полет уток
свист синиц
снег на склоне
капли первого дождя
камень у дороги
голос в свежести весны
голос в шорохе лесов
голос в дальнем далеке
чи-стый 1975 г.
Желтый блюз
Все больше и больше на улицах мусора
цвета табачных листьев.
Все чаще и чаще снится дворникам желтая птица
прошлогоднего ревматизма.
И ветер продрогший заметает сравнения, похожие
на бумажки с чужим бисерным почерком.
И мелодия опустелых базаров:
ботва, огрызки и сломанная свистулька -
путается под ногами.
И автобусы близорукие топчутся,
перепутывая маршруты: "туда", "обратно".
И за дальним поворотом скрылось
слово "любимая"... 1965 г.
Ночной грузовик
Ночной грузовик проносится, как крушение.
Видно, тяжелый груз на сердце и в кузове.
Видно, путь только начат.
Видно, никто не ждет,
прижавшись к холодным стеклам.
Видно...
Видно, железные пальцы на горле руля.
Кружится черный ветер.
Только и слышно - взрывы в моторе.
Только и видно - красный приказ светофора.
Ночной грузовик проносится, как крушение 1965 г.
Забытое время
Забыл часы дома - открылась новая ширь
со снегом и горами, с ветром и перелесками,
с "вчера" и "сегодня",
с сиянием сирым над горными склонами,
с любовным свиданием вдали, у заката -
настоящая жизнь, не дробленная
на песок секунд,
неразъятая, как скала...
А ведь только-то забыл часы дома,
только-то и всего... 1975 г.
* * *
Видел Север и Юг,
сосны Урала
и неоновый лес воронежский,
видел ливни людские Москвы
и безлюдье степное,
слушал конскую ширь ставропольскую
и рычание гор в тишине...
Видел. Слышал. Чуял.
Трогал руками.
Пробовал на вкус
и на вес прикидывал...
Побеседовать не успел:
Собеседника не нашлось. 1976 г.
Птица юности
Ко мне
в нагую жизнь
слетает иногда
птица юности
с высокой шеей,
с веселой головой.
Склювнет две-три улыбки,
десяток поцелуев хвойных
с губ, с ладоней
и радостно ударится в бега,
взрывая воздух хмурый
кипенными крыльями 1985 г.
Огни
Юный свет этих лиц исхудалых -
свет голода жизни
и любви молодой...
Как керосиновые лампы,
эти лица проносятся,
лица юношей и девушек прекрасные,
лики юности мировой,
осветившие мрак и копоть
моего полдня пылающего 1976 г.
Ясность
Жгучей январской ночью
в лунном,
возвращаясь от любимой
по звонкой степной дороге,
понимаешь внезапно
и пронзительно:
чище,
выше,
острей,
ясней
не было
и не будет. 1979 г.
Отраженье
Поэт - как отражение
на стекле трамвая грохочущего,
сквозь которое проклевываются фонари,
видны афиши и тротуар,
ласточки и прохожий.
Поэт - как тень
на стекле трамвая вечернего,
сквозь которую виден мир. 1980 г.
Друг
Если есть у тебя друг,
пусть за тридевять земель,
если есть у тебя Друг,
пусть за тридевять времен, -
жизнь становится душистой и свежей,
полной смысла и ожидания... 1982 г.
Один человек
На руке, прижимающей
гнусавящий транзистор,
на руке, удерживающей
зловонную сигаретку,
на руке, сотрясаемой
безудержным просыпанием
секунд электронных,
на руке, давно не мытой,
подрагивающей во хмелю,
вытатуировано воззвание темно-синее
к людям и Богу -
SOS! 1985 г.
Памяти Ван Вэя
Жил человек на свете,
древними восхищался.
Тысяча лет, как нет его, -
просто рукой подать... 1980 г.
О Бахе
Кто-то сказал:
"Баха надо понимать..."
Баха не надо понимать.
Баха надо слушать,
когда случилась неудача.
Баха надо слушать,
когда хочется молиться
/а ведь Бога-то нет?/.
Баха надо слушать,
когда болит голова,
но еще больше -
когда болит сердце...
Баха не надо понимать.
Баха надо слышать. 1962 г.
Комната
Стол. Телевизор.
Мадонна с младенцем - красочная
литография.
Стол. Скатерть. Люди
вокруг стола.
Чайный сервиз с черной
зеленью на блеклом фаянсе.
Стол. Люди. Сервиз.
Телевизор. Мадонна...
Комната, полная
одиночеств. 1970 г.
Те, кто выжил
Вот уже Первые
вдаль ушли.
И Вторые
пооканчивали самоубийством.
И Третьих
поторопились выставить,
не расспросив обо всем, как следует.
Снова Последние
в первых рядах
учат, как жить охота. 1985 г.
Эхо
В неотремонтированной школе
в центре чужого гремучего города,
переполненного одиночествами,
читаю печали юных французов,
долетевшие ко мне, когда их давно уже
нет в живых...
В голубом окне черного
общежития напротив
некто упорно разучивает
на трубе мелодию
моей жизни,
надрывая мне душу красотой
медной ее печали...
Вслушиваюсь и плачу,
как чужой. 1985 г.
* * *
Падает редкий дождичек.
Бреду, бесшумный, как молния
/вонь и пепел и раскаты
боли
были, будут,
все еще далеко
позади/.
Бреду
и голой ступней ощущаю
теплоту обожженной почвы,
острые покалывания камешков,
кривизну, и тяякостъ,
и человекообразность
планеты...
Бреду
и голой ступней ощущаю
теплоту обожженной почвы,
острые покалывания камешков,
кривизну, и тяжкость,
и человекообразность
планеты...
Это и называю счастьем 1977 г.
Как сердце Лермонтова
Медные склоны вечерние
южных предгорий -
прежни.
Ропот тележный
мерный.
Медленно
сумрачные тополя полощутся
в редкой синьке неба.
Немо.
Пусто.
Беззвездно.
Просто.
Простор -
хоть глаз выколи.
Издали
острые два фонаря
колют пустые глазницы
ангела смерти -
демона ночи, парящего
над безутешной землей,
скорбящей и стынущей,
как сердце
Лермонтова 1977 г.
Слово для жрецов и жриц
И все равно в самой глубине
сидит, как дикарь, и смотрит
глазами ночи
слово НАПРАСНО.
Вот я делаю вид,
что участвую...
Вот прислушиваюсь и отвечаю
согласно ритуалу...
И делаю ритуальные
жесты...
И ведь никто не скажет,
что я уклонялся
вашего жертвенного огня,
что моя кровь
не омыла ваши ступени,
что я не был похоронен
в ваших желудках...
А дикарь смотрит,
спокойный и неулыбчивый,
как слово НИКОГДА
или - НАПРАСНО 1970 г.
Поэт?
Не чую особых
запахов
и красоты особой
не замечаю.
А деревья, мосты
и женщины
так же мне нужны,
как каждому.
И нет ничего
своего по преимуществу.
Только вот звоном
переполнен необычайно...
Что ж, улыбнитесь
и сравните
с бочкой. 1970 г..
Замысел
Одуванчик
В мире бесцельность
сырость ночь и разлад
самое время браться
за дело свечу разжигать
бумагу в желтый кружок
света вдвигать
голову низко склонив
в шарике световом
голос пробовать
вселенную горячую желто-
зеленую сотворять
чьи-то глаза внимательные
губы не тронутые поцелуем
ждущие лепестки
волосы на ветру
словно пламя соломенное
целый мир в ожиданье томительном
жизни нежданно-весенней
в одуванчике свечевом
и в тяжелой больной голове
среди мрака осенне-безмерного 30 августа 1994 г.
как трава
жить как трава которой
некогда дожидаться по
годы проснуться расти
распускаться цвести ко
лоситься и плодоносить
готовиться к сну затаен
ному жизни немыслимой апрель-сентябрь 1994 г.
станция небытия
станция отправления станция
прибытия железные платформы
пустые подснежные все поезд
а ушли безвозвратно а город
пылает как ад но свет выклю
чат как раз когда время вос
креснуть придет стоишь и мер
знешь за годом год в ожида
нии попутного хотя бы товар
няка а жизнь грохочет мимо
за стыком стык даром что го
ры тупик только вот рассия
лась звезда надо мной во весь рот
видно рот с неба поезд грядет 21 января 1995 г.
Крещение
соразмерность
только земля и небо
ровня душе
только горы и море
и еще
другая душа 15 марта 1995 г.
прекрасное будущее
в порядке бреда
приблизительно точно
живем вымирая
мириады ожеговых лет
прекрасных
и будущих 18 марта 1995 г.
* * *
в ветер как в море
нырнуть окунуться
в дух дождевой
забродить переулками
травными
скверами шума
верхового
кленово-соснового
цветущий каштан приобнять
как невесту трепещущую
дикой акации платье
измять порывисто
ветром света кипящего
в мир оживающий кануть
уйти без остатка 27 мая 1996 г.
время жизни
(с японского)
утекание капель
из крана
в опустелой квартире
невозвратно
как сердца удары
игры
когда играют дети
непрерывно
это прелестно
когда играют подростки
неутомимо
это нормально
когда играют юноши
постоянно
попахивает дебилизмом
когда играют старцы
это страшно
трогательно
когда играют планеты
когда разыгрался бог июнь 1995 г.
летось
жизнь во сне
сонно проплывают авто
сновидениями разрастаются тополя
помавая верхушками шизоидно
речка мчится на месте
сплетничая необидно
единственно свежая болтунья
приходят блондинки ореховоглазые
вымирают друзья
и стихи иссыхают
вот уже нету меня
растворился до зрения
лишь лето цветет закипая
чудовищной кроной
гроз электричек расстрелов
землетрясений
дождинок детишек и бабочек 15 июня 1995 г.
красные строки
облако розовое
за горой
синей
зелень складок земных
материнских
травных
сколько красок
у этой земли
вплоть до дороги
белой
люди задумчивые вокруг
свет на лицах
прощальный
всех уносит
жгучий поток
воющей электрички
кровотечение с/т/рочное
осени
и судьбы
диагноз
памяти в. сидура
если ты кристалл -
всё поэзия
если ты говно -
всё говно
если ты старый
больной сидур -
всё лекарство
от стари
от дури
Вот и у меня
цветок распускается
на перышке, черном
от века.
Сквозь белую скорлупку
листка бумажного
что-то проклюнулось
и запело -
неизвестно откуда взявшееся.
Вот уже писатели
все больше походят на
землепашцев.
Не пора ли
с сумой выходить,
как йог, босому -
по пожару весеннему
розово-зеленому -
в рубашке льняной
белоголовому сеятелю?!..
Январская акварель
Ну кто этот туман
в обугленных кронах напишет?
И эти автобусы, крадущиеся
беззвучно по улицам плещущим?
И эти лица серебряные
молчаливо-сосредоточенные,
проплывающие за стеклами скользкими?
Эти дворы - глубокие омуты,
полные мраком и тишиной,
и тайнами простосердечными? -
Весь город, где жизнь
туманно-подводная теплится,
город детства и сумерек,
исчезающий
со всех карт мира вечернего 12 января 2003 г.
* * *
чернью по серебру
зеленым по синему
жгучим по черному -
письма Бога
ржавым по белому
черным по белому
белым по белому -
письма Богу 14 января 2003 г.
* * *
для поэзии необходимо
сердце опечаленное
глаза дальновидящие
и молчание полное
но о том что сверх этого
необходимо
лучше я промолчу 20 февраля 2003 г.
да разве не стихо-творение
вся эта земля
пегая от снега -
гравюра чернью по серебру
и горы слитые
с небом тучным
тяжким от холода
и деревья - тушью пролившейся -
на ватмане грубом туманца
и клочья травы золотистой
в синеватом снегу
и смоляная птица навеки
влепленная в небо белесое -
вид из окна вагона
драгоценный
единственный
выйти в окно
уйти в картину
стать тенью идущего
человека
в мерцающе-тяжком снегу 20 февраля 2003 г.
* * *
я плюшкин пространства
и времени
облако подбираю и гору
домишко и дерево сломленное
и взгляд прохожей пронзительный
прячу в загашник
и ржавое время
не знаю куда приспособить
разве что с червонцами утр
и закатов
в сундучок бездонный
памяти положу
постойте! не прощайтесь
навеки!
улыбнитесь-ка мне
еще раз:
мое сердце
не переполнено 20 февраля 2003 г.
В сторону Рериха
Стучит в окно, по подоконнику -
нечто четкое, ритмичное,
нечто требовательное, походное...
Что за палочки барабанные?
Что за пальчики беспокойные?
Да это ж капель желто-синяя!
Да это ж весна манит из дому!
А мы-то спим еще беспробудно.
А мы все грезим снегами да вьюгами.
Давайте вставать-просыпаться!
Давайте жить-прорастать
вместе с корешками и зернышками!
Вместе с жуками и птицами
давайте творить танец всеобщий
весны и жизни разбуженной 29 марта 2003 г.
Синева
"Грусть-грусть-грусть", -
звучит темно-синяя нота.
Откуда? О чем? Не пойму...
Сверкает весенний день.
Грохочет громоздкая жизнь.
Полощется свежее белье на балконах.
Деревья сухими скелетами тянутся
в небо, поскрипывая.
Клокочет поток событий...
Но вот - надо всем - плывет
темно-синяя нота:
"Грусть-грусть-грусть", -
заводит незримая
золотая труба 1 апреля 2003 г.
шаги Грядущего
следы в волосах древесных
Некто шагает из кроны в крону
пропасти перемахивая
вот и мои волосы
встали дыбом
рванулись завихрились
вот и мне в душу
ступила
свежесть немыслимая
счастлив
на кого опирается Дух
в вещем движении
жизни бушующей 16 июля 1998 г.
одно желание
единственно чего хочется всерьез -
чтобы ребенок не рыдал
от горя до тошноты
от безнадежности и страха
чтобы не куражились наглые
над чистотой и искренностью
чтобы не вытирал ноги человек
о человека
и еще чтобы разум не мутился
от голода и бесприютства
когда холод буран и злые вокруг
остальное можно
стерпеть рассмеяться забыть 18 июня 1998 г.