издание осуществлено за счет средств автора и в авторской редакции.
В книге "Старые сосны" представлены работы С. Подольского 2008-2013 года в порядке лирического дневника. Авторскому почерку присуще разнообразие поэтических форм - от верлибра до кристаллического верметра. В последний час в книгу включен цикл стихотворений "Паломничество в Крым": стихи, возникшие в давние годы оказались пророческими.
Хрустальный день.
Лишь тушью ледяной
прочерчены деревьев вереницы,
дворцы промёрзшие,
прохожих лица -
и голубой заоблачный покой...
Густая грусть
в морозном полусне
мерцающими бликами разлита...
Но колесо обзорное вертится.
И солнце там, за крышами, садится.
И сердце задыхается во мне -
в великой предзакатной тишине.
И музыка прощанья хрупко длится...
Куда стремлюсь?
Откуда возвращусь?
Дрожит от напряженья электричка.
Хрустальный свет летит,
сияет, длится,
томительный, как красота и грусть...
Как дышится в апрельском гаме,
где ветер юностью саднит,
где утро свежими дарами
и озаряет, и пьянит,
где не устанешь удивляться
простым извечным чудесам -
распевам пеночки невзрачной
и первоцветовым глазам...
...Свищи, певец,
выделывай коленца!
Твоя весна в разгаре,
мой дружок.
Вон синевой сияет неба клок
и свесилось сирени полотенце...
Но солнце пригревает чересчур:
похоже, лето где-то на пороге,
а там - жара,
и грозы, и тревоги,
и осени пылающий недуг,
и сбор плодов,
подбитие итогов...
Любить и петь, как будто, недосуг...
А там - зимы сверкающей чертоги,
и в черно-белом Некто
смотрит строго,
и оторопь снежинок, и испуг
перед ледовым откровеньем рук
и сердца - вдруг - успокоеньем...
и кто весну воспомнит наконец?!.
Цветут каштаны - вихри света -
над влажной дождевой планетой.
И хочется пылать, кружить,
смеяться, радоваться, жить.
И птицы светятся хрустально,
желая поделиться тайной
светанья, нежности, любви
и жажды радости в крови.
И в каждой капельке природной
слепой посверкивает дождик.
и даже юная трава,
как рать небесная жива...
Лишь уходящий в горы горец
каштановую чует горечь.
Его седая голова
пуржит
и светится едва...
какие полчища трав
какие взрывы листвы
какое излучение радости
время мая и юности
впусти мир в себя
и он узнает тебя
как сына
и горы вдали и вблизи
воскликнут приветствуя тебя
и синий воздух ворвётся
в твои лёгкие
разжигая костёр
жизни твоей и любви твоей
пылающей синеоко
а вечером
после жаркого дня
мир уже не кажется
так прекрасен
потому что он
горько-прекрасен
Роскошная весна,
вся в зелени и влаге,
сплавляет в синеву
большие облака...
Блистательным щеглом
бросаешься к бумаге
в стремленье удержать...
Но плавится строка.
Бредёшь сквозь дождь вокруг
и ледяные блёстки,
сквозь прошлого испуг,
печаль и круговерть
и замечаешь вдруг,
что жить легко и просто,
и, знаешь, нежный друг,
не страшно умереть
Тишина вечерней земли.
Лай собачий. Вороний карк...
Ничего-то мы не смогли -
всё что есть получили за так:
тишину, всю в шептаньях крон
поднебесных,
сухой озон
откровенья - во мгле,
ворон
предсказанья в глуши,
во вне,
и сердечный гон
в тишине...
Земля в туманце газовом лежит.
Бештау сумрачный грозит засадой.
И солнце красноглазое висит
над миром - разным...
Ах, отправляться вдаль нам не впервой:
поля, огни, пригорки, перелески -
вот этой утренней страною дорогой
в прощальном блеске.
Куда стремлюсь?
Кого увидеть тщусь?
Какую стаю?..
Но знаю, верую -
сюда вернусь, вернусь...
Вернуть мечтаю
вот эту даль, туман и в синеву
полёт небесный -
всю эту ненаглядную страну
в кровавом блеске...
Какая красивая земля -
словно распаханный шоколад -
для пшеницы, рапса,
сахарной свёклы, ржи.
Будет пища для женщин, мужчин,
дошколят...
Всё будет о`кей! -
Это мы лежим.
Какая красота!
Весь мир лежит, заснежен,
укутан ласковой
прозрачной белизной.
Лишь рощи черные
штриховкой свежей
расчерчивают
горы за рекой.
Просторные снега...
Не так уж это часто -
безбытно вырваться
в безмолвье и покой,
в вагоне пригородном
безучастно мчаться
и строки выводить
дрожащею рукой
о том что всё ушло -
восторги и унынье,
любовной горечи
ожог и пьяный жар...
Остался лишь полёт
в сверкающей пустыне
и солнца дикого
закатный рыжий шар.
Синева с молочком внутри
светится.
Как бы нам на минутки три
встретиться!
Запорошен весь мир до глаз -
беленький.
Поцелуй, как в последний раз, -
бережно.
Как снежинки летят слова
мирные.
Поседела вмиг голова,
милая.
Но и белый стих так хорош -
режется,
словно небо с ледком, где нож
месяца.
Как прощались-то - не чаяли
свидеться...
Вот и встретились невзначай
в зимушку!
Пустынная весна...
Вдоль вьющихся просёлков
деревья тощие торчат.
Всклокоченные травы прошлогодние
свисают с горных склонов
шерстью ломкой
и пахнут дичью жёлтой,
и горчат...
А на пригреве, глядь,
уж зеленца пробилась.
И распустили женщины причёски.
И окна блещут как-то больно влажно.
В садах грачи разгуливают важно.
И синь густая веет надо всем...
Кой-где копают огороды.
С полей ползёт пожогов чад.
И комья чёрные земли моей кричат
о пробуждении народа...
каждый вечер умираю
каждое утро воскресаю
как весь мир
как все существа
и вселенные
быть может
это и есть бессмертие
быть может
всё-таки стоит жить
быть может
не надо раболепия
страха алчности
злобы и лжи
быть может человек
всё-таки не машина
быть может достоинство и добро
выше власти
быть может люди
не мусор и не плесень
мира
быть может всё
ещё может быть:
утро и свежесть
солнце и сосны
небо и птицы
юность
во мне и вовне
Распылались горы свежие!
В травах скроюсь с головой.
Отгорело горе прежнее.
Снова - брежный, молодой -
заблудился в жгучем проливне
света, воздуха, криниц...
Заблудиться и опомниться!
Стать просторным - без границ!
Отойдет восторг неистовый
воскрешенья и любви...
Но ведь встретились немыслимо!
Бреду
лесом, ущельем, дебрями.
Давно исчезли
дорога, тропа, следы
прошедшего прежде меня.
Проламываюсь, пробираюсь,
продираюсь.
Сучья, колючки содрали давно
пуговицы, одежду, кожу и
мясо,
до зеркального блеска отполировали
нервы, сухожилия, кости.
Последнее стирается понемногу.
Скоро душа
освободится, вырвется
на свободу,
взлетит, растворится
в звёздах
без остатка
Здравствуй - до свидания.
Здания - знания, звания.
Население - зрения.
Колесо - оборзения.
Вислозадый - пейзаж,
Отставляю - на раз.
Поезда - отступления.
Небеса - отчуждения.
Полоса - невезения...
Бештау в тумане,
Машук в облаках.
Лес теменью манит.
Буянит река.
И синие птицы
парят над душой.
И день серебрится,
осенний, большой.
И совесть в молчанье
стоит у межи.
И голос молчанья
в гортани дрожит.
И стая снежинок
у сердца кружит.
И тают печали.
И теплится жизнь...
Там горы витали и
простирались
кристаллами полупрозрачными.
Там облака вихрями неподвижными
заполонили небо безмерное,
а в промоине ледяной
солнце пылало и плавилось.
Там поля полыхали
гречихой жаркой
и зеленью звонкой озимых.
Там воздух влажнел и сиял
свечениями самоцветными,
а столбы света звучащие
мощно упирались в холмы
и леса первозданные...
Но место нашлось там
и цивилизации строго-
стремительной,
расчерченной автострадами,
где планеты автомобилей
бесшумно скользили
с теми внутри, кому надобно
вселенную охватить на лету,
не повредив,
любовно и бережно...
И всё это представление
небесно-искреннее
играла природа
для меня -
мимолётного зрителя -
щедро и бескорыстно
даря мне величие
мгновенно-бессмертное...
Схватил и унёс
душой воскрешённой
безмолвно
навеки.
Неслыханно прекрасный мир.
Неслыханно нежное солнце.
Неслыханно воздушные горы.
Неслыханно свежие облака.
Неслыханно плавная автострада
с нарядными гаишниками
по обочинам.
Неслыханно мирные леса и поля
и домики ослепительные
в зелёном и золотом
под синью, бездонной
навеки,
где странствуют птицы и облака
и души, и взоры, и ангелы,
и человеки
Неприбранная осень,
как женщина в домашнем затрапезе, -
неряшливая, милая, простая,
чуть-чуть печальная:
устала...
Но тихие прозрачные глаза...
И волосы растрёпки дорогой
дымком пропахли горьковатым...
И терпкость лёгкая на языке...
И сердце чуть щемит...
"Что было - будет, -
прорицал пророк. -
Всё кончится, прейдёт,
угаснет, отойдёт,
состарится, остынет.
Даль неясна...
Всё возвратится в прах..."
Сначала контуры нанесу
сажей вековой
сгоревших
прокуренных лёгких.
Затем подмалюю
щёки
лихорадкой души
догорающей.
На губы выжму
тюбик с ошмётками
крови запёкшейся.
Зелёнкой тоски
выкрашу
стрижку "креативную".
Для глаз
угольки угасающие
собственных взоров
повыковыриваю.
Крылья снов и обид
сами размашисто
выпростаются, зашумят
ветром и холодом...
Размажу и выброшу
картинку бредскую -
портретик последней
лжи и любви,
крылатую вестницу
гибели...
Бештау в дымке пепельной таится,
опасный, искренний,
высокий навсегда,
весь остриями устремлённый
к выси,
туда где к вечеру
уж теплится и длится
зелёная-зелёная звезда...
Скандалим на службе
бессмысленной.
Барахтаемся с
блондинками гламурными
в приснившемся
замке на песке.
Подсчитываем дивиденды
тщательно
во тьме кромешной
чужих карманов.
Балдеем, впрыскивая
в бёдра увядшие
дозы счастья
копеечного.
Не видим неба
синеву бездонную.
Облака прохладу первозданную
смахиваем с ресниц, обожжённых
куревом.
Речки шепотки младенческие
глушим гудками
автомобильными.
Свежесть лесную целебную,
моря мощь обнимательную
запамятовали, загасили
окурками придурковатыми.
Ветер жизни спасительный,
золото восходов и закатов
неразменное
размениваем ежесекундно
на мелочь бренчащую
выгоды -
полуавтоматы унылые...
... и, может быть, на мой закат печальный блеснёт любовь улыбкою прощальной... А.С.Пушкин
Спасибо, жизнь,
что провожаешь меня
улыбкой синеглазой
слепительной,
когда мир всё ещё
в снегу,
когда обнажаются постепенно
крыши и тайны
заржавленные,
когда капель барабанная
настойчиво
пробивает дорогу
подснежникам талым,
ибо не хочется уходить
во мраке безжизненном,
где нету
любимых...
Мчит машина в даль тугую,
вьются встречные огни...
Где они, кого люблю я,
кто мне дорог, кто мне мил?
Есть ли, нет ли?
Ждут далече
в это утро,
в дождь, туман
на земле печальной, вечной,
всей - в заплатах странных стран?
Мчимся, мчимся в чистом поле
/как сказалось до меня/.
Только небо.
Только воля
в ожерелье из огня...
Роскошная осень -
что ранняя старость людская:
полно украшений,
но всюду следы увяданья.
Теплынь на припёке -
и сырость в тенистых местах.
Величие позы -
в душе одиночество, страх.
Но я не пеняю,
не сетую в этой поре:
высокие горы ведь
вечно парят в серебре.
Кто не был согрет
никогда на счастливой земле,
не станет рыдать
в сентябре, ноябре, декабре.
Подтянем подпруги,
огладим пустырь на челе
и вдаль зашагаем
по зимней, по светлой золе...
Тихий дождик шуршит с деревьев:
то ли иней тает, то ли слёзы -
после заморозков ранних осенних
перед долгой зимой-разлукой
с нежным свежим лучом звенящим
заповедного солнца...
...Мартовский снег всё сильнее,
всё гуще,
мартовский снег оседает на души
в чёрном измокшем саду.
Впрочем, возможно, не снег оседает -
это деревья и люди взлетают,
под облаками идут.
Мартовский снег! Чудеса да и только...
Слышал намедни -
скворчёнка иголки-
трели звенели с утра.
Ну, а теперь небеса облетают -
падают льдинки и вовсе не тают.
Грустная в мире пора...
Так и душа: отойдёт понемногу,
кажется, просится снова в дорогу,
кажется, трель задаёт...
Только - дыханьем Борей навалился,
что-то распалось, что-то разбилось -
ветер снежинки метёт...
Впрочем, весенняя грусть не навеки.
Пусть осыпает снежинками веки:
март - всё растает, пройдёт.
Снегом умылся -
очнулся, взбодрился,
вспомнил, отчаялся, взвился, забылся...
Скворушко где-то поёт...
Подражаю Тао-Юань-мину в переводе на русский Александра Гитовича
Я юность припомнил -
не так это было давно.
Был полон я сил и надежд,
по стране колесил...
Тревожу я память -
как будто немое кино...
Вдруг ветер ворвётся,
о чём я совсем не просил.
И запах морской,
и душистое веянье рощ
нагорных, таинственных.
И поцелуев сандал...
Я счастлив, и в горе,
и греюсь в пылании звёзд...
А что бы я вспомнил,
когда б не рыдал, не блуждал?!
Проплывают птицы, словно тени,
шевеля воздушные пути.
Пробуждаются глаза растений.
Пробуем дышать,
расти, цвести.
Время повернулось к переменам,
будущее воскресает вновь...
Может быть, зиме грядёт на смену
жизнь и нежность
травных огоньков?..
Набегают слова, как слёзы,
набегают, катятся, жгут,
как лавина дождей на берёзовую,
на весеннюю синюю жуть...
Зарастай, лиловей, страница!
Серебрись, моя голова!
Жил как не жил,
как дождь струится:
перегоны, платформы, лица,
грусть, ресницы,
земля,
трава...
2013
только земля
и небо
только степь
пашня камыши
травы спутанные
как душа
только свежие
размывы облаков
только дорога
тракт
автострада
между небом и
землёй
только горы вдали
гора за горой
тёмная - синяя - светлая
Эти старые сосны
помнят юность твою,
олений твой бег
неутолимый
по склонам и рощицам,
твои восходы и закаты,
восторги, обиды и
осознания,
горечь и озарения
слепительные,
головокружение первых
поцелуев
и жажду жизни
стремительно ускользающей...
Вкус воздуха.
Родника мелодия
незатейливо-нежная.
Ласки речки
ледово-жгучие.
Обещание счастья, которое
и было счастьем...
Ранняя весна -
всё обнажено.
Свет и тишина -
с тенью ножевой.
Резкость и бессонь,
юность и тоска -
жгучее "кино",
жизни каравай.
Это как всегда.
Это навсегда.
Это в первый раз:
будто спал века -
и воскрес
сейчас.
Мой нежный
мартовский свет!
Как он прикасается,
не обжигая!
Как обнимает,
не удушая! -
Как ранняя юность и
душа родная.
Всё открывается
ему навстречу.
Всё оживает вокруг
доверчиво и простодушно.
Всё в мире полнится
светом
Твоей любви
Какой мир живой -
и какие человеческие учреждения
мертвенные.
Какие люди в электричке
свежие и разнообразные -
и какие чиновники
окаменелые,
как безмерно умножаются бессмысленные
законы,
растут ограды и
сложности -
и как упорно и вольно
зеленеют горы,
расцветают необузданно
деревья и травы.
Мир нескучный, потому что он
занят одним
насущным делом -
мир - живёт!
Зелёный, розовый
душистый дым!
Листков и лепестков
робеющее тленье...
В такую рань
нестыдно слыть седым
в студёной радуге
смятенья и сомненья,
как будто юность
наступила вновь,
как будто не было
пурги глухих веков
обид, и горестей,
и льдов тысячелетних...
Клубится зелень
воскрешённых веток,
и синий свет
летит сквозь облаков!..
В густосинем небе -
млечные облака,
Люди склонны к радости
более, чем к печали.
Встречаешь внезапно тех,
кого не видел века -
они улыбаются так,
будто намедни с тобой чаевали.
Весёлые школьники намекают тебе,
что ты почтенный старик,
почти ископаемое
и достоин всяческого уважения.
Свалка мусора у дороги
напоминает дневник
хулигана-двоечника,
не способного к обучению...
О как солнце хлещет
сквозь кроны легко!
Как весна бьёт в груди
студёными родниками!
Груди юных женщин
переполнены молоком!
Но повсюду таблички взывают:
"Не трогать руками!"
Может, выживу всё же
в этот яростный май?
Может, сотворю ещё
нечто радостное, родное?..
Где-то маются, воют...
Кто-то ласково вскрикнул - ай!
Так любовь кричит,
сдаваясь без боя.
Вот и я, пожалуй,
сдамся Маю-отцу:
в этом месяце, сказывают,
впервые я свет увидел.
Синева сквозит
прямо в душу,
а по лицу
облака скользят,
как отстиранные обиды...
Зелёным ливнем залиты поля
и темные безмолвные селенья.
Тяжёлая апрельская земля
справляет влажной жизни новоселье.
Как распускает листики трава!
Как ввысь струятся
древние деревья!
Глядишь, и сам сорвёшься
со двора,
светясь необоснованным доверьем
к простору, людям,
миру и судьбе,
не делая на прошлое поправок,
как будто никогда не выл в борьбе,
прикладываясь мордою
об лавки...
Лети и пой!
Дыши в свою свирель,
заглядывая в голубые лица.
Рискуй, певец!
Ведь на земле апрель,
освистанный побегами
и птицей...
вечерний день.
Теней глубоких синька.
и жизни расцарапанной
пластинка
взвывает на старинные лады.
И ветер пахнет
вечномолодым:
скитаньями,
и холодом, и мятой,
и чем-то беспокойным
и крылатым...
А ты бредёшь,
безвестный и треклятый,
светанием окутанный
седым
Да и я здесь один,
как обобранный с дерева плод:
говорим на одном... -
понимают иное во мне.
Где мой брат?
Обернусь - среди гор
и бушующих вод -
расстоянья глухие вокруг,
а душа вся в огне...
Для кого я трубил?
Дети взяты иной стороной.
Жизнь вокруг говорит
на заёмном чужом языке...
Бог один - если есть,
да вода в быстролётной реке,
да тоска и любовь
остаются навеки со мной.
Случайное пристанище, прощай!
Я свалку этих обликов встречал:
голодный дом, холодный мир,
холодный чай,
холодная влюблённость
невзначай,
холодные объятья - по ночам,
холодное свеченье на заре,
холодное прощанье в декабре,
холодное дыханье у плеча...
Прозрачный небосвод,
что ласточкой расчерчен,
и месяц молодой -
кошачьим коготком,
и пением щегла
расцвечен тихий вечер...
Такую тишину
я не встречал ещё...
Спасибо, щедрый Друг,
за нежные подарки!
Вечерняя заря
не гаснет много лет.
Я в мире ухожу,
и долгий свет неяркий
прозрачной тишиной
мой заметает след
Ничего, что меня не будет:
будут веси, леса и тучи,
будут жгучи просторы света
и озимых зелёный звон,
будут песни, и будут люди,
и влюблённых язык безмолвный,
и тоскующей птицы в дебрях
невесомый певучий зов...
И когда незнакомый мальчик
на весеннем лугу запляшет
и с разбегу бросится с кручи
в ледяные струи ручья,
и потом закричит от счастья
Неизвестного обещанья -
мир узнает: поэт явился!..
Я не то и не это,
Я не не то и не не это.
Я единственный и всеобщий,
Во мне всё прошлое
человечества
и кое-что из будущего
/а возможно, и всё!/. -
Вот прекрасные максимы,
подаренные мне индийской
классической философией.
Именно поэтому я должен
действовать - творить:
никто за меня это
не совершит.
Действовать не ради
наживы или принуждения,
не ради удовольствия
или горестей
/хотя и это существенно
на поверхности/,
а ради того чтобы
жизнь не остановилась
и не потеряла ни одного
из неповторимых оттенков.
И ещё мне хочется, чтобы
дети не рыдали безутешно
и взрослых не мучили
принуждением...
Бедняк беднякам
собирает посылку:
Немного орехов
и томик стихов.
Орехи, как видно,
накрал под сурдинку,
а том рукописный
сам стряпал, как мог.
Получит посылку
бедняга седая,
с сынишкой безумным
и грудой долгов, -
и писем взлетит
благодатная стая,
и грустное сердце
немного оттает,
и в пасмурном станет
свежо и светло...
Двадцатого столетья - он. Я ж - мимо всякого столетья М.Ц.
Тысячу раз ездил бы между
этих меловых гор!
Сто тысяч раз оглаживал бы взором
склоны в травах пожухлых!
Это родина, это
молчанье во весь опор.
Это суровое, нежное
небо миможивущих...
Есть я или нет меня -
это, нет, не прейдёт,
будет томить и радовать
души, глаза и чувства...
Будет рыдать кукушка,
будет пылать восход,
будет рождённый в пламени
мчаться в любви и грусти...
Земля в дожде.
Дымятся дали.
И серебром расчерчен вид
ближайшей рощи.
Клен скандалит.
А луг неслыханно пестрит
простыми влажными цветами,
густою свежестью маня...
И родина с улыбкой талой
сквозь слезы смотрит на меня.
Я каждый день сажусь в автобус
и отправляюсь в путь недальний.
И разворачивает глобус
свои долготы и печали,
свои развалы и красоты,
свои проклятья и приветы -
от задыханья до работы
слежу обновы и приметы...
Летим привычно в даль дневную,
вперед - и все-таки по кругу.
Кто за спиною - и не чуя,
и взор не замечая - Друга.
