Страницы авторов "Тёмного леса".
Пишите нам! temnyjles@narod.ru
"Мой друг, отчизне посвятим..."
Говоря о событиях истории нашей Родины трудно воздерживаться от моральных оценок: слишком живо они отдаются сегодня. Я не хочу становиться в положение какого-то судьи над прошлым, не хочу подталкивать к этому и других, тем более что Учитель сказал: "Не судите, да не судимы будете." Наши предки не для того жили, страдали и боролись, чтобы мы сегодня выставляли оценки им по пятибалльной шкале. Но они жили и не для того, чтобы мы забыли о них, пренебрегли бы их опытом. Не прославления или проклятий ждут они от нас, а понимания и сочувствия, умения видеть наше сходство и различие с ними. Но есть одно событие, точнее целая череда событий первой четверти двадцатого века, глядя на которую трудно не проклясть и невозможно христианину не испытать и горечь, и гнев. Я имею в виду тот стремительный отказ от христианства, что произошел на землях православной Руси, когда вчерашние чада Церкви то молча смотрели, а то и с хохотом помогали изгнанию своих пастырей, разрушению церквей. Красноречивым фактом является и отсутствие осознанного социального сопротивления во имя христианских ценностей. На знамени Белого движения, тем более, Комуча не было креста, война шла за те или иные формы государственности, но никто не воевал во имя креста. В чем же причина этого видимого поражения христианства в России?
Критика и самокритика, как правило, в довольно резкой, но неопределенной форме раздавались и на поместных соборах Русской Православной Церкви, и в заявлениях ее высших иерархов. Бичевались обычно: невежество, грубость нравов, пьянство - все эти пороки никогда не были специфически российским достоянием, и, следовательно, не могли послужить причиной такого невиданного в истории христианского мира отречения от Господа. Раскольники после Петра Великого (мистически смутно и невнятно) указывали на порок Никониан - полное подчинение Церкви государству. Об этом много говорит Владимир Соловьев, для него такое положение Церкви - продолжение византийских традиций. Сторонники этой мысли не были сильно удивлены, когда в России с падением монархии церковь оказалась беспомощной. Но и этот ответ не представляется исчерпывающим. Ведь в Англии главой Англиканской Церкви признавался король, много и духовно общего между представителями этих церквей, тем не менее, в Англии не было столь стремительного унижения церкви и отказа от Христа.
Я хочу предложить на ваш суд один фактор, который хотя и лежит на поверхности, можно сказать заключен в самой формулировке вопроса, не получал еще пристального разбора, проверки и испытания. Христианство потерпело поражение в начале двадцатого века в России потому, что не было укоренено представление о Боге как о Всемогущем, как о Силе и Власти. Поскольку не было веры в Божию силу, то было историческое поражение. Я здесь имею в виду не нравственную силу Бога, (в ней русские верующие мало сомневались), а ту силу, которая приводит в движение планеты и звезды, создает и рушит царства. Подтверждения этой мысли можно найти и в русской литературе, и в преданиях, и в резкой фразе Бердяева о "вечно бабьем в русской душе". Вспомним образы наших страстотерпцев Бориса и Глеба, вспомним фигуру князя Мышкина, бессильную в своем благородстве. Вспомним необычайную популярность учения Л.Н.Толстого о непротивлении злу. Да, Толстой был отлучен от Церкви, но самый факт быстрого распространения его ереси среди христиан доказывает, что почва тому была. Вспомним, что интеллигентами, пришедшими к Богу в начале XX века, составившими гордость русской философской мысли, например тем же Бердяевым, Бог воспринимался больше как свобода чем как сила и могущество. Вспомним, что фигура Георгия Победоносца воспринималась исключительно как легендарный, сказочный образ, в отличие от образов Бориса и Глеба. Вспомним, наконец, слова, вкладываемые в уста нашему святому князю, победителю шведов и подданному татар: "Не в силе Бог, а в правде". Могла ли быть эта фраза столь повторяема, если бы жило чувство, что нет ничего сильнее Божией правды?!
Предполагаю, что забвение того, что Божия правда сильнее всего пришло на нашу землю когда-то после татар, когда русские люди, видя посрамление всего святого от жестоких кочевников, пытались пережить и осмыслить происходящее. Они не отреклись от Христа, они не усомнились в бытии и благости Бога, не захотели вернуть Творцу билет, как это захочет Иван Карамазов (а им довелось не читать к газетах о невинно замученном ребенке, не о слезинке вопрошать. а видеть перед собой реки крови невинных), но они усомнились, может быть сами не отдавая себе отчет в этом, в силе Божией. Стало забываться, что хотя источник этой силы не на Земле, не в сем мире "Царство Мое не от мира сего", но нет ничего в этом мире сильнее, что будет Воля Его и на земле, как на небе. Наверное, многие тогда поверили Сатане, искушающему Иисуса в пустыне видением царств, что царства эти в самом деле принадлежат Черту. Но ведь Диавол лжец, и обещал Христу то, что Христу и так принадлежит. Конечно, я вовсе не хочу сказать, что в России не было людей, знающих, чувствующих, верящих в силу Божию, знающих о несостоятельности и несамодостаточности зла, и говорит лишь о распространенных стереотипах, о не всегда осознанном строе мыслей и чувств.
Посмотрим теперь, как понималось на Руси смирение. Под этим словом обычно подразумевается не хвастаться, не куражиться и т.п. Это не всегда исполнялось, но не забывалось. Есть еще одно понимание смирения, смирения как необходимость смирить, умертвить свою волю. И это обычно признавалось на Руси, хотя, разумеется, не все стремились к этому, это был по преимуществу монашеский подвиг. Но вот смирение как необходимость пытаться исполнить Божию волю даже если дело кажется неисполнимым, начать дело, когда тебя никто не поддерживает и ясно видно, что самому человеку докончить начатое не под силу - такое понимание смирения перед Богом не очень распространено ни в древней, ни в новой Руси. Зачинщика, поступающего не как все, большинству и в голову не придет назвать смиренным. Вместо этого, подлинного смирения раба Божия культивировалось смирение царского холопа. И не только царского! Смирение понималось как необходимость сидеть смирно и не высовываться из того круга, куда человек попадал по рождению или волею судьбы. Это было даже не смирение перед волей всего народа, а смирение перед деревенским миром или родом, где нужно было быть как все и не высовываться. Причем высовываться мешал больше не страх наказания, а именно убежденность, что подобное сидение смирно имеет что-то общее с христианской добродетелью смирения. В тридцатые годы, когда горожане уже почти утратили веру во Христа, это восприятие сидения смирно как добродетели сохранилось, и именно оно послужило причиной столь покорного перенесения репрессий. Ведь если бы причиной покорности перед НКВД был исключительно страх смерти, то не было бы массового героизма во время войны. Ленинградцы, дрожащие от шума ночных машин в 37 году, не смевшие вступиться за жену и не пойти на собрание, потому что так делали все, бесстрашно держали оборону от немцев, и в этом бесстрашии, думаю было и подсознательное желание искупить свою недавнюю трусость.
Высказав о двух вещах, которые никто не в состоянии отнять у христианина, о силе Божией и о смирении (их созидательное воздействие на Россию было ослаблено ходячими предрассудками), я скажу о тех трудностях, что встают на сегодняшнем пути России к свободе. Не мною отмечено, что русскому человеку не свойственно стремиться к точному самовыражению, искать адекватные проявления обуревающим его мыслям и чувствам. Это и та широта, о которой писал Достоевский, и неумение выражать себя ни в праздник, ни на похоронах. Я имею в виду именно выражение себя, а не молчаливое присутствие. В чем причина такого пренебрежения к внешнему проявлению своих чувств я судить не берусь: может быть, в культуре исповеди, с которой и начинается нравственное самосознание народа, может быть, в том небольшом отличии символа Веры, может быть, в том, что у нас не стояли римские легионы, поздно узнали Платона, а "Начала" Евклида - и вовсе лишь в Петровские реформы. А ведь аксиоматический метод так способствует привычке запечатлевать если не чувства, то мысли в ясные формы. Указанная аморфная широта русского человека, ищущая не свободы, а воли, казацкой вольницы - плохо совместима с правовым государством, юридическими нормами и т.п. Словом, как говаривали раньше: "Широки натуры русские. Нашей правды идеал. Не влезает в нормы узкие Юридических начал." Это противопоставление свободы, самоосознания, ответственности с одной и казацкой вольницы - с другой стороны, сделано давно и не буду останавливаться на нем. Скажу только еще, что вероятно предпочтение казачества свободе происходит именно из-за страха самоосознания, бегстве от самого себя.
Есть еще одна трудность для установления в России демократического строя. Чтобы лучше разглядеть, надо беспристрастно вглядеться в большевицкий режим и найти в нем то, чем он облегчил жизнь своим многим подданным. Это облегчение или утешение состояло в двух вещах. Во-первых, властители постоянно говорили народу, что он самый лучший народ на земле, поскольку строит коммунизм и каждый гражданин, естественно, мог чувствовать и на себе частицу этой благодати. Во-вторых, властители давали чувство уверенности в завтрашнем дне. Обещая обывателю гарантированную зарплату, пенсию, квартиру (пусть и в отдаленной перспективе, но все же обещали), властители наполняли обывателя уверенностью. Другое дело, что своих обещаний они не выполняли, но это чувство уверенности само по себе и было тем благодеянием, которое они оказывали всем желающим, всем принимающим режим. Государство перекладывало на себя ответственность за личную судьбу обывателя, избавляло его от бремени выбора, от необходимости сознательно строить свою жизнь. Этот процесс, тесно связанный с сакрализацией государства, свойствен любому тоталитарному режиму. Демократия не может предложить гражданам ни первого, ни второго утешения. Демократия, особенно во время перемен неизбежно налагает на граждан очень тяжелое бремя постоянного выбора, гораздо более важного и ответственного чем выборы во властные структуры. Демократия есть всегда продвижение в область неведомого, что страшно и рискованно. Именно на этот естественный глубинный инстинктивный страх и рассчитывают сегодня заправилы антидемократических политических группировок.
Каким же образом демократическое общество оказывается устойчивым, как, в нем побеждаются эти страхи? Я выделю две точки опоры, два камня, на которых зиждется здание демократии. Первая опора - те внутренние убеждения, та система ценностей человека, которую он обретает внутри себя, которая и помогает ему брать ответственность и смело принимать те вызовы, что бросает неведомое. Эту внутреннюю опору человек может находить в религии, в воспитании, в традициях, просто в прирожденной уверенности в своих силах. Вторая опора демократии - согласие общества в каких-то ценностях, лежащих над политической сферой. Это могут быть религиозные принципы, традиция, культура стереотипы поведения. Но не всякая система таких ценностей может поддерживать демократию. В ней необходимо должны присутствовать терпимость, взаимная заинтересованность, готовность в чем-то поступиться своими выгодами, готовность отстаивать свою точку зрения даже против большинства. Без этих качеств любой спор будет превращаться в драку, к договорам будут относиться как к клочку бумаги, демократия превратится в слепую власть большинства, толпы. Я полагаю, что для многих народов внутрицерковная жизнь являлась как бы школой демократии - в самом деле, трудно найти какую-нибудь необходимую для демократии добродетель не входящую в объем церковного понятия соборность. Поэтому, особенную важность приобретают для нас внутрицерковные отношения на Руси, методы разрешения внутрицерковных конфликтов.
Сразу вспоминается два ярких примера: спор о монастырском землепользовании на рубеже XIV и XV веков и раскол, вызванный правкой богослужебной литературы, проведенной при Никоне. Я не собираюсь пытаться определять, кто прав, а кто виноват в этих печальных событиях, но я хочу отметить одну чрезвычайно выразительную деталь, общую для обоих конфликтов. Ведь иосифляне вполне могли бы ужиться с нестяжателями, несмотря даже на личную неприязнь своих лидеров, как уживались между собой францисканцы и доминиканцы. Одни монастыри отказались бы от земли, другие - нет, а ученые монахи вели бы меж собой диспуты. Точно также и проведение реформ, начатых Никоном, могло бы пойти по совершенно иному пути. Патриарх мог установить в главных храмах Москвы, в некоторых иных церквах, новый обряд, не мешая священникам и прихожанам в других местах молиться по-старому, как им привычней. Кстати, у Никона-то были мысли именно так проводить реформу, но это совершенно не отвечало общим настроениям. По общему настроению между иосифлянами и нестяжателями необходимо должна была быть борьба именно за то, чтобы именно их воззрения на землепользование были признаны единственно правильными и обязательными для всего государства. Аналогично, протопопу Аввакуму и его ученикам было мало того, что они сами могли бы креститься двумя перстами, им важно было, чтобы так крестились по всей Руси; а иерархам Церкви надо было, чтобы вся страна стала креститься по-новому, в течение нескольких лет приняла бы в обязательном порядке те исправления, о которых спорили лучшие умы Православной Церкви по крайней мере с начала XVII века! В обоих этих примерах новые мысли и переживания не становились составной частью церкви, а пытались непременно вытеснить все бывшее до них. Вероятно, причина такого поведения крылась в горячем желании спасти душу соседа, в самых благих побуждениях, но ведь известно, как Диавол умеет использовать самые благие побуждения, если за ними не стоят смирение и знание. Здесь стоит вспомнить о группе раскольников, известной под названием бегунов, чей образ жизни напоминал странствующих нищих монахов в западной Европе, например францисканцев. Но было между бегунами и францисканцами и одно чрезвычайно важное отличие: побираясь и блуждая по средневековым дорогам францисканцы, в огромном своем большинстве, не считали, что все ведущие иной образ жизни непременно попадут в ад. Свой образ жизни они ощущали именно как свое призвание, а не как обязательную норму. Иное дело - бегуны. Они скрывались от государства, убежденные, что все ведущие оседлый образ жизни обречены на вечные муки, поскольку поддались царю-антихристу.
Поскольку тема моих заметок - трудности, то негативное, что есть в нашей истории, я не касаюсь тех подлинных запасов терпимости и подлинно соборного духа, что явлены в Церкви. Так же я убежден, что в свободной России будут узнаны и по достоинству оценены те искания, что проделали христиане, не принявшие никоновскую реформу. Ведь опыт жизни старообрядцев, их организация на различные толки, взаимопомощь, духовные искания, происходящие в тех условиях, когда никто из них не мог апеллировать к какому-то внешнему источнику принуждения, каким была для РПЦ государственная власть, очень богат. К сожалению, в девятнадцатом веке ими больше интересовалось третье отделение и всякого рода следственные комиссии.
Говоря о соборности, я хочу подвергнуть сомнению позицию тех, кто говорит, и довольно настойчиво говорит, что именно соборность есть та черта русского духа, которая отличает русских от индивидуалистичных европейцев. У понятия соборность есть две стороны, одна исключительно мистична, касается сверхприродной жизни Церкви, ее не дерзаю подвергать словесному анализу. Другая же сторона проявляется в обыденной жизни просто как умение делать добровольно сообща дело. Именно об этом качестве я и хочу поговорить: я не вижу, чтобы русский народ умел это лучше других. С. Соловьев неоднократно указывает, что русские купцы времен Алексея Михайловича и позднее проигрывали иностранцам именно потому, что иностранные купцы все держатся сообща, а русские - всяк тянет на себя. Есть и другие примеры на эту тему, я напомню лишь то, что касается непосредственно Церкви. Во многих даже небольших городах западной Европы есть большой готический собор, построенный сообща, в складчину жителями. В старых же русских городах сохранилось обыкновенно много небольших храмов, порой стоит великокняжеский собор, но редко встретишь храмы, построенные на общие пожертвования горожан. Конечно, из этого наблюдения есть исключения, например, уличанские церкви в Новгороде.
Соборность - великое слово, великое достояние и, как у всего великого, у него есть двойники-карикатуры, пускаемые в ход Диаволом. Мы уже писали о том, как смирение может превратиться в сидение смирно, подобным же образом соборность может превратиться в стадность. Целое тогда не высвобождает каждого, а поглощает его. Лаконично выразил эту мысль изящный Тургенев, отдыхая, вероятно, где-то на курорте: "Россия без каждого из нас обойтись может, но никто из нас не может обойтись без России". Еще лаконичнее углубил сию мысль Сталин: "Людей незаменимых у нас нет". Такая соборность-стадность вполне совместима с языческой, античной демократией, убивающей Сократа, изгоняющей всех наиболее одаренных людей, но отнюдь не с демократиями, выросшими на христианской почве, где субъектом выступает не большинство, а каждый индивидуум. Подлинно соборным духом, не имеющим ничего общего с инстинктами стада или стаи проникнуты слова Платонова: "Без меня народ неполный."
Все мы воспитанники КПСС и СССР. Больше того, эти самозванные воспитатели называли себя еще нашими родителями, требовали к себе и своим бесчисленным родственникам, таким как: ВЛКСМ, ВЦСПС, ДОСААФ, Соц-реализм, Марксизм-ленинизм, Диамат, глубочайшей преданности. Когда же появлялись действительно родные нам люди, самозванцы требовали, чтобы мы закидывали родных грязью и не общались с ними. Сегодня эти самозванцы развеялись, аки дым, - но кое-что они успели-таки вложить в душу каждого из нас. С их падением, дети КПСС стали озираться по сторонам и думать: "Кто это был столь силен, что победил наших родителей? Надо пойти и поклониться ему." Этим путем идет огромное количество современных богоискателей. Но решимости выбрать какое-то одно исповедание не хватает - а вдруг ошибешься и поклонишься не тому? Отсюда в душах детей КПСС возникает Целый пантеон божеств, собранных на всякий случай. Пантеон этот напоминает пантеон древних персов, куда цари свозили богов побежденных народов, напоминает он и гнездо сороки-воровки, падкой на все блестящее. Отсюда тяга нашего общества ко всякого рода синкретическим (синтетическим) верованиям, экстрасенсам, тонким материям и ярким суперобложкам. Эта мешанина внешне напоминает атмосферу поздней античности, своеобразие же нашей эпохи в том, что две тысячи лет тому назад о Спасителе почти никто не знал, и смешение могло быть поиском и чаянием Господа, сегодняшнее же смешение результат того, что общество изверилось и больше не доверяет Иисусу, да и вообще боится кому-то доверять.
Это состояние умов вдохновляет многих деятелей пытаться манипулировать массовым сознанием, в том числе и для достижения тех или иных политических целей. Потуги на мифотворчество занимают здесь не последнее место. Довольно невесело разбирать напыщенную околесицу сего рода, но, вдохновляясь словами В.С. Соловьева о том, что вести полемику с псевдопатриотами его обязывает послушание, как выполняют в хорошем монастыре из послушания черную работу, приведу один чрезвычайно выразительный пример из газеты духовной оппозиции за 2 руб. "День". Оказывается, политическую борьбу современности нужно объяснять столкновением двух великих орденов: ордена Евразийцев или ордена Полярных и ордена Атлантистов или ордена танцующей смерти. Великим протектором ордена Полярных является Лукьянов, предводителем атлантистов в России - Яковлев, ликвидировавший пакт Молотова-Риббентропа, величайшее достижение Евразийцев. При помощи парапсихологических средств атлантисты зачаровали некоторых евразийцев, и те стали ошибаться или даже плясать под чужую дуду, именно так атлантисты спровоцировали августовский путч. Но власть танцующей смерти атлантистов над душами народов не беспредельна, и близится время последнего боя, о котором есть предание у всех арийских народов.
Кроме евразийского мифа, столь колоритно представленного "Днем", есть еще в распространении миф о суперкомпьютере, который сможет разрешить все наши проблемы. Миф о суперкомпьютере обычно соседствует с восхищением перед японским путем развития. Иногда он рассказывается в том виде, будто где-то в Вашингтоне у сионских мудрецов он уже установлен и руководит всеми нашими бедами, направляет руку наших врагов. К мифотворческим относятся еще и группы: Тезаурус, Россы, Гуманистическая партия. Общим в их пропаганде является скрещивание христианства и индийских верований, а также убежденность, что Россия в связи с этим особенно выгодное место как географически, так и в ноосфере. Наконец, есть еще и язычники: Общество волхвов, Венеды. К синкретическим верованиям нужно отнести еще и лжеэкуменизм (карикатура на экуменизм Владимира Соловьева и Александра Меня), находящий свое последовательное воплощение в бахаизме.
Любопытно сравнить нынешних синкретистов, болтающих об астрале, с нигилистами и социалистами второй половины прошлого века. При всем внешнем различии, между ними найдется немало сходного. Как сто лет назад социализм, так и оккультизм сегодня приходит из-за рубежа, представляется последним словом мировой мысли, последним криком моды. Как нигилизм, так и оккультизм, как правило, пренебрежительно относится к мировой, особенно европейской, христианской культуре. Как социализм полагает высшие опоры для человека не в его разуме и сердце, а в отчужденных понятиях: классовая борьба, диалектический материализм, производственные отношения, так и оккультизм опирается на отчужденные понятия: тонкая материя, вибрация мироздания и т.п. Как социализм любил пользоваться наукообразными, малопонятными обывателю терминами, так и оккультизм сегодня. Наконец, и в этом их главное сходство: весь свой капитал они украли у христианства. Социалисты украли идею братства людей во Христе, опошлили ее и назвали коммунизмом, оккультисты украли идею мистической связи с Богом каждого человека, опошлили ее, называют по-разному.
Антиподами синкретистов на атласе верований и суеверий современности являются ревнители "Русской веры". Эти люди много говорят о христианстве, о православии, о чистоте его, но если вдумчиво вслушаться в их речи, то начнешь догадываться, что для них христианство и православие - лишь средство сохранить традиции, национальную самобытность, упрочить государственность, а иногда и повод для гордыни, мол: "Наше христианство лучше всех и мы все еще третий Рим". В душах потомков КПСС третий Рим занимает место второго интернационала. Между тем, отношение к Иисусу Христу и христианству как к средству для достижения каких-то земных целей не может быть признано достойным христианина. Христианство не может превратиться в идеологию, обслуживающую политические или национальные интересы, наоборот, эти самые интересы будут достигнуты и будут плодотворны, только если подчинены Иисусу.
Мной было сказано много грустного и неприятного. Получается довольно мрачная картина для тех, кто хочет видеть свободную, христианскую Россию: с одной стороны бесспорное наличие недемократических традиций в прошлом, с другой - целый сонм бесов в настоящем. Поневоле приходят на ум строки Пушкина: "Свободы сеятель пустынный, я вышел рано до звезды... К чему стадам дары свободы, их должно резать или стричь"; и его же: "Черт меня дернул с умом и талантом родиться в России". Но вспомним, однако, что нигде демократия не возникала легко и просто, по щучьему велению. Во всех странах она пробивалась постепенно и стала эффективно действующим механизмом, основанным на христианских принципах лишь на определенной стадии национального самосознания.
Есть много споров о том, что такое нация, народ, население. Особенно спутаны эти понятия в сегодняшней России, где ими неустанно спекулируют псевдопатриоты. Меня привлекает такое разграничение понятий: нация - это не только население, объединенное добыванием пищи в схожих условиях; нация - не только народ, объединенный историей и кровью предков, струящейся в жилах и пролитой в страданиях; нация - это общая воля к будущему. Я уже приводил некоторые стороны общественной жизни, которые необходимо должны присутствовать для успеха демократии. Совершенно ясно, что если нет общей воли к будущему, то демократия невозможна. Эта общая воля к будущему, создается образованием, традициями, религией, образом жизни каждого человека. Американское общество, столь неоднородное в этническом, расовом составе дает блистательный пример как из такой смеси выплавляется нечто цельное, не подверженное значительным колебаниям ни от стычек в Лос-Анджелесе, ни от победы на выборах той или иной партии. Секрет этой устойчивости прост: смешение народов и рас, всевозможных жизненных укладов не приводит к смешению духовных ценностей, в то время как смешение духовных ценностей может расколоть самое моноэтническое общество. Россия сегодня тоже включает весьма пестрый этнический состав, и даже границы ее не определены, но куда опасней именно происходящее сегодня смешение духовных ценностей и границ между моральными и интеллектуальными понятиями. И здесь демократия выступает не только целью, но и средством к национальному самосознанию.
Мы все являемся свидетелями очень радостного для защитников свободы и христианства события. Я имею в виду начавшуюся в 85 году либерализацию советского режима, приведшую к столь блистательным последствиям, каких не осмеливался предположить никто. Пробивающиеся ростки свободного слова в СССР, затем смена режима в Польше и в других странах восточной Европы, прекращение многих конфликтов по всему свету: от Никарагуа до Камбоджи, затем все большая растерянность КПСС и, наконец, ее падение и падение СССР. Что это, если не триумф свободы, не ошеломляющая демонстрация полного созидательного бессилия зла?! Причем события развивались именно таким образом вовсе не по воле главных действующих лиц, зачастую, наоборот. Политбюро КПСС, начиная перемены из-за понижения цен на нефть и невозможности победить в Афганистане, задумывало их как перестройку на марше, марше развитого социализма, а вовсе не как самоубийственную акцию. Ельцин, начиная фрондировать, хотел всего лишь доказать свою правоту перед ЦК и дать по шее нескольким московским взяточникам, а вовсе не низвергать социализм. И так почти все действующие лица не могли предсказать ход событий на ближайшие один-два года и это несмотря на то, что сегодня ясно видно, насколько прямолинейно, последовательно развивалось действие!
Причиной этого низвержения была с одной стороны позиция всего западного мира, христианской цивилизации. Христианская цивилизация не позволила себя запугать ни экономическими кризисами, которые пытался вызвать СССР, играя на добыче нефти, ни субсидируемым СССР террористическим движением, ни даже атомной войной. Христианская цивилизация снова в XX веке оказалась мужественной перед лицом фашизма, и риторика безвольного пацифизма не убедила ни общественное мнение, ни правительства. Другой причиной было то, что русский народ все-таки не принял коммунизм. Это было не осознанное неприятие, а бессознательное отторжение, как отторгают клетки чужеродную ткань. И воровство, и безделье на работе, и запой, и цинизм, и прически молодых людей - все это было свидетельством отторжения. Сознательное же противодействие режиму оказывала лишь горстка людей, но к этой горстке принадлежали наиболее одаренные и активные - сердце и мозг народа.
Я думаю, что каждому христианину ясно: убьет или возродит и преобразит Россию свобода зависит от одного. Найдем ли мы, выпускники школы коммунизма дерзновенное смирение быть детьми Божиими или по справедливости и в сем веке и в жизни вечной именоваться нам детьми КПСС. Больше, чем крах большевизма в России может изумить и нас самих, и весь мир творческая сила христианского смирения и служения.
В заключение я хочу поблагодарить Юрия Семеновича Динабурга и своего отца Револьта Ивановича Пименова, общению с которыми я обязан лучшими наблюдениями этой статьи. Я хочу поблагодарить и всех тех, кто сопротивлялся режиму, как бы взяв на себя грехи народные и тем напомнил понимающим об Искупителе. Их судьбы внушают убеждение, что свободное российское общество, которое я вижу только на пути соединения христианства и демократии, - не мечта, а - реальность.
19 мая 1992 от Р.Х.