Страницы авторов "Тёмного леса".
Пишите нам! temnyjles@narod.ru
Родителей Мойше не помнил. Они ушли неизвестно куда до того, как мальчик очнулся от детского беспамятства.
Была еще сестра Юта (Юдифь), но как-то и ее арестовали и сослали на каторгу, так как она участвовала в военной организации эсеров: их командир и оборотень Евно Азеф охотно сдал ее, как и многих других, царской охранке.
Так что Мойше в шесть лет остался без всякой опоры в жизни и пошел по рукам, как говорится: каждый день с утра его брали в какую-нибудь семью еврейской общины местечка, а завтра, накормив, передавали в следующую. Так продолжалось почти год, и это всем изрядно надоело, хотя Мойше не был бездельником и охотно выполнял все поручения по дому. Тогда почти зажиточный владелец скобяной лавки Цвика Бериловский взял его в свою семью, с тем чтобы мальчик не прыгал, как воробей, с места на место, а приучался к труду. Мойше определили место в углу лавки, кормили дважды в день, иногда давали какую-нибудь ветошь, из которой выросли старшие дети в семье Цвики. зато Мойше подметал в лавке, чистил, мыл, помогал по хозяйству мадам Бериловской. Как-то незаметно он разобрался в скобяном товаре: не путал болты и шурупы, отличал гвозди-пятидесятку от сотки, соображал, для чего напильник, а где необходим рашпиль.
Тогда настала новая полоса в его жизни: в десять лет его приняли на настоящую работу в слесарную мастерскую Мити Кляйна за одежду и питание, а также за обучение ремеслу. Вскоре он научился правильно держать напильник, орудовать ножовкой по металлу, сверлить, затачивать, нарезать резьбу, размечать и доводить до ума изделие. К двенадцати годам он стал квалифицированным слесарем, взрослым и самостоятельным человеком. Вступил даже в местную ячейку Бунда, еврейского союза, который сотрудничал с РСДРП в борьбе за права рабочего человека.
Тут и произошла революция.
Надо ли говорить, что вскоре Мойше стал красногвардейцем.
Тогда-то и случилась его памятная встреча с великим пролетарским писателем и человеколюбцем Максимом Горьким.
Январь. Адский холод. Мойше патрулировал железнодорожный состав с оружием. Шинелишка зябкая. Винтовка с примкнутым штыком гораздо больше самого солдатика. Буденовка надвинута до самых глаз. Кончик носа - недавно пунцовый - побелел. Но Мойше крепился, топая железными от мороза сапогами вдоль состава. Вот тогда-то к нему и подошел высокий господин в теплом драповом пальто, в каракулевой шапке пирожком и при пенсне - явный буржуй:
- Скажите, молодой человек, - молвил господин. - Ну вот они, - он указал на рослых красногвардейцев, сновавших вдоль состава, - они сознательно сражаются с врагом. А вы-то зачем вступили в красную гвардию? Ведь вам расти, учиться надо. Вы ведь совсем юный...
- А кто же вместо меня будет сражаться за наши рабочие интересы, Вы что ли? - решительно отбрил Мойше. - И вообще нечего Вам здесь околачиваться: не видите, воинский состав. Не место здесь штатским.
Господин крякнул несколько растерянно:
- Вы, пожалуй, правы, - пробормотал он и задумчиво пошел с платформы к зданию вокзала.
Тем временем к Мойше подлетел долговязый писарь отряда Дорогойченко:
- А знаешь, кто сейчас с тобой толковал?
- Знаю, буржуй какой-то. Я его шуганул отсюда как следует.
- Ты чё? Это же сам Максим Горький, великий наш пролетарский писатель! - ужаснулся Дорогойченко.
Вот так они и поговорили в тот январский подмосковный денек.
А потом гражданская в основном закончилась, и Мойшу Рубинштейна партия послала домой, в родное украинское местечко, укрепить там испытанным красногвардейским штыком большевистскую партячейку.
Добирался он уже из Питера через Москву. Определили его товарищи в настоящее купе первого класса, а не в привычную теплушку: знай наших!
Выехали спозаранку. Как-то сразу пассажиры принялись завтракать. Мойше тоже, чтобы не смущать попутчиков, сбегал за кипятком и не спеша цедил его из граненого стакана в латунном подстаканнике.
В купе, кроме самого Мойше и четы пожилых обывателей, ехала довольно молодая женщина-брюнетка с буйными прядями волос и тигриным взором.
Она-то и взглянула на юношу как-то особенно остро. А когда он и в обеденное время смаковал в своем углу очередной стакан кипятка, решительно предложила:
- Милости прошу к нашему шалашу. - И выложила на розовую салфетку обрезки вареной колбасы и полбулки ситного, а также кулечек с мелко на-
колотым рафинадом.
- Дают - бери, - пробормотал смущенный Мойше и уплел изрядный кусок ситного с колбасой, залил кипятком с кристалликом рафинада. Мелькнуло ощущение довольства и удачи.
- Спасибо! Теперь живем! - Обратился он к щедрой попутчице.
Завязался доверительный разговор. Спрашивала она. Он отвечал коротко, точно: "Я красноармеец, член РСДРП большевиков с 1917 года. По профессии слесарь-инструментальщик. Бывший сирота. Работал с восьми лет. Воевал с тринадцати. Теперь возвращаюсь в местечко Златополь продолжать революцию. А зовут меня Мойше Рубинштейн, что значит очень драгоценный камень". Надо заметить, Мойше всегда был свойствен неизвестно почему некий скромный юмор.
- Как это Рубинштейн? - удивилась собеседница. - Не брат ли ты, случайно, Юдифи Рубинштейн?
- Как же, была у меня сестра Юта, но давно уже исчезла на каторге.
- Никуда она не исчезла, - возразила женщина. - Я с ней каторгу отбывала в Туруханском крае. А потом она бежала с каторги зимой и, видимо, погибла, железный и пламенный товарищ была. Но теперь, думаю, тебе, Мойше Драгоценный камень, не в местечко надо ехать, а учиться - в Москву. Вам - молодым коммунистам самое главное теперь - учиться.
- Какая учеба! А кто меня кормить будет? Надо работать и на хлеб зарабатывать: у меня хорошая профессия. Да и революцию продолжать на местах надо: так сказал наш комбриг.
- Комбриг прав. Но что может совершить малограмотный человек? Нам необходимы высокообразованные кадры из рабочих. А все житейские трудности мы решим: я - парторг Коммунистического университета. Нам такие,
как ты, студенты позарез необходимы.
- Что Вы! Я ведь еле-еле расписаться могу, совсем малограмотный.
- Тебе помогут во всем разобраться. Думаю, ты справишься. Брат Юдифи Рубинштейн обязательно справится, победит все трудности.
Так Мойше оказался студентом Коммунистического университета. Получил обмундирование, место в общежитии, продовольственный паек. Был
зачислен на факультет, где готовили национальные кадры партработников для Западной Европы: грядет ведь мировая революция.
Жизнь пошла дикая. К Мойше прикрепили образованную Дину Беленькую (между прочим, жгучую брюнетку) - для ликбеза. Покоя не было ни днем, ни ночью. Мойше покидал красный уголок, где занимался с Диной и готовил уроки, только чтобы поесть или вздремнуть: спал четыре часа в сутки. Начали с письма и арифметики. Через три месяца проходили уже иврит, историю и литературу еврейского народа, русскую классическую и современную литературу. Историю партии сдал без особой подготовки, так как лично участвовал в ней.
Через полгода Мойше стал одним из лучших студентов, секретарем партячейки факультета.
Через два года университет расформировали за явное вольнодумство студентов, да и мировая революция, видимо, откладывалась. Кое-кого арестовали. Других отправили по месту прежнего жительства. Мойше как старого партийца, красноармейца, коренного пролетария с почти высшим образованием направили секретарем парткома крупного сталелитейного завода на Украине.
На новом месте жительства и труда теперь уже Михаил Ефимович Рубинштейн не стал греметь речами, а занялся вплотную бытом рабочих. По его настоянию устроили добротное общежитие для бездомных трудящихся. Улучшили условия труда на производстве: промыли стекла в цехах от вековой копоти, организовали горячее питание в перерыв на рабочем месте, душ после работы, продуктовые наборы для заводчан. Поднатужились и методом народной стройки обустроили стадион для заводской молодежи. Завод явно повысил показатели, постоянно выполнял план с превышением. Наладилась жизнь не только общественная, но и личная. Дело в том, что Михаил Ефимович женился на той самой Дине, которая, можно сказать, родила его для новой жизни, превратила из неотесанного местечкового паренька в довольно образованного и культурного человека. Само собой разумеется, вскоре родилась доченька Юдифь. Жизнь, кажется, начинала улыбаться Мойше. Не обошлось, правда, без анекдотов. Так однажды, будучи еще беременной, женушка Дина начиталась знаменитого американского юмориста О. Генри и - ночью в разгар зимы - потребовала у Мойше апельсинов. Встревоженный Михаил Ефимович бросился по ресторанам: нигде апельсинов не было, были очень симпатичные яблоки. Наконец часа в три ночи он поднял с постели одного зав.склада, давнего приятеля, - у того оказались на складе апельсины для высшего начальства области и он, так и быть, отпустил килограмм Мойше. Когда счастливый Мойше высыпал апельсины Дине прямо на постель, она слегка растерялась, а потом, опомнившись, капризно заявила: "Я же просила яблочко!"
Но когда это, спрашиваю я вас, жизнь улыбалась нашему человеку, чтобы при этом не показать свой звериный оскал?
Умер Ленин. Начались перемена в партии и стране. Чистка следовала за чисткой. Наступил знаменитый 1937 год. В самом воздухе повисли тревога и страх. Людей хватали без разбора, особенно, старых партийцев. Оно и раньше хватали, но не в таких же масштабах. Дошло до того, что Михаил Ефимович, уходя на работу, прощался с семьей как бы навсегда. А уходя с работы, прощался так же с сослуживцами. И дома и на работе стояли саквояжи с необходимыми вещами: бельем, мылом и т.д., потому что, известно, при аресте не давали время на сборы. Так жили в то время все руководящие товарищи. Все знали об арестах, но что можно было поделать?!
Разумеется, вскоре Михаила Ефимовича замели. Трибунал долго не разбирался - пришили КРД* и "высокое звание" врага народа, а также 15 лет в лагере строгого режима. Началось "хождение по мукам" - пересыльные лагеря, а там и строительство заполярного Норильска.
О том времени Михаил Ефимович никогда никому не рассказывал впоследствии, а если его уж больно настойчиво расспрашивали - любопытствующая молодежь, - он хмурился, замыкался и из глаз у него непроизвольно лились слезы.
Если и рассказывал он что-либо о времени заключения - то непременно нечто веселое, анекдотичное. Например, как он однажды участвовал в натуральной краже. Дело в том, что уже на месте - в стационарном лагере у них сложилась дружеская компания: бывший секретарь обкома, русский, бывший директор завода, украинец, бывший секретарь парткома - сам Мойше, политические заключенные, вполне приличные люди. Это понимали даже вертухаи лагерные. А потому именно эту компанию "врагов народа" занаряжали обычно для деликатных работ - где требовалась кристальная честность. Так они и попали однажды на склад кондитерской фабрики, разумеется, для работы по сортировке, упаковке и отгрузке сладостных изделий. Кладовщица предупредила их: "Ешьте от пуза, но с собой - ни крошки".
"Ну, ели. Да много ли съешь? - Рассказывал Михаил Ефимович. - Решили в конце концов украсть немного конфет: когда еще на такую лафу попадешь! Сказано - сделано. Разработали план кражи: на проходной после работы обкомовец вспомнит, что забыл рукавицы на складе и вернется за ними, наполнит рукавицы конфетами и передаст их - как бы подержать - директору, за это время пройдет шмон на проходной. Директор в свою очередь передаст рукавицы Мойше, чтобы миновать проходную. Мойше окликнет обкомовца и передаст ему мимо вахтера якобы забытые рукавицы с конфетами, а потом сам пройдет обыск на проходной. Все сделали, как задумали. Но вот когда дошла очередь до Мойше передавать рукавицы, он вдруг замешкался, сильно покраснел, вернулся на склад и высыпал конфеты в ящик. Все трое были в холодном поту. Так и закончилась бесславно та кража".
Судьба улыбалась "врагу народа" Мойше Рубинштейну даже в заключении. Поначалу, когда строили город и обогатительный комбинат, все были, естественно, в одном положении: лом, кайло, лопата - грызли вечную мерзлоту, месили раствор, таскали носилки, тачки. Но когда комбинат в основном построили, судьбы троицы приятелей разошлись, потому что комбинату потребовались специалисты. Обкомовец и директор в ссылке уже остались разнорабочими на подхвате, так как у них не было никакой специальности, кроме руководящей. А Мойше, слесарь-инструментальщик, был затребован в механический цех комбината.
В первый же месяц работы Мойше заметил, что токари и фрезеровщики тратят уйму времени и сил на заточку резцов и фрез. Тогда он смастерил легкую тележку-столик и принялся объезжать работяг: соберет у всех затупившийся инструмент, а им даст уже заточенный. Пока люди трудятся у станков, он приведет в порядок резцы и снова развезет по местам, - и так два-три раза в смену. Простои станков резко сократились, производительность выросла, люди стали меньше уставать и нервничать: ведь от выполнения нормы прямо зависело содержание продовольственного пайка. Начальник цеха стал присматриваться к работе Михаила Ефимовича, а однажды спросил: "Так, может, ты и чертежи читать умеешь?" "Могу." - ответил Мойше. И его назначили сменным мастером. А так как в его смене работали успешней и выработка возрастала, то, когда начальника цеха перевели директором нового мехзавода, он забрал Михаила Ефимовича Рубинштейна с собой -начальником механического цеха.
С первого же дня работы на новом месте Михаил Ефимович принялся обустраивать цех, как прежде на Украине: чистота, порядок, внимание к людям. С утра Михаил Ефимович первым делом вместе со сменным мастером обходил рабочих и в тот же день устранялись все неполадки, решались все проблемы, доступные начальнику цеха. Рабочие уважали дельного начальника, а не боялись.
Вспоминался Михаилу Ефимовичу такой случай. После смерти Вождя режим в ссылке смягчился, разрешили редкие свидания с близкими. И вот в Норильск приехала родная жена Дина с дочуркой Ютой. Сердце рвалось увидеться. Но это был конец месяца, квартала и года. В дирекции заявили: "Никаких отпусков, пока не сделаешь план. Ночевать в цеху! Кровь из носа! - Но план на бочку." Вот они родные - рядом, в гостинице, а не увидишься: семнадцать лет разлуки - и годовой план... Михаил Ефимович осунулся, потемнел лицом, но никому ничего не сказал, не стал дергать работяг: и так им несладко. - Сами что-то узнали: то ли сменный проговорился, то ли секретарша директора шепнула подружке-нормировщице. Только после смены второй многие остались в третью смену, хотя их об этом не просили... Через три дня такой работы план был выполнен на 101%. "Иди, Ефимыч, к своей семье", - пробурчал директор завода, отводя глаза. И он пошел, побежал, ног не чуя под собой. Вот они, родные: в вороненые волосы жены вкрался сверкающий иней, а маленькая Юдифь - вот она, рослая, яркая девушка, взрослая и незнакомая...
Дважды еще навещали Михаила Ефимовича родные - в разгар заполярной
ночи. А там и XX съезд партии, и разоблачение "культа личности", и реабилитация, и свобода! Более того, реабилитированным зекам выплатили денежную компенсацию за все время заключения (тем, кто выжил). Вместе с зарплатой и наступившей пенсией набралась приличная сумма: езжай, куда хочешь, селись, наслаждайся свободой. Солнце воссияло над полярной ночью жизни реабилитированного "врага народа" Мойше Рубинштейна.
Вместе с давними приятелями - "обкомовцем" и "директором" - решили поселиться на старости лет в одном тихом и приветливом южном городке-
курорте. Кстати сказать, от реабилитации больше выиграли "обкомовец"
и "директор", так как их зарплаты до ареста были значительно солиднее, чем у "секретаря парткома". Но не об этом речь: денег теперь хватало. Приехали на курорт, сняли временное жилье, составили негласный кооператив, принялись за строительство общего дома на каменистом, выделенном властями участке. "Обкомовец" и "директор", разумеется, в строительстве не разбирались. Прорабом единодушно назначили Ефимыча. Теперь Мойше дневал на стройке: заказывал проект, обговаривал устройство жилья, добивался, чтобы создали филиал рая, мечту на три семьи. А там договаривался с рабочими-леваками, доставал кирпич и раствор, заготавливал трубы и сантехнику. Короче, забот хватало.
Наконец дом построен: высокие потолки, огромные светлые окна, просторные комнаты - в два этажа, раздельные туалет и ванная - живи - не хочу! Завезли шикарный чернозем, разбили сад, установили ажурную беседку для коллективных чаепитий. Построили даже комфортабельную будку для овчарки Альфы, которую щеночком привезли с собой из Норильска (подарок начальника охраны комбината). Можно наконец насладиться мирной старостью, позабыть ужасы и невзгоды судьбы...
У Михаила Ефимовича открылся рак желудка: лагерь не желал отпускать
своего узника. Мойше таял на глазах. Даже и теперь, после ужасной операции он пытался шутить, жалко как-то и бледно улыбаясь: "У всех людей целый желудок, а у меня - четверть, прямая экономия".
Был май. Во всю цвела сирень. Яблони расплескивали во вселенной серебристо-розовый аромат. Мойше умирал. Над его постелью склонились две женские головки: серебряная - Дины и вороненая - Юдифи. Слабело дыхание умирающего, но все еще теплилась улыбка на бескровных губах: человек умирал у себя дома, в своей семье, на участке родной земли.
Мысли о будущем и прошлом больше не тревожили его...
А в это позднее время в цветущий сад вкрадывалась чужая тень: молодой человек, член местной организации "патриотов" с явным фашистским оттенком отважно шел "на дело". Еще вчера он похвалялся в компании таких же лощеных, хорошо тренированных и модно одетых молодых "боевиков": "Здесь у нас укоренился один старый еврей. - Так я буду всегда и всюду появляться на его пути, как страшный сон!" Слушатели восхищенно ржали.
Теперь молодой человек достал из полиэтиленового пакета кисть, обмакнул ее хорошенько в принесенное с собой ведерко с мазутом, аккуратно
вывел на лунной стене дома: "Жиды! уберайтесь в свой израель!"
На странные "действия молодого человека равнодушно глядела полная майская луна... и удивленно - юная немецкая овчарка, дочь тех самых волкодавов, что стерегли и облаивали день и ночь вымирающих зеков. На счастье молодого человека, Альфу не научили хватать людей за горло и рвать внутренности, как учили недавно ее родителей. И она недоумевала теперь, зачем молодой и кажется симпатичный человек пачкает здесь этой ночью чужую чистую и умирающую теперь жизнь?
Что сказать в заключение этого нелепого и бедственного повествования? Все и без того ясно. Просто захотелось почему-то вспомнить и рассказать вам, дорогие читатели, все, что мне известно о добром, скромном и милом человеке Мойше Рубинштейне, прошедшем достойно бурю и боль нашей длящейся жизни.
Кисловодск, 2004г.