной
голубою голубикой
серый высится льняной
и сырой покров, и дикой.
Недозрела синева,
расплываются сатурны,
пояс тесный и ажурный стягивает, -
я жива, говорите мне слова
дух смутившие Арджуны!
Я крадусь - граненный чистый
открывается алмаз!
и прозрачный, и речистый,
и простой лучистый глаз.
Раздвигаемые холмы,
неначищенные в бисер
губы-храмы жизнью полны,
ямины застыли в висе!
И вздыхая мерно, зыбко,
и поеживаясь зябко,
выжила в лице улыбка -
уточка и косолапка,
и пошла пушисто хряпко
ненаполненною скрипкой...
3
Лебедь выплыла на синий
отразившийся простор,-
лето пребывала в тине, -
осенью - смутила взор !
и всегда они парят
перед гибельной порою,
пара - заменяет ряд
вычурностью и игрою.
душу вытесняет лед, -
выплывая в белой пене,
и, обученный измене,
изготовился в полет,
и лопочет, и воркует,
и тихонечко плывет
дух на оголенный свод!
4
И плывет жирок фонарный,
и уютный тает день,
мерный и высокопарный
снеговую точит тень.
И одолевает лень, -
ты начало и причина,
ты конец и черный бог,
ты парил, - и изнемог,
только это не кончина,
это вера на восток,
Заглядевшись косоглазо
или, может быть, в затыл,
собирает за три раза
из пылинок белый пыл!
* * *
И сон - не сон, и думы гложут,
И сны неясные тревожат.
Какой-то кары уговор
Вершит себя с недавних пор.
Смятение смыкает вежды,
И никакой уже надежды
Не оставляет скорый день.
На долы надвигает тень
Природы замысел горбатый.
Старуха спит и холодна:
Какая нега ей видна,
Какой амур ее крылатый
Пленил уснувшею мечтой?..
Благослови,
И упокой...
* * *
Упрямо клонится глава,
А грудь вздымается, и вздохи
Не от того, что мысли плохи,
Но от того, что вновь слова
Склоняются шептать упрёки -
В упрёках разве жизнь жива?
Но по слуху несёт молва,
Что на Ордынке жил высокий
И одинокий древний дед.
Его терпеть не мог сосед -
Ведь дед пропах. Его старуха
Далёко от него была,
В призрении жила по слухам,
Хоть шустрой некогда слыла.
* * *
Как быстро лето отшумело.
Да нет, оно пока ещё стоит,
Но только что-то сердцу говорит,
Что лето подошло, в плоды созрело.
Покрылося испариною тело,
Стволы смоляные сосна смолит,
У поля золотой усталый вид,
Рябина изжелта уже зардела.
В низинах разудалые сверчки
Свой завели многоголосый хор,
И я устало покидаю бор,
Как-будто вдоль медовой вплавь реки
Перетекаю воздуха обкаты
Бездумьем нищий, нищетой богатый.
Сыну
Тоска не юношеский гений,
Тоска природа пожилых,
Когда без силы и без лени
Отговорившийся затих.
Тоска - это весь век прощаний
С ушедшим полем навсегда,
С благонесущей силой дланей
Не оставляющих следа.
Тоска - это поющий сумрак,
Сон прозревающих калек,
Когда уже не нужно думать,
А чувство живо, как на грех,
Когда оконный свет, как иглы...
* * *
Прощаюсь. Жить ещё я буду
Не мало, но уже пора
Рассеивать себя повсюду
И росчерк коротить пера.
Гляжу на мир и отвергаюсь,
Непререкаем я и скуп,
В расстратах каюсь, в жизни каюсь
Прощание не сходит с губ.
И сам я уходить не смею,
И всё глядится, как впервой,
Жить не умел и не умею,
Расплачиваюсь головой.
Но почему и ты идущий
Сгораешь болью душу жгущей?
* * *
У ночи маковое тело,
Оно любой дурманит ум,
Скулит своею скукой белой
И путь ей светел и угрюм.
Рулоны катит синей дали,
На три аршина пустоты -
Вы столько боли не видали,
А может и на три версты.
И это только поперечник.
Луна осела на лицо,
Уткнулась будто в вал горшечник
И тень неслышимых басов
Поодиночке отзвучала,
И фонари скатились с вала.
* * *
1.
Ты нарисуй мне только сон и бред
Как будто в табакерке тихий город
И голубеет он в снегах и в холод
На ветке запушился снега след.
И если старец, то конечно сед,
Его кристалл на обушке расколот,
Но нет, не старец - он и вовсе молод,
И только твой по времени сосед.
Наговорил, затребовал, озлился,
Такого напросил, что стыд и срам,
Ты резани мне душу - этот шрам
Как раз и надо бы, чтоб получился.
Синеет вечер. Больше не прошу.
Я сам и снег и вечер опишу.
2.
Грущу. Не потому, что плохо,
А потому, что красота
Открыла два огромных ока,
Подняла два своих перста.
Взметнулась белая равнина
И опустилась в кружевах,
Где снег и дерева едины
В своих задумчивых правах.
Над хатою ушла глубоко
В туманный белый перезвон,
И ей на крыше одиноко
Свой досыпать последний сон,
Антена. Вся деревня тонет
В снегах, в дремоте и в истоме.
3.
Попробую ещё раз. Вдоль дороги
Расположился тихий и убогий,
Доверчивый, почти домашний кот
За худеньким забором огород.
Что там растёт? Забытая кадушка
Растрескалась от холода и зги.
Сарайчик, что застенчиво избушкой
Зовёт себя перед лицом пурги.
Там-сям ещё разбросанные доски
Забытые бог весть кем и когда.
Весь мир тут убаюканный и плоский,
Состряпанный без лишнего труда.
Ленивый летом и пустой зимою
Единою над ним и госпожою.
4.
На дальних колеях стоят составы -
Окоченевшие в руках суставы.
Чего-то ждут или уснули в холод,
У них бескровие или энергоголод.
Над этим царством дымная тоска.
Над суетою шумного вокзала
Протянута её висит рука,
Которую пурга легко лизала.
Хотя и опушился белый день,
Но он видать продрог - и хвор и вогок,
Во згляде хмур, в дыхании он дёгок,
И голубая только красит тень.
А некогда он был такой крикливый,
Весёлый летом, осенью дождливый.
Портрет. Карикатура.
Он может. Он лютует, но не злится.
Он тягостно живёт, чтоб насладиться.
Он вечно ждёт, но редко вхож туда.
Он не боится страшного суда.
Он в страстном ожиданьи пребывает.
Он деятелен очень, но не крут.
Его в помощники легко берут
Те , кто сокрытых тайн его не знает.
В нём тихие души своей не чают,
Но в близости тяжёл его уют,
Вокруг него случайные снуют,
Ему грехи его легко прощают.
Но вот беда - никто и никогда
Не дал себе его познать труда.
* * *
Вчера измученная отошла Татьяна,
Сегодня мы простились молча с ней.
С какой тоской свою обитель дней
Она покинуда столь безутешно рано!
А мать сказала ей, что без изъяна
Кабы она жила, то Боже с ней
Не был бы столь жесток, закрыл бы ей
Всеблагодатной милостию рану.
Я думаю, что мать не так права,
Как ей хотелось бы - плывут огня крупицы,
А встретившись с водою, что им злится,
Тепло теряют, видно не судьба.
Но это тоже ложь. Ушла Татьяна -
Лишь скошенные травы гибнут рано.
On the go
Can't get you off my mind -
are you a wizard or something?
Born out of Sibelius' music?
At some point of spreading around
separated cautiously
and,
scared of all the noise,
still started living
life of your own?
As I took a glimpse at you,
I have caught a disease
of sneaking
into the insides
of the chords of stillness.
Tear by tear,
drop by drop
I melt into silence -
it disharmonizes me
so that then by the wand
of perpetual stiffness
I'd collect
into the essence
of the clear-green
circled
self-absorbed
sound-matter.
I'm hanging in there
too happy to jump out.
Do you really have other parents than that?
* * *
Склоняюсь пред тобою госпожа -
Ни перед кем ещё я не склонялся,
Но видно часа своего дождался,
Дожил до чести твоего пажа.
У слабосильного, но всё-ж ужа
Жестокое змеиное начало;
Я знал тебя пожалуй слишком мало,
Но поклонился всё-же, госпожа.
Склонился низко, чтобы присмотреться
К фамильному узору на плече.
Непосвящённому страшна твоя икона -
Ему от света этого не греться,
Но я понежусь в ласковом луче:
Иль это - восклонюсь тебе, Матрона.
Абстрактное
Пока плыву в проёме стёкол,
Стоит обидчивый валет,
В уюте он давно не ёкал
От страха - уж десятки лет.
Пока летаю успеваю
Вернуться в одинокий дом
И долго там от скуки таю
На мир раскинутый кругом.
А где-то одинокий визор
Толкует в ночь у уголька,
Никто не золотит капризов,
Течёт усталая река,
И тяжело стучится в помощь
Забота впрок, охота в полночь.
* * *
Что-то хлынуло, мой свет,
Красно и неповторимо -
Боли нет, обиды нет -
Мир плывёт себе незримо.
И в коротеньких штанах
Обегая мир стоячий
Прогрешившийся монах
Гонит душу наудачу.
Всё не так. И чьё легло
Неумерило желанье
Ночи чёрное стекло
На проникновенье дланей.
Более всего закат
Кровию моей объят.
* * *
Всё делал также как всегда,
Но почему-то щёк горячих
Коснулась красная беда,
Как память света у незрячих.
Так сильно горячит тебя,
И сухо душу облегает,
Что вовратиться вспять нельзя,
Что всё былое тихо тает.
Забыть бы свет, забыть бы всё -
Бывает слепый прозревает,
Но только царствие твоё
Невозвратимо, жизнь, тает.
Огромного во мне труда
Затрата боль не утишает.
Лето
Горячее дыханье лета,
Потрёпывание ветров,
В долине благостное где-то
Осемененье облаков.
Горячечного солнца пятна,
Богатый пышностию кров
Столь сладостно и столь невнятно
О чём-то шепчущих листов.
Нет в языке таких цветов,
Которые покров зелёный
Не оценил бы, и несомый
Тяжёлый дух его готов
Присовокупить жирный, тёмный
Тягучий сок живых плодов.
Творение. Писано в Подмосковье.
Букет
Сиреневые перчинки
из вазы гутаперчевой
торчат легонько смеживши уста.
Когда от неизбежности
они не знают нежности,
то что тогда покой и красота?
Почти на безупречности
прозрачности и вечности
проносится повинная тщета,
и розоватой бледностью
над нищенством и бедностью
закатная мистерия пуста.
Пушинки плавать учатся.
Отжить своё, отмучиться -
намокнувшая прелесть не чиста.
И стоит ли кручиниться -
отбелится, отсинится -
не пропадём, не сгинем, ни черта.
Красивые уздеченки -
потуже их заверчивай,
сиреневые перчинки
из вазы гуттаперчевой.
* * *
Придавлена к земле гора высокая -
У тучи на неё хватило сил;
Слепец вокруг неё людей водил -
Необходимость правила жестокая.
Темна была дорога, и во мне
Вставала бездна тёмная, глубокая,
И ночь глядела в очи черноокая,
И я молил хотя бы о луне.
И я присел, устав. Ушёл слепец.
Его толпа во тьму сопровождала,
И одиночество вонзило в сердце жало
И страх одел пурпурный свой чепец.
И я уснул. И стало всё едино.
И светлая в меня вошла Фаина.
* * *
В уютном бархате кустарника
Навешаиваясь на зрачки
На раздражение пожарника
Гуляют пары-светлячки.
Не доверяй ночному зрению -
Не одинок и не дичок,
Как невозможна сирость пению,
Так парен каждый светлячок.
Я жмурюсь. Им за руки браться,
Раздваиваться и парить,
В уюте жить и размножаться,
Летать и кажется любить.
И заражает эта братия
Любовным омутом зрачков -
К июльской ночи я в объятия
Иду на радость светлячков.
Её целую я глазастую,
Она в себя берёт меня,
Дурманную её, напрасную
В пылу холодного огня
В уютном бархате кустарника
Под пляшущие фонари
Я с целой армией напрасников
Люблю до утренней зари.
И усыпаю и мне снится:
Навешиваясь на зрачки
Любовные свои страницы
Выписывают светлячки.
Боль
Один в ночи, и смена ночи
приносит боль -
свет внутренний меня уносит
легко с собой.
И недомолвки и укоры,
мои надежды, разговоры,
и мысли о грядущем дне,
твоя любовь и эти взоры
рассеяли свои узоры
и сохранились лишь во мне.
И вот в ночи при смене ночи
я ощущаю боль,
мой свет печалит и уносит
меня с собой.
Ещё я помню всё,
и круг моих друзей
жив, но распад гнетёт,
и пусто в жизни сей.
И будто бы один
среди полей-низин,
такая тишина, как будто ходит ветер,
и облачных седин
отбелен господин
один в моей душе и жив и светел.
И потому в ночи
при смене ночи
так обострилась боль,
меня она, мой свет, уносит,
несёт с собой.
* * *
Сопровождая линию холма
Летучею её ласкаю мыслью.
Все имена волнению исчислю.
Вослед падению - полёт ума.
Сменяет волю хмурая тюрьма.
Плывут вослед наскучившему штилю
С вершины мачты и по основанье килю
Обезобразившие жизнь шторма.
Так изначальная велела тьма,
И свет творил по избранному стилю,
Так изменить его смогу ли я?
И юные года лишь были былью,
Тоскуешь ты, тоскую я весьма,
А ты волнистая уходишь всё, Иулия.
* * *
Кто знает отчего бывает так:
Затушит ночь лампадные лучины
И обретёт не ведая кручины
Своё начало суетный Исак.
Его начало - смех, и еле-еле
Из самых из глубин его нутра
Услышатся сперва глухие трели,
Затем свирели лёгкой бисера.
Так заразительно его веселье,
Так неутешна радости игра,
Что думаешь и ты: и впрямь пора
Всё позабыть, отдавши долю в деле.
С тобой уйти святая Евфросия.
Да только ли смогу-ль, смогу-ль уйти я.
* * *
Люблю глядеть на мир ненастный,
Люблю бродить его дорогой,
И ветви суетной, убогой
Люблю смятенный и напрасный
По ветру плач, и хор огласный
Насупленности неба строгой,
И в тишине его немногой,
Но поглощающей и властной
Она пока что набежала
И распласталася, как луч
Голубоглазого кристалла,
Который в сумерки живуч.
Она потом вошла, как пена,
И кучерявая жена,
Сопровождала неизменно,
И стала наконец нужна.
Она затем накрыла веки,
И он печально прошептал:
"Твой облик дикий человечий
Я увидать не ожидал."
* * *
Приходи в себя, деревня,
Сны не тяготят тебя,
Чернота твоя издревле
Вымокшая в грязь земля.
Над тобою пар прохлады
Возом набок норовит,
Моры минули и глады,
Жизнь на земле лежит.
Набухают подымаясь
Необъятные луга,
Жизнь мучаясь и каясь
Чёрно топит берега,
И идёт сама под плуги,
Под ножи из-под натуги.
* * *
Зимой мороз не так глушит,
Как ветер холодит весною,
Хоть под небес голубизною
Пространство жёлтое лежит.
И хоть пустыня эта спит,
Но ветер сговорился с тьмою
И обращается со мною
Так, будто лихоимца злит
Моё присутствие при этом,
Но поле рыжее со светом
Уже спросонок говорит,
И над пустынею лежит
Уже с любовью да советом
Светило знойное на вид.
* * *
Моя природа - тишина,
Моё течение - мгновенье,
И скорость высшая дана
В преображеньи и рожденьи.
Остановился на земле,
Где ком травы и солнца колос,
И не один не дрогнет голос,
Как будто связаны в узле
Воздушные потоки-струи -
Свои разлили поцелуи
На сладком запахов столе.
Несётся высшее слияние
Запечатлённости тени,
И точечное трепетанье
Листа, и муравья возни.
Любовь. Лихорадит.
1
Дождь начинает со-вращенье,
Течёт, и льющихся его
Продрогших смыслов помраченье
Прекраснее изо всего.
Ты начинаешь обнажаться,
Но одевается листва,
И мир плывёт преображаться
В зеркальные твои слова.
Не всё свершается по воле,
А иногда наплыв души
Своею си-бемольной болью
Сам запирается в глуши.
Не мраморные малыши -
Живые опадают феи
На землю полногрудой Геи
Кладя на груди палаши.
Вся перемешанная суша
С водою припустилась в пляс
И уплывает тише, глуше,
С собою одного из нас
Берёт совратною рукою,
Чтобы "Прощай" сказать покою.
2
Я слышу ваше между вами,
Как будто-бы на мир чума
Легла костлявыми руками
И ощутимая весьма,
Как будто за кадык тесьма
Закинута и обнимает,
И будто кто-то понимает,
Что волен выжить из ума.
3
Я рановесием не тешил
Себя, а ты уже судила,
Всё женское в тебе бурлило
И потому твой ритм бешен.
Всё женское тебя будило
И потому твой ритм грешен,
А я, наверно, безутешен
Лишь потому, что это было.
Лишь потому, что ты любила
Меня, и я не отрекался,
Что я с тобою этой знался,
Такою, в коей боль и сила.
4
Какого к чёрту, люди, надо
Рожна вам этой лунной ночью -
Люби, блюди, любуйся грудью
Раскинувшей себя воочью.
Люби - всё влажное на руки,
Всё полное - бери на ощупь.
Нет в этом ни рожна науки,
Есть в этом только жизни росчерк.
5
Потом, та старческая нежить
За коею твоё горение,
Ладонию старайся нежить
Любовное неразумение,
И эту чашу до краёв
Наполненную пей - стремление,
Потом - твоё,
Потом - терпение,
И лишь сейчас - ты обними её!
6
Она твоя. В телах и в драке
Есть чистота одна от - синяя,
Она твоя. Есть в забияке
Чудесное: возьми, возьми её!
В соединении и в блуде
С тобою вместе, Бог мой, люди.
7
Ослабнут руки, всё остынет,
Тогда лишь ты меня, любимая,
Покинь - меня весь мир покинет,
Забудь - не волен буду в схиме я.
8
И тело об асфальт вдруг хлопнулось
С двеннадцатого этажа,
Там лужа крови, кожа лопнула -
Чуток правее гаража.
9
Я живу не в ровень с соснами -
Вижу - вишня отошла,
И рябины в смехе дёснами
Кажут, что любовь пришла.
И целуются с дождями
Болью. Я хочу домой
Под крыло, а над домами
Будет только голос мой.
10
И единая любовь -
Больше ничего не надо,
И отрада, не отрада,
И уснула горечь вновь.
Опущу свои ресницы -
Всё живое боль, ожог.
И ложится и клонится
Зелень - в дождевой чертог.
11
Дождь начинает со-вращенье,
Течёт, и льющихся его
Продрогших смыслов помраченнье
Прекраснее изо всего.
Ты начинаешь обнажаться,
Но одевается листва,
И мир плывёт преображаться
В зеркальные твои слова.
И всё свершается по воле,
А иногда наплыв души
Своею си-бемольной болью
Сам запирается в глуши.
* * *
Тоскливо смотрятся дома,
Снега заплёванные в мусор,
И кинотеатр, как рука
Гребущая людей без вкуса.
Заборы - груда калачей
Из глинозёма сбитых крепко,
Земля погребена под щепкой,
Да через боль и резь очей
Какой-то каменный сарай
С железною до ржави дверью,
И даже лес своей купелью
Состарился, хоть умирай.
И всё за миг до обновленья
Крещённой мукою рожденья.
* * *
Сходи, любимая, в ближайший магазин
Купи иконку на моё прощенье
И Бог тогда простит моё решенье,
Что я всегда в моей душе один.
И ты прости меня, что рядом одиночество
Моё сквозит холодной тишиной,
И будто в омут ты идёшь со мной
В отечество моё или в отрочество.
И ты прости меня, что я никак,
Не оторвусь от губ холодной осени,
Что на губах моих смертельной просинью
Впечатан тишины стальной кулак.
И я за нищенкою пустоокою
Бреду опутан мшистой поволокою.
Белая птица
Белая птица с чёрным хвостом -
Из темноты, да с белым лицом,
Что ожидает, знаешь ли ты,
Нас, выныривающих из темноты?
Белая птица с чёрным хвостом,
Надъозёрная и нагишом,
Но окрылённый тобою взгляд
Он и есть - твой наряд.
В небе, белая птица,
Ищешь и не находишь,
Белое - не годится
Терять - ты уходишь,
В темноту окунаясь хвостом,
В небе совсем пустом.
Обозревая нас с высоты
Знаешь ли ты, как мы пусты?
Знаешь ли ты, что мы полны
Дёгтя горького и луны?
Ты выставляешься чистотой,
Но ты уличная, постой,
Знаешь, мы тоже ведь, мы чисты
Выныривая из пустоты.
В небе, белая птица,
Ищешь и не находишь,
Белое - не годится
Терять - ты уходишь,
В темноту окунаясь хвостом,
В небе совсем пустом.
А ты теряешься, не находишь,
Белым лицом по небу уходишь...
* * *
От света восприняв крупицу
Совокупляяся в миру
Прияв и воздух и водицу
И неподвижность и игру -
Ужели в нас не отразиться
Первопричинному шатру;
И движимому в нём отрадно
Столь сбитому чудесно, ладно -
Ужели красок не сотру,
Ужели холст не подготовлю,
Не распишусь любовно в нём,
И киноварью, как огнём
Не дам разлиться благословью
И не скажу: "Душа любезна,
Возрадуйся своим летам,
Возрадуйся, не бесполезно
На поле пребывать цветам;
Проникновенное устам
Возрадуйся, взойдя чудесно,
И днесь возрадуйся над тьмою,
Блаженное моё живое"
Когда приволье золотое
И синий цвет твоих надежд,
И облаков жнивьё густое
И мысль рождённая допрежд
Старая страстно, всё живописуя,
Всему живому шепчут: "Алилуйя";
Презрев насмешки глупые невежд,
Когда глядят и видят - всё прекрасно,
И жизнь, сгорая, гибнет не напрасно,
Сжигая старый хлам своих одежд -
Так надо, и должно быть, и, конечно,
Дух возводя над сытым животом
Ты нас учила думать не о том,
Что нас само покинет неизбежно;
Мы говорим, рисуем и поём:
"Возрадуйся, столь пребывая нежно,
Возрадуйся, коль даже безутешно
Пылает горе, жжёт своим огнём,
И если даже кажется, что ждём,
Возрадуйся - не длится то, что грешно,
И днесь возрадуйся над тьмою
Блаженное моё живое"
И тёмное в ночи твоё подворье
Дыханье полное своё несёт,
И затихает сладостное в боли
Лишь потому, что каждому черёд
Приходит свой, и тот кто ропщет всуе,
Живому всё-же шепчет: "Алилуйя";
И даже познаёт печальный тот,
Кто вечно и вздыхает и чудится,
Что куст зелёный цветом нарядится
И благостная тишь в него войдёт;
И невесомое наполнит рот,
Тягучее дурманом наслоится,
И воздух, хоть и пъёшь, а не напиться,
И воду бесконечно вдаль несёт,
А зелень по воде струит желанья,
Стремления свои и трепетанья -
Возрадуйся, она тебе поёт:
"Возрадуйся, когда в душе рыданья,
Возрадуйся - неживший без страданья
Появится и вновь во тьму уйдёт,
И днесь возрадуйся над тьмою
Блаженное моё живое."
To Be or Not to BE
по мотивам монолога Гамлета
Да или нет. Достойно ли страдать
В сознании одном. Душа робея
Мне приказала свыкнуться и ждать,
И ангела Господня быть добрее.
Не то, чтоб нестерпимым был огонь
Судьбою подожжённый и горящий
В сознании моём, но шпагу тронь,
Возьми её клинок легко разящий -
Он задаёт зудящий и сверлящий
Один вопрос: молитвенно ладонь
Прижмёшь к ладони, или сжав в кулак
Надёжно рукоять, за шагом шаг,
За выпадом ещё один, прижмёшь
Судьбе-злодейке прямо к горлу нож?
Легко уснуть. Вопросы отомрут,
И утоленье горестей и бед
Само придёт и принесёт уют,
Один напиток и один ответ
Всё приводящий к равному итогу.
Легко уснуть. И душу понемногу
Утихомирит ласковый мираж.
Мы все уходим к чёрту или к Богу,
Но только кто же тянет жребий наш?
Какой ещё иной во тьме глубокой
Отяготит сознание багаж?
Ты муке нас незнаемо жестокой
Какой ещё присудишь и отдашь
Течение времён, теченье сути?
И кто бы из груди, скажите, люди,
Не вырвал сердце мучимое столь,
Чтоб кровь горячую, как при кипеньи смоль,
Пустить на волю? Вымучены люди
Своею злобой, выжжены до тла,
Обидою своею друг на друга,
Искажены их мудрые дела
Ненасытимою мечтой досуга.
И значит - гордость, мука о любви,
И снова ложь, обман и точит скука,
Несправедливость, и благослови
Их Господи не отравить друг друга
Ни ядами прямыми, ни злословьем,
Ни ненавистью, ни любви подобьем.
Так погибают нежные плоды
Едва набравшись соков. Безутешно,
Безжизненно, хоть и безгрешно
На корне высохшие дерева-сады
Песками шевелят ветвей безбрежно.
И это именуют; воля, жизнь,
Хотя давно устала и остыла,
И лето огненное и унылость зим -
Всё равно вымерло и всё себя забыло.
Офелия? В молитвах помяни
Героя дни. В раздумиях они.
* * *
Оставь заботу. Говорят,
Что ты не знаешь мысли честной.
Конечно лгут, но неизвестно
Какою долей краплен яд.
Быть может он из правды взят,
Хотя бы малой, но не лестной,
И если чести нет, то пресной
Агониею мир объят
Твоих стихов. Тогда пустыня
Их окружает, и парит
Над нею зной, и над стихами
Смешными корчась пауками
Уныние одно царит,
И гонит строку лишь гордыня.
К вельможе
Над головками Ротари
Я раздумчиво тружусь,
Хоть в Архангельском едва ли
Столь уж скоро окажусь.
И руинами твоими
Не прельщусь, остылый Рим -
Строки строфами живыми
Стали поприщем моим.
И фарфоровых головок
Хоть хотелось бы и мне
Да неловок я, неловок,
Во хрустящей тишине.
Только пашни, жатвы, цветы
Всё ещё любимы мной
Буйной зеленью одеты
Под небесною стеной
Золочённостью колонной
И обяжет мне Ван Дэк,
Страстию своей Канова,
Преходящестью - Грек,
Но усталость пребывает
Во слоящихся томах,
И любовная ласкает
Во кудрях и во умах
Строки мудростию дева -
Поэтическое древо,
Мученический удел
Человечих дум и дел.
* * *
Блаженный Батюшков
Который нынче час? Сегодня - вечность.
Откуда же взялась такая мгла?
С тобою говорить бесчеловечно -
Поскольку паруса, но без весла.
И нет руля. Заклинило остовы.
Такая ясность ныне у ветрил.
Мир вовсе новый, и корабль новый,
И наконец плывёт по воле крыл.
Прибрежная скала, небрежный вал
И осушающее воду солнце,
Солёный вал, вокруг зовущих скал -
Раздолье тишины во дне колодца.
Я наконец-то землю вам отдал -
И страшно и легко в душе уродца.
Тень Белого
Был Белый во гробу уже как раз,
Гравёра шелестели рамы,
И музыка во сне его лиясь
Давала повод слуху точный самый.
Такой не слыхивал он отродясь,
И было-б в самый раз ему проснуться,
Но тело не давало шевельнуться
Грубее жизненного огрубясь.
Такая беловая грела пена,
Всё было чисто и легко отменно,
И он такою былию дивясь
Искал прижизненные груз и грязь,
Но было, как на грех, светло и бело -
Над Петербургом тень его летела.
Венок классических сонетов "Имена"
1
Леса благословение поют,
В полях хлебами даль твоя желтится
И зеленеет и бежит - клубится
Раздольное убежище минут.
И в облаках гляди какой уют
Стогами в небесах, как пух, грудится,
А из-за края плоскостью ложится
В тумане золотом лучей приют.
И даже если вынужден бежать,
И если невозможно оглянуться,
И если вслед погонею несутся,
То и тогда вернётся благодать,
Одной тобою, дева Иоанна
Мир обернётся поздно или рано.
2
Мир обернётся поздно или рано
Своею голубою пеленой,
За каждою квартирною стеной
Упругие шелка натянет стана.
Напоминая тихо, неустанно,
Что ты всегда, любимая, со мной,
И что с тобой покоен я одной,
Единная моя в миру осанна.
Когда под небесами синий дым,
Который мы окликнем облаками,
Когда очистится и он над нами,
И мы увидим небо голубым
Я полон Феодотьей Богом данной,
Одной тобою, девою желанной.
3
Одной тобою, девою желанной,
Мир ограничить скучно и грешно,
Хотя оно и золотое дно,
Под толщею воды своей туманной.
И за таинственною дальней самой
Моею мыслью глухо и темно,
Но даже и в обители у снов
Неудержимая лютует Анна.
Ей всё дано, и всё ей увидать
Желаемо, во всём она трепещет,
И нрав её блистателен и крут,
Она бушует, искрится и блещет,
И ей смеятся надо и страдать
Во самой глубине сокрытых руд.
4
Во самой глубине сокрытых руд.
За сотнею порогов многокрыло
Кипит и пенится моя Кирилла
Свой назначая юношеский суд.
Потоки лавы жаркой с неба льют
Свою изнемогающую силу,
И если поглядеть - то ослепила,
А если настоять - глаза сожгут.
А между тем во всё она вложила
Свой буйно льющийся янтарный труд,
Быть может пережгла иль недогрела,
Во всём творении она успела,
Всё неживое живо - оживила,
Но там оазис, а пустыня тут.
5
Но там оазис, а пустыня тут,
Но там бездумие, а тут забота
Волнует океан, а капля, сота
Недвижие своё под зной несут.
Жужжание шмелей - они орут
На весь священный мир, но слышит кто-то,
Как в царствии теней спросила Тота
О чём-то потревоженная Нут.
Волнистая ведёт тебя стезя,
Не предавая общего закона,
Не ведая чинов, заслуг и сана,
Не подчиниться ей никак нельзя -
Она лениво трудится и сонно
Не зная совершенства и изъяна.
6
Не зная совершенства и изъяна
Сменяет сумрачную эту ночь,
И угоняет недовольство прочь,
И зарубцуется любая рана.
От надоевшего уводит чана,
Где варятся в трудах жена и дочь,
И хоть не удосужится помочь
Зато уложит спать обеих рано.
Такая уж судьба ей суждена
Быть лёгкою и светлою крупицей,
Ни на кого не дуться и не злиться,
Но отделить заботу, и одна
Она от многолюдия охрана
Глупца не задевая и тирана.
7
Глупца не задевая и тирана,
Не задаваясь пыткою любви
Ты радость тихую в себе найди,
Живи, как в поле цвет среди бурьяна.
Или упейся жизнию до пьяна,
Тогда тебе она наворожит
Прогулки по ночи во спелой ржи
Да сладкого любовного дурмана
И соловья в полночной тишине
Над белыми шарами при луне.
Но только натяни потуже жгут,
Не дай, чтоб кровь тебя околдовала -
Ей сколько ни казни, всё было мало -
Живи легко, не то тебя сомнут.
7
Живи легко, не то тебя сомнут,
Не предавайся тёмному укору -
Кириакия не даёт простора
Тому, кто пребывает хмурым тут.
Гляди, под руки хмурого ведут -
Ему неоткреститься наговора,
И жадная до казни рвётся свора
Свой совершить над ним казённый суд.
Не допускай Кириакию в сердце -
Она страшней и гибельней чумы,
Само подножие она могильной тьмы,
К угрюмости и аду в пекло дверца.
И если только подчинимся мы -
Жизнь обернём прижизненною смертью.
8
Жизнь обернём прижизненною смертью,
Когда её заботе посвятим,
Но иногда, хотим-ли, не хотим
За избранною следом, ею, верьте,
Идём не оглянувшись, но измерьте
Насколько длинен путь. Путём своим
Идите. Не гнушайтесь долгим им,
Но силы рассчитайте и проверьте,
Куда идти и долго ли нести,
Где отдохнуть с нелёгкою поклажей.
По избранному долгому пути
С Еленою благословенной даже
И труден путь, и ноша нелегка,
И нам нести её ещё пока.
9
И нам нести её ещё пока
Одной единственною госпожёю
И близкою-ли, дальнею - чужою,
Благослови-же нас её рука.
И обойди тебя, её тоска.
Она прижизненно общалась с тьмою,
И матерью была несчастной тою,
Что муку сына пережив жила.
Она в любви была несчасной тою,
Что от любимого на шаг была,
Когда по свежему стволу струя текла
И жизнь текла, замешанная кровью -
Кровавый интерес к насильной смерти,
И шепчут любознательные черти.
10
И шепчут любознательные черти,
И мнится им, что отыскалась пара,
И скрипка запевает, и гитара,
Но вы восторг уймите и умерьте,
У вас ведь только сила на примете.
А если-б памятью не погнушались старой,
То помнили бы, что в огне пожара
Бывали человеческие дети.
Не всё им хныкать, и не всё пугаться,
Не всё хулить худого игрока,
Не всё за рукоять кинжала браться,
Текут года, и сильная река
Волнуясь обучила обнажаться
Свои поэмы жизни и греха.
11
Свои поэмы жизни и греха
Мы отпоём, отмучаем, и снится,
Что на поля холодная ложится
Смешных творений наших шелуха.
Она как эльфа мантия легка,
И на неровностях, что пух, грудится,
Но видно всё ещё в умах творится
Глубокомысленная чепуха.
Но вот уже заметно холодает.
Покрыла дали белым полотном
Хеония, которая страдает
Таким непоправимо крепким сном,
Но хоть мы и не ведаем о том,
А каждый и зубрит и повторяет.
12
А каждый и зубрит и повторяет,
И забываясь, как младенец, сном
В чужих краях, неповторимый гном,
Свои шероховатости являет.
И где-то там кого-то забавляет,
И может быть в каком-то там больном
Переродится, и уже в ином,
Посмертном облике его сияет.
Не может быть, чтоб только чистый прах -
Тогда-б волнистая вся оборвалась
Иулия, а ведь она летает,
И с нею ничего пока не сталось,
Нет, это только человечий страх,
Хоть он и сам не ведает, не знает.
13
Хоть он и сам не ведает, не знает,
Но не желателен ему уют,
Его и холят и лелеют тут,
И он живёт в тепле и верно тает,
И многолетие его листает,
И обрывает листья, но растут,
И перламутры новые несут,
Те что его баюкают и бают.
Как хорошо с морскою тиной сжиться,
С песчанной отмелью на необъятном дне,
Плывут воспоминания во мне,
И пробуждают, и опять продлится
Зелёно-голубой земной приют -
Леса благословение поют.
14
Леса благословение поют -
Мир обернётся поздно или рано
Одной тобою девою желанной
Во самой глубине сокрытых руд.
Но там оазис, а пустыня тут -
Не зная совершенства и изъяна,
Глупца не задевая и тирана
Живи легко, не то тебя сомнут.
Жизнь обернём прижизненною смертью,
И нам нести её ещё пока,
И шепчут любознательные черти
Свои поэмы жизни и греха,
А каждый и зубрит и повторяет,
Хоть он и сам не ведает, не знает.
* * *
Я хочу, хочу тебя, кроха.
В этом стуле с истлевшей страницей
До последнего с первого вздоха
Я хочу этой ласке длиться.
Я хочу любовных усилий,
Где росе суждено пролиться
В тех пещерах чашечек лилий,
Где смеяться тебе и злиться.
И на лунной тебя дорожке,
Где на крике - отчаянья сота,
И на солнца просветах немножко;
Но во влаге лунного пота
Я хочу тебя до помраченья,
Хорошо это или плохо,
Я хочу тебя всей своей ленью
И я просто хочу тебя, кроха.
* * *
По реке шелестящей и к реке шелестящей
Пробиваясь вслепую по дорожке скользящей
Вопросительно зрящей и всегда преходящей
Ты за руку легонько ведёшь меня
По крутому взбуханию дня
Неумышленно, безнаказанно.
Жизнь слышна мне отсюда, как шорох,
И видна мне отсюда, как шершней возня -
Так невиданно ты моим Богом дана.
Мне по шее прозрачная жалость видна,
А по стану змениная поступь одна,
А в глазах пелена и глазами блесна.
И глядящее в око мне око
Зарывается в немощь глубоко
Неумышленно, безнаказанно.
Хорошо это мне или плохо
Погружаема в душу порока -
Так невидимо ты моим Богом дана
Ты моя по реке и руке сторона,
И сосцами стекает молочно луна,
А по стану змеиная поступь одна
Вопрошает ладонью длящей
И любовью пекуще-палящей
Вопросительно зрящей, и всегда преходящей.
И сосцами стекает молочно она,
И по стану змеиная поступь одна,
И рукой по реке - ты моя сторона.
* * *
Нескладная песня и странный сонет,
И рифмы хорошей тут не было - нет,
Нарушен закон построения строф,
И сколько потеряно избранных слов,
И сколько забыто, задушено тем,
И сколько желания высказать всем,
Что жизнь без лун, и жизнь без дён,
Как лес без берёз и без осени клён.
Нельзя же разбиться о камень, нельзя,
Когда паутина и ветер друзья,
Когда ты и сам почти невесом,
Когда твоя жизнь - не явь и не сон,
Когда на тебя загляделись дела,
И ищет куда бы вонзиться игла.