Страницы авторов "Тёмного леса".
Пишите нам! temnyjles@narod.ru
Напрасно Злые Колдуны
Молчат средь ёлочных игрушек,
Нас душат хохотом подушек:
Нам снятся розовые сны.
А мы... уже нашли друг друга.
Ты - ветвь, стучащая в окно,
Когда там снег уносит вьюга.
Ты птица в чёрном домино.
И в этом нет моей вины.
В вечернем синем сне летая,
Ворон кричащих тонет стая,
И, молча, злятся Колдуны.
В Лиловом тумане плывёт Голубая Планета, то пропадая в густых его клубах, то проясняясь, умытая алмазною росою... Капельки сверкают пронзительно гудящей голубизной на ветках чёрных от весны каштанов, на ледяных от зимы ветках тополей.
В каждой капельке вспыхивает солнце, белое, голубое, розовое... колкие, острые лучики разрывают мрачный туман... Голубая Планета торжественно поднимается над Туманом - и море Белого Света!
Утром было пятнадцать мороза, скрипучий снег и лёгкая пелена облаков.
Яркое январское солнце к полудню ударило лучами - будто пальцами по белым клавишам рояля... и льдом покрытые ветки тополя за окном вдруг начали сверкать удивительными драгоценными каменьями: белые, золотые и - самые таинственные - голубые огни... Это капли чистой воды!
Никто не даст миллиона за эту груду бриллиантов: никто не видит этого богатства: все покупают и продают.
А это только дарится.
Чем больше отдаёшь, тем становишься богаче.
К чёрту стягивающие душу металлические браслеты, давящие пальцы кольца, душащие сердце цепи, к чёрту деньги, нищие духом!
Да здравствует солнце!
Это приключение начинается вкрадчивым голосом.
Тихо!
Всё только шепчет, шорохи в саду.
Тихо! Тихо, тихо, тихо...
Когда стихает возня, упрёки и слёзы, и ты остаёшься наедине с собой, к тебе, маленькому, тихому и доброму, спускается Волшебник и открывает свой звёздный плащ... Это не сон, поверь, - только поверь - и ты уже мчишься в этих звёздах!
Здесь ты найдёшь своих друзей, старых и новых, снова влюбишься - но не говори об этом никому, слышишь, никому на свете! Когда вернёшься - не забудешь, не предашь, не оставишь своих друзей. И поймёшь, что ты, собственно, не вернулся из этой сказки и, наверное, не вернёшься никогда.
Не жалей.
Что ты оставил там, за порогом мечты? Поверь, невидимые и лёгкие руки Илей сняли с твоих плеч только то, что невозможно в Волшебном Мире.
Смелее же... читай!
Вначале пустота была просто чёрною, потом высеребрилась звёздами. Огромный подвал - этот Космос, ведут в него лунные дороги и звёздные острые лучики. По этой лестнице можно подняться... осторожно ступая по хрупким оранжевым, голубым и изумрудным ниточкам, можно выйти из этой пустоты к огромной Чёрной Стене. Это тоже пустота, но она прочнее самых твёрдых нейтронных звёзд.
У Чёрной Стены стоит человек, сокрушающий её Серебряным Молотом.
Узнали?
Это Максвелл.
Страшный скрежет чёрной Стены, грохот в свете мигающих звёзд, чёрные куски пустоты и стремительные искры - фотоны.
Удар!
Огненные брызги искр!
Ещё удар!
Медленно проплываем вокруг Великой Кузницы... Огненные молнии змеями перебегают дорогу, уносятся в бесконечность или стремительно разбрызгиваются по Стене.
Зачем он колотит пустоту?
Что там, за этой мрачной Стеной?
Разлетаются искры и превращаются в Новые Звёзды. Это Волшебство.
Но тотчас мы возникаем у Белой Стены Вселенной... Голубые деревья с оранжевыми шарами и белыми цветами, нарисованная на шёлке изумрудная травка, гомон малышей, в панамках и с сачками. И три весёлые бабочки, порхающие вверх и вниз.
Теперь возьмите и отмерьте пальцами половину расстояния от Чёрной до Белой Стены... Только не берите обратное расстояние: Вселенная не так уж кругла, а Чёрная Стена с обратной стороны есть то же самое, что и Белая Стена. Я знаю поэтому, чего может добиться Серебряный Молот Максвелла.
Не стучите: тихо, тихо, тихо...
Это не поможет, ведь вы уже отмерили семь пядей и попали в самый центр Вселенной.
А в этой середине мира вместо алебастра смешан с грязью белоснежно-сахарный мрамор, несделанная статуя Человека.
Вокруг этого монумента железным каркасом переплелась какая-то странная галактика, явно не наша... Ты ищешь Землю? Напрасно, здесь уже нет её, ты покинул её и находишься в Совершенно Другом Волшебном Мире.
"Когда-то я был человеком, обыкновенным глупым человеком. И, стало быть, безгрешным. Думал, что в Ад попадут те, кто жил неправедно на Земле. Но всё позабыто, все лица одинаково незнакомы: похоже, что Рай выдуман для каждого из нас в отдельности. Мы утрачиваем способность видеть других людей. Мы забываем о земле. Да как её помнить здесь, в Раю?
Вы думаете, ей есть, что помнить, душе? Был, был уже День Суда.
Но Рай - это не будущее и не прошлое мира, это не параллель его временному потоку.
Те, кто только ещё будет жить, уже встречаются мне в Раю... Значит, им дана уже безгрешная жизнь. А, впрочем, ничего это не значит. Каждая душа слышит лишь себя. Значит, незамеченным для нас останется переселение её в Ад после земного инобытия.
Здесь, в Раю, нет смысла различать Было и Будет. Мы за той чертой. Прошли чистилище и многое поняли.
Как это с научной точки зрения? Рай - это нечто похожее на дополнительные измерения обычного четырёхмерного мира... правда, тот мир, который земляне считали четырёхмерным, явно более многомерен... Где-то в начале третьего тысячелетия такое открытие было сделано, и обитатели двадцатого века сильно удивились.
Рай похож также на особый фридмон, цветной в сравнении с физической вселенной. Но, если знания расползутся в обе стороны бесконечности, они не найдут Рая нигде.
Рай похож на уголок Души. Правда, в таком случае следовало бы считать, что его нет на самом деле... Но что такое - не быть на самом деле?
Итак, Бытие Рая сопряжено с указанными сферами узами сходства. Поскольку же эти сферы далеки друг от друга, лежат на разных ступеньках разных лестниц, да и не лестниц вовсе...
Мне говорят, что в бесплотном мире духов нет ни вещей, ни цветов, ни форм, ни звуков... Текстиль идей тончайших ощущений образует неделимое единство Души и Святой Среды. Кажется, что здесь, за чертой вечности, всё теряет смысл. Прежний смысл.
Но не спеши!
Это, всё же, Вечность".
Он устал и уснул.
Красно-золотые узоры тепло струящихся со стен занавесей, более яркие золотые узоры софы, изумрудно-зелёная подушка, тихо плыли в его высокой келье... Коричнево-золотые ромбиками шторы плавно обтекали синие в сумерках окна... Шёл хлопьями белый снег.
Он погружался в сон, будто падал в эту синюю пропасть, увлечённый прекрасной музыкой.
Я сумерки в синем тумане
Рисую в вечернем стекле.
По городу ползают светлячки-огоньки,
Зелёные, жёлтые, красные, белые, синие,
Мигают. Гаснут и вспыхивают.
Это автомобили, будто ёлочные игрушки,
Сверкают огнями в густых, сочных сумерках,
Рисуются в синем вечернем стекле.
И неподвижные фонари, и окна домов,
Витрины магазинов,
И окутанная цветным маревом
Разноцветная вязь рекламы...
Было здесь Всеведение, Всевидение и Всемогущество.
Не было мудрости за чертой Вечности. Может быть, надо было остаться человеком? Или стать гением?
А что - гении? Гении - это просто слишком люди.
Конечно, разве мог выглядеть Рай иначе? Существует только один способ сообщаться с этой Обителью Духов - Вера, или Сила Души. Вера - если это не уверенность и не достоверность - есть движение души в чувствах и ощущениях навстречу бесконечной трансцеденции...
Ну, так поверьте.
В рёве ветра и грохоте волн голос капитана казался обрывками паруса, сорванного бешенным ураганом.
- Матрос!
Ловкие матросы муравьиной стаей лезли по грохочущим металлом канатам, спеша обогнать неожиданную беду, спасти обезумевшие и хлопающие на реях паруса и звенящие струны бегущего такелажа...
Матросу, первому достигшему цели, удалось, наконец, освободить заклинивший в шкиве трос, но удержать его он не смог... Ветер рванул парус... Матрос попытался отвести от себя трос так, чтобы увеличилось касание о рею, но парус уже чувствовал себя свободным... ударил матроса в грудь, струной каната перебросил через рею, в обратном хлопке скрыл от нас его крохотную фигурку, будто выстрелил... И больше мы его не видели.
Будто улетел с ураганом он на низкое теперь небо, туда, где клубились прямо над волнами свинцовые косматые тучи, вскипая до небес слёзно-солёными брызгами...
Конечно, знал каждый из нас, не далее двухсот ярдов упал он в кипящее море, ошеломлённый страшным ударом и полётом, руками ещё хватающий воздух, пену и воду... Словно клочок бумаги, вбил его гвоздь ветра в волну, забравшую растерянное тело в себя, волна отгрохотала своим страхом и выплеснула его в пропасть, снова проглотила... и вынырнул он с солёными и мутными глазами на какой-то чистой, пенящейся полянке... только на миг, чтобы вознести его на гребень, где успел он увидеть прощальный силуэт уносящейся в серой струе урагана шхуны... И в последний раз оказался он в пропасти между сшибающимися друг с другом водяными исполинами...
Страшный грохот раздался в его ушах - и больше ничего.
- Человек за бортом! - выкрикнул кто-то.
Капитан, стоявший до сих пор спиной к нам, обернулся... дюймовые клыки, торчащие из оскаленной красной пасти, хищный клюв и пылающие огнём глаза приблизились и дыхнули ужасом:
- Корабль несёт на скалы.
Матросы бежали по палубе, а огромные волны догоняли их, сбивали с ног и швыряли за борт.
Крики ужаса тонули в рёве ветра... Хлопали и рвались пушечными выстрелами паруса...
Меня это словно не касалось: я был привязан к мачте и делил с ней судьбу.
Изустофель выключил магнитофон. Его пугали чарующие звуки, казалось, он сходит с ума... или просыпается.
Но Ангелы никогда не сходили с ума.
Огненными буквами был начертан восход.
С моря лилась прохлада.
Чёрные свечи кипарисов тянулись в яркие ещё звёзды, рассекая пьяную зарю реснистым частоколом очарования и чуда.
Безоблачной безумной ночью откуда-то струился Млечный Путь.
Здесь Рай, сказал себе Изустофель.
Что-то тревожило его, тревожило уже вторую Вечность, хотя и не было уже сил тревожиться, и не было сил умереть.
Хотелось броситься куда-нибудь, взлететь к звёздам.
Но крылья молчали.
Он знал, что твёрдь разверзнется, и будет подниматься к звёздам он в ту же самую Вечность, которая уже прошла, и если будет подниматься он к звёздам, тоже не минует Вечности, которая только предстоит.
Изустофель чувствовал, что его Маленькая Вечность кончилась, израсходовалась, в ней не осталось больше ничего. Ничего такого, ради чего Были Ангелы. Он не испытывал теперь наслаждения от дремы и неги, и Вечный Сон Райского Сада был только наваждением и пыткой; кажется, в Вечности каждого Ангела наступал такой час, такая пора, когда Ангелу хотелось что-то сотворить... А это был Грех, потому что творение было прерогативой Одного.
И сознание этого вело к заболеванию, именуемому Синдромом Собственной Излишности.
Это была Адская Болезнь. Душа Заблудшего Ангела пылала в жаре костров самомнения, билась в истерике испанских сапог, отвисала с криками на растягах и крючьях, билась в затылке неугомонными каплями и отдавалась Вечными Криками Боли.
И тогда Ангел становился Творцом.
Это был Первый Шаг Его Падения.
Ангел становился Дьяволом.
Изустофель выпрямил крылья и полетел. Чёрная тень его послушно скользила летучей мышью, вдруг резко увеличивалась на возвышении и сжималась, падая в пропасть.
Всё время он видел задумчивые глаза Поэта, провожающие его добрым теплом.
Изустофель коснулся высокой росы и опустился на скалы. Там он сидел долго, обняв колени руками и касаясь их подбородком, огромными глазами глядя не в этот мир.
Фиолетовые волны бежали по золотистому полю. Как круги по воде.
Потом разбежались красные, синие и зелёные круги, а в местах, где они пересекались, зажигались радужные алмазы.
Небоскрёбы разламывали чистую голубизну неба, замирали резкими нотами и ослепляли зарешёченным стеклом. Улицей, будто пропастью, катила волна роскошных лимузинов, кривыми зеркалами бамперов искажающая мир.
Бегущая реклама делала сумерки ночью.
Витрины магазинов давили выпуклостью тортов и конфет, мясных фрикаделек и мягких булочек.
Джимми Пейдж поднимался по светлым ступеням своего голоса в небо, и улыбающийся мужчина наливал пузырящуюся пепси-колу.
По тротуарам спешили роскошные шубки, куртки, свитера, жёлтые, красные, голубые...
Какой-то молодой человек в серебристо-голубой длинного меха шубе свалился на тротуар... и, верно, испачкался... Но его закрыла толпа. Вероятно, он встал и, пошатываясь, пошёл по своим делам, пропадая в рекламе "Мартини" и "Наполеона".
Холодная липкая грязь одела Весёлое рождество.
В каждой её частице, оттоптанной спешащими прохожими, отражалась вся улица.
Грязь была очень красива, завораживающе красива: она была и изумрудно-зелёной, и чисто-голубой, и малиново-красной, искрилась и переливалась под ногами прохожих, перебегая тонкими лучиками из их теней в светлую пустоту.
Да, закружились эти цвета ёлочных игрушек чёрным калейдоскопом большого Праздника.
На тротуаре, на самом краешке, стояли двое, двое, не обращающих друг на друга никакого внимания.
Леди в оранжевой куртке и золотого цвета платье. Будто латы украсили куртку серебряные зеркала, каждым её движением болезненно перекраивающие всю улицу, весь Праздник.
...Откуда-то сверху упал малиновый с чёрными точками огонёк, и покатился по сверкающей разноцветными блёсками грязи...
Второй человек, маленький-маленький мальчик лет шести-семи нагнулся и подобрал его. Тогда она и увидела его: грязный и рваный свитер... залатанные не по моде джинсы, широкими и длинными штанинами купающиеся в грязи... шапочка, из-под которой выбивались светлые кудри, необычно худое и глазастое личико.
Он не смотрел на неё, молодую и красивую, не видел золотые колечки с лиловыми и прозрачными камешками, золотые диски в нежных мочках ушей, сосредоточенно вытирая горящую и грязную сигару и свитер.
Лицо его было серьёзно.
А глаза... Глаза его были голубыми-голубыми...
Мальчик взял сигару совсем так, как это делают нищие, элегантно и просто, глубоко затянулся сизым дымом, обнаруживая необыкновенную худость щёк и, вцепившись свободной рукой в свой свитер, глухо-глухо закашлялся.
- Брось, парень, брось, - ровно сказала она, глядя куда-то поверх него. И замолчала, крепче прижимая к груди свою сумочку. Там был пистолет.
Посмотрела на него. Длинные искусственные ресницы жёсткими прутьями излучались от глаз на мраморное лицо.
- Как тебе не стыдно...
Голос был ровен и тускл.
Мальчик пристально посмотрел на неё и... он, всё же, был маленьким мальчиком. И сказал, глядя ей в глаза:
- Стыдно... это как? Когда кушать хочется?
Он повернулся и пошёл, и его сутулость была удивительна, как и его одиночество в этом сверкающем грязью мире.
Было Рождество, Большой Праздник.
Мимо ослепительных реклам и витрин, набитых ёлочными игрушками и прочим, ему недоступным.
Мимо бесконечного потока автомобилей и небоскрёбов, цепкими зубцами вонзившихся в светлое ещё небо.
Мальчик свернул за угол и уселся у решётки, над которой поднимался и раскачивался серо-зелёным духом ядовито-тёплый парок.
Он уселся поудобнее и спрятал зябнущие пальцы под свитером, белыми жемчужными зубами несильно сжимая сигару.
Сигара выпала на решётку, провалилась вниз, исчез её малиновый огонёк, единственно настоящий, его огонёк среди всех этих призрачных бликов.
Мальчик закрыл глаза и упёрся подбородком в холодные колени. Надо было дышать на них, но он уже не дышал.
Изустофель пришёл в себя и посмотрел внутрь августовской ночи. Быстро скатилась Рождественская Звезда.
И сразу со стороны зари поползли небом малиновые дуги, гасящие остальные звёзды. Малиновые, а после разноцветные радуги высветили небо.
Уже совсем густо-синее небо вдруг раскололось, словно купол гигантской обсерватории, вылилась оттуда голубизна, и нежный голос Ангела Сафатаила прошептал ему с сухостью наступившего дня:
Где странствуешь ты, Изустофель? Освободи душу Ангела из темноты сомнения! Я свет несу тебе. Блуждаешь по углам своей судьбы, теряешься в её тайнах! Он сказал: Изустофель должен увидеть тьму!
Перебегал песок из одной Бесконечности в другую, отмеряя свои песчинки, на которых давно уже осела накипь времени.
Час его пробил.
- Откроется бездна, и ты увидишь Огонь, сжигающий нетленные Души.
- Откроется бездна, и ты увидишь Глубины, тающие Души.
- Сомненья, крошащие Души.
- Все муки Ада соберутся возле тебя для того, чтобы ты увидел себя.
За стеклянным фасадом аэровокзала не было видно ничего. Лил дождь, струями бегущий по стеклу, превращая взлётные полосы в каменных змей, а белые лайнеры - в мокнущих распластанных орлов.
Третьи сутки ненастья бродил по переходам аэровокзала Изустофель, иногда заглядывая на себя в зеркала, причудливо расставленные повсюду... И не отличал себя от Светлых Ангелов, мрачно ожидающих погоду, и от весёлых Ангелов Тьмы, кидающих на погоду кости.
Одна и та же музыка, вьющаяся голубой лентой, была радостна одним и грустна другим. Надо было только слушать.
В баре Изустофель встретился с Мальчиком, и они сразу узнали друг друга.
- И что сказали врачи?
- Врождённый порок сердца, - грустно ответил Мальчик.
- Порочное сердце? - себе под нос пробормотал Ангел. "У него! Что же творится в Вечности? Чужой порок, который кто-то должен искупить!"
- Милый Изустофель, не оставляй меня.
- Никогда.
- Ты едешь в Ад?
- Да.
- Это опасно?
- Я могу стать Чёрной Ночью и Долгим Невежеством. Это хуже, чем просто исчезнуть из Вечности.
- Это хуже, чем быть одному?
- Да.
- Возьми меня с собой.
Изустофель молчал. Всё же - имел ли он право?.. Что - право? Оставлять Мальчика в Вечности одного? Взять его в бурю сомнений и страданий?
- Но, - неуверенно сказал Изустофель, - здесь есть вечное блаженство.
Мальчик улыбнулся.
Он что-то знал, этот маленький Волшебник!
- Я не боюсь жить. Ты веришь мне?
- Я не могу тебе не верить, - так подумал и так сказал Изустофель.
- Мальчик с вами? - спросил пожилой усатый Дьявол в лётной форме.
- Мой-мой, - поспешил ответить Ангел. Мальчик прижался к его ноге, обхватив её руками и крепко вцепившись в брючину.
"Не бойся!" - подумал Изустофель.
- Так, значит, вместе? - задумчиво произнёс Дьявол. - А сомнения и страдания?
- Сомнений нет.
И они поехали в прозрачном басе по тяжёлым плитам взлётной полосы.
Всё наполнено было мерным стуком часов и ворчанием пружин. Циферблаты мерцали, зубцами касаясь, вертелись бесшумные шестерни, толчками поднимаясь и опускаясь, вздыхали изящные рычаги, сплетающие металлические струны в фантастические узоры, и казалось, что весь этот мир так громоздок, что давно уже должен был остановиться... Но дверь за дверью поникая в него, оказываешься в нежнейшей пульсации живого, дышащего теплом и добротой.
Матрос подумал, что просыпается.
Но он шёл в этом звяканье часов и гулком бое сердца, отворяя дверь за дверью, и никого не мог найти. Пусто было.
Иногда ему казалось, что так и останется в этом мерцании звуков и чувств и не попадёт никуда. Но волнение подсказывало ему что-то, звало и тянуло вперёд.
Мы, мечтающие о Покое и Блаженстве, видно, неправильно понимаем Вечную Справедливость.
Да, сердце подсказало ему всё верно: за голубой и прохладной дверью, светящейся с той стороны, был безмятежный розовый Сад.
В розовых и белых цветах, в пышных и нежных ветвях сидели в голубых и серебряных полупрозрачных накидках златокудрые очаровашки, играющие на малюсеньких скрипках.
Ему хотелось сесть под дерево и уснуть. Только не знал он, не сон ли это...
Он шёл по перине из нежных лепестков так свободно и быстро, что, легко их касаясь, будто летел...
На поляне его ожидала Принцесса.
Она была прекрасна.
Таможенники Ада были приветливы и улыбались.
- Вас ждёт Прекрасная Принцесса, - сказал им Дьявол Сердца.
Её портрет сиял не только красотой, но и добротой.
Здесь хотелось почему-то быть человеком.
Здесь был Ад?
Всё улыбалось Мальчику.
Мальчик... Мальчик тоже улыбался.
- Сегодня чудесный день, - улыбался Дьявол сердца. - Кто знает, завтра может быть буря. Или Туман.
Голубому небу кивали согласно кудрявые деревья, и, словно довольные котята, потягивались в бархатной траве крутобокие холмы.
- Здесь, всё-таки, Ад, - повторил Дьявол Сердца.
В Аду было спокойно и чисто. Играла какая-то музыка. Весёлая и грустная.
"Бывает ли так?"
А Мальчик знал, что это так.
Он смеялся и бежал по поляне ромашек.
Изустофель побежал за ним, оглянулся:
- Можно?
- Конечно, - здесь нет дорог - идите, куда хотите. Всевидящего Ока нет. Ваши сердца буду слышать я, но это не значит, что я буду подглядывать за вами... Просто, вы не будете одиноки... Когда захотите - придёте в розовый Город, где живёт Принцесса Ада.
- А где он? - крикнул Изустофель, потому что фигура Дьявола таяла в голубой дали.
- Когда захотите... - донеслось до него, и они остались сами.
Они с Мальчиком бегали в лугах.
Долго-долго шли.
На ферме пили молоко.
Хромой Бес смотрел, как они пьют, и гладил задумчивую корову. Одет он был просто, по-крестьянски.
- А как же Зло? - спросил вдруг Изустофель.
- Никто и не говорит, что Рай - источник Зла, - пожал плечами Хромой Бес. - Неплохо, может быть, было бы без Зла, - он словно самому себе говорил это, вдумываясь как раз в то, чего не договаривал. - Но вот увидеть Зло в себе: вот Ад.
- Спасибо, - встал Изустофель, немного выждав из вежливости, но Хромой Бес сказал всё.
Были, всё-таки, дороги в Аду.
Одна из них, посыпанная золотым песком, убегала в аккуратные зелёные холмы и поля, а по ней катилась белая карета, увозившая Матроса и Принцессу. Всё было сказочно красиво - это голубое небо с кучками пушистых облаков, эти холмы, похожие на крутые бока Зелёного Оленя, эта золотая дорога, ведущая неизвестно куда, несказочный принц в матроске и сказочная Принцесса Ада.
Солнышко светило, лучи его, будто спицы огромной колесницы, бежали в окнах кареты...
Принцесса смотрела прямо перед собой и загадочно улыбалась.
Матрос косился на неё и молчал. Молчал и мучительно хотел что-то сказать, или хотя бы спросить.
Что было? Но это надо было спрашивать у него, а он всё забыл.
Что означала их встреча здесь? Может быть, это и есть сказка о любви, может быть, это его мечта о любви?
Но разве можно было расспрашивать эту милую сказочную принцессу, которая и сама, наверное, тревожилась, не зная, к чему всё это...
Матрос рассеянно смотрел в окошко кареты... как бежали неуклюже толстенькие холмы с зелёными боками, телеграфные провода, поднимаясь и снова опускаясь, как мелькали пунктуальные столбы, отсчитывающие что-то и грозящие ему пальцами... Под серебряными колёсами кареты слился в золотой ручей шёлковый песок дороги.
Холмы вдруг отпрянули и убежали от кареты прочь. Густою медлительностью потянулись лоскуты полей. Они тянулись к карете кривыми линиями, полосами, расширяющимися вблизи... и вблизи скачущими, будто спицы колеса-горизонта.
Золотая Дорожка поднялась над полями и поплыла в воздухе. Внизу медленно тянулись поля, и даже самые высокие кроны деревьев остались где-то там.
Дорожка была уже не из песка, а из тонких, хрупких лучиков, ломающихся в звонких копытах белой шестёрки...
Внезапно снова появились холмы.
Крутые, они шеренгами уходили прочь от дороги. А на склоне каждого из них суетилось по человеку.
- Что это? - спросил Матрос, щурясь.
- Посмотри, - прикоснулась к его руке Принцесса, и он увидел одного из тех людей.
Дрожа от напряжения, мужчина удерживал огромный камень, ползущий по склону.
Обнажённый торс его был покрыт серой пылью. Струйки пота стекали по телу, бежали по лицу. Слипшиеся, мокрые волосы придавали ему ужасный вид. Черты лица исказились в нечеловеческом усилии...
- Что это? - глухо повторил Матрос. - Это Ад? - и он сжал маленькую ладонь сказочной Принцессы.
- Да, это Ад.
Принцесса смотрела вдаль каким-то затуманенным взглядом.
- Этот человек сочиняет Музыку, наконец, произнесла она.
- Музыку? - с сомнением спросил матрос.
- Да. Настоящую музыку.
- Но это камень...
- Даже вкатив его на вершину, человек не достигнет ничего. Муки творчества вечны.
- Кто приговорил его?
- Он сам.
- За что?
Принцесса не ответила.
- В чём же тайна?
- Здесь нет тайны.
И текла золотая дорога дальше. А на горизонте множилась и дробилась, повторяя себя Плеяда Сизифов.
- Так вот он каков, Ад! - сказал себе Матрос. И задумался.
Ему показалось, что он стоит перед огромной крутой горой рядом с огромным страшным камнем, грозящим придавить его уже сейчас, у подножья. Здесь.
- Сам судья себе! - раздумывая, продолжал он.
Принцесса загадочно улыбалась.
Солнце пряталось за горизонт, зажигая золотую зарю.
В лучах его увидели они Розовый Город.
- Это Розовый Город, Центр Ада, - ответил им Дьявол Сердца. - Правит им, как и всем Адом (если только это можно так называть) Принцесса.
- Как, - удивился Изустофель. - Принцесса!
- Не удивительно, - пробормотал Ангел. - Я всегда сомневался, что Ад связан с мужскою силой...
- Не спеши, Добрый Ангел! - Мальчик посмотрел снизу в его глаза. - Мы ещё не видели Ада.
- Ад - это такое же место на карте Имажинального мира, - просто объяснила Принцесса, - как и все другие места.
- Как Земля? - широко раскрыл глаза мальчик.
- Как Рай? - невольно вырвалось у Изустофеля.
Принцесса улыбнулась.
- Мне говорили, - наконец, подумав, ответила она, - что Рая вообще нет.
- А Земля? - ещё раз спросил Мальчик.
- Земля бежит в сиреневом тумане, - загадочно ответила Принцесса и посмотрела на фотографию Великого мага. Фотография кивнула.
- Я вижу, как горят костры! - сказала Принцесса и простёрла руки над кипящим котлом.
- Спит Земля в Сиреневом Тумане!
Отблески пламени очага плеснулись в лице её, в её белокурой головке, в её золотой короне, в огромном, тёмном тронном зале.
- Спят люди, а кровь льётся... Это она даёт сиреневый цвет Туману и Сну...
Спят люди, шумят дубравы... Это они дают сиреневый цвет Туману и Сну...
Спят люди, поют в голубом небе птицы. Это небо даёт сиреневый цвет Туману и Злу...
- Сегодня Воскресенье, начало новой жизни, - говорила Принцесса, и было тихо-тихо в пустом и чёрном, огромном каменном зале.
- Завтра мы едем смотреть наши владения, - наконец, облегчённо сказала она и улыбнулась.
В зале зажгли факела, и стало светло.
Словно сохнущие лужи, таяла и вытекала из дальних уголков темнота... Зеркальные плиты сияли ослепительной чистотой.
Ровно играл клавесин.
Изо всех дверей потянулись придворные, черти, совсем не похожие на чертей, в старинных, эпохи Людовика Великолепного, камзолах, чулках, париках с косичками кавалеры, в пышных голубых и белых платьях ослепительной красоты дамы.
Принцесса положила руки на плечи Матроса и посмотрела ему в глаза. Он и здесь оставался собой.
К мальчику подбежал Большой Чёрный Пудель, что-то хотел сказать ему, но не сумел.
Назавтра был Понедельник.
И, вправду, всё было похоже на Землю: утренний туман был свеж, он медленно таял в солнечных лучах, исчезал неизвестно куда. И исчез весь, а утро всё было ещё пустынным и сонным.
Прошли и наделали луж голубые поливальные машины. Мокрые тёмные улицы поднялись лёгким паром. Начали сохнуть.
Старенькие дворники вышли на улицы в своих огромных фартуках.
Усатый поливальщик лил из шланга снопы бриллиантовых капель на клумбы гиацинтов и роз.
Плыл в пыли
в омут вторник.
Воду лил
старый дворник.
Спрячь в дела
грусть и боль
И расстанься
с собой.
Просыпались улицы, просыпались дома. Улыбались умытые тротуары, и окна блестели, как сама радость, жемчужные зубы!
Шли улицами прохожие, все в солнце и во сне ещё. Гулко отдавались шаги в пустых улицах. Так было тихо.
Поднимался дворец.
Поварята и повар, кухарки и чумазые истопники суетились, стараясь не разбудить Принцессу и гостей.
Звенели, не понявшие ещё, что к чему, кастрюли, скрипели замки и дверные петли, рос и поднимался над дворцом шум дня.
Шумом и людьми наполнился Розовый Город, наполнился обычным днём.
Только нарядные придворные - не подумайте, что они были бездельниками - вышли на улицы провожать Принцессу - властительницу Ада, и её гостей на прогулку по стране.
Все веселились, даже угрюмый шут сказал что-то смешное. Кажется, он сказал, что погода уж слишком мрачна.
И даже заплывшая жиром свиная рожа ухмыльнулась вслед пышной процессии, но вышло у неё это как-то недобро.
Серебряные подковы звенели по усыпанной, будто камешками, золотыми монетами дороге, серебряные колёса рассыпали эти монеты по обочинам, но мальчишки и девчонки, все умытые и чисто одетые, из которых, даже вон тот, рассеянный, и тот не ковырял пальцем в носу, ведь, правда, мальчик? Никто не собирал золотых монет, а какие они были красивые! На одних было нарисовано солнышко, на других - буква "А", на третьих... да что там говорить, не каждый может удержаться от соблазна собрать все эти монеты в мешок и спрятать подальше от света... Но тёмные души не могли отвести глаз от прекрасной кареты Принцессы... Все смотрели на странную фигуру Изустофеля, на Мальчика, Матроса и Принцессу.
- Вы увидите сейчас себя! - смеялась Принцесса. - Все видят себя здесь!
- Неужели? - как-то взволнованно сказал Матрос.
- Да! - лицо Принцессы сияло радостью. - Некоторые, правда, исчезают: это тёмные души.
- Куда они исчезают? - спросил Матрос.
- Не знаю, - пожала плечами Принцесса. - Никто не знает.
- А почему туман? - первым спросил Мальчик.
- Где туман? - удивилась Принцесса.
Было ясно.
- А вот он, - Мальчик показал пальцем.
Они ехали по лесу, в общем-то, по обыкновенному лесу, разве что немного густоватому и темноватому.
- Где? - не понял Матрос.
- Вот! - испуганно сказал Мальчик и прижался к Изустофелю.
Теперь все увидели то тут, то там тускло мерцающие, еле заметные огоньки, медленные лучики между ними, и тёмный лес, тающий в тёмной нерезкости, будто и не было дня, и карета неизвестно куда плыла в Сиреневом тумане.
- Я никогда такого не видела! - испуганно прошептала Принцесса. - У нас так не бывает!
- Не бойся, - обнял её за плечи Матрос.
Изустофель понял, что происходит колдовство...
Карета остановилась.
Из тумана доносились странные всхлипывания, скрипы, скрежеты.
Где-то далеко что-то визжало, выло... в тумане плыли какие-то огоньки, какие-то комья странного холодного свечения, чёрные тени подбирались к карете и дышали вовнутрь тревогой и холодом.
- Мы не должны бояться, - сказал Изустофель.
Что-то зашипело и зацокало снаружи, чёрная тень будто сжалась и отступила.
Изустофель открыл дверцу и опустил ногу... Карета замерла в стоячей холодной воде среди каких-то пружинистых кочек, в чвакающей и затягивающей ноги грязи.
Лошадей не было.
Белые, голубые и розовые ленты, украшавшие их прежде, плавали в болоте.
Карета вздрогнула, передёрнулась и затряслась не то от скрежета, не то от смеха... Она вся исказилась и сморщилась, сжав пассажиров так, словно собиралась их сжевать.
- Мальчик! - воскликнул Изустофель и разжал её колючие челюсти.
Карета злобно хрюкала и тряслась.
Внутри неё что-то булькало.
Матрос стукнул со всей силы в потолок кареты... карета на миг оцепенела. Он выскочил и помог выбраться Мальчику и Принцессе.
Изустофель отпустил карету.
Карета поднялась на дыбы, шмякнулась в болото, окатив путешественников ледяной вонючей водой, и попыталась лягнуть Изустофеля колесом.
Ангел схватил за спицу. Матрос ударил карету ногой... и она медленно укатилась в темноту...
Они стояли по колено в воде этого вонючего болота, в Сиреневом Тумане, в Чёрной Мгле.
Кругом было темно и пусто.
Внезапно перед ними туман рассеялся, и совсем рядом они увидели Каменную Страшную Морду.
Незрячими пустыми глазницами уставилась Голова на них, так что страшно и холодно стало каждому...
- Вот вы где... - медленно проскрежетала каменными губами Голова. - Вот где...
И снова исчезла в тумане.
Однако слышно было ещё её тяжёлое дыхание.
- Что это? - спросила тихо Принцесса.
- Вообще-то, я хотел это спросить у тебя, - улыбнулся матрос.
- Это не Ад! - решительно воскликнула Принцесса.
- Да, на Ад это не похоже, - согласился Матрос и снова усмехнулся.
- Тебе не страшно? - спросила Принцесса у него.
- Милая, теперь мы будем драться!
- С кем, милый? Это колдовство!
- Нас кто-то хочет погубить!
- Я чувствую, здесь Чужое всё. Не знаю даже, знают ли Добрые Волшебники про это страшное место!
- Они спасли бы нас?
- Конечно!
- Отлично. А пока будем бороться сами.
- Мы бессильны. Они могут превратить нас в болотные кочки.
- Нет, - покачал головой Изустофель. - Нас охраняет Верность, Невидимая Волшебница. Только тех может погубить Страх и Ужас, в ком есть разлад, где есть неверность...
- Но выдержим ли мы испытание?
- Конечно! - сказал Мальчик.
Они шли по болоту, взявшись за руки.
- Видите огонёк? - спросил вдруг Мальчик.
- Где?
Это был не болотный призрачный огонёк, от него шли тоненькие тёплые лучи...
- Болотный Попик, что ли? - вглядываясь, пробормотал Матрос.
- Пошли! - решил Изустофель.
На маленьком островке горел костёр, потрескивали сучья в огне. У костра сидел какой-то гном в сером плаще, запачканном тиной.
Изустофель узнал его.
- Это Ангел Субасиан, исчезнувший из Рая!
- Да, это я, Ангел Изустофель. Надо бы сказать, что я рад видеть тебя... Но страшно было бы сказать это здесь. И не рад я никому из Рая. Правда, кто же не знает Ангела Изустофеля, единственного настоящего Ангела - по своему неведению... Я рад видеть тебя, Изустофель! И, клянусь независимостью, я помогу тебе и твоим друзьям!
- Ангел Субасиан! Где же это мы? - спросил Изустофель. Его спутники присели у костра.
- В Раю, дорогой Изустофель. Не удивляйся, это Рай, заброшенный его уголок. Отсюда нет дороги ни в Ад, ни в Рай. Называется это место Городом Сиреневых Вторников, правят им Семь Злых Колдунов.
- Не похоже это на Рай, и на город это не похоже, - с сомнением покачал головой Изустофель.
- Ну, что похоже на Рай - ты ещё увидишь, - Субасиан набил табаком трубку и закурил. - А, вот, Город этот, действительно, странный... В этих болотах начинается Дорога Ангелов в Никуда, в Долгое Невежество и в Чёрную Ночь.
Город этот надо найти, - Субасиан пыхнул трубкой и выпустил шесть голубых колец дыма. - Я помогу вам. Держитесь этих колец. А там... Там вы должны найти дорогу к добрым Волшебникам...
Впрочем, никто не знает, где эта дорога. Говорят, даже, что нет её уже. Затоптали Злые Колдуны. В этом случае Волшебниками должны стать вы...
И исчезло всё - Ангел Субасиан и его костёр.
Остались только голубые кольца дыма, медленно поплывшие в Сиреневый туман.
В самом деле, это было не простое болото. Изустофель и Матрос с Мальчиком и Принцессой на руках шли по колени в воде в том же Сиреневом тумане за неторопливо плывущими Голубыми Кольцами мимо каких-то незрячих мраморных статуй, которые будто шевелились и тянули к ним руки...
Шли они дальше через каменный лес, роняющий в воду тяжёлые листья. Каменные листья тяжело плюхались в воду и мгновенно тонули.
Не было ничего живого.
Даже ветра.
Кольца остановились в Тумане. Изустофель наткнулся лицом на что-то холодное и твёрдое, гладкое, словно стекло. Рядом остановился Матрос.
Мальчик и Принцесса спали.
Кольца вошли одно в одно и начали расти.
Когда они выросли в радугу, холодная твердь вдруг раскололась и дуга её выпала вперёд.
Перед ними лежал Серый и мрачный Город, неровными зубцами башен и острых крыш высоких домов касающийся серого низкого неба.
Кое-где, в узких и маленьких оконцах горел свет, тоже какой-то болотный, холодный и серый. Пахло сыростью.
Это был Город Сиреневых Вторников.
Изустофель осторожно поставил мальчика на каменную плиту, с которой начинался Город, и вышел из болота. За ним вышли Принцесса с Матросом.
- Мне кажется, - сказала Принцесса, - будто я вижу голубые кольца доброго Субасиана.
- Мне тоже, - подтвердил мальчик.
И у костра Изгнанного из Рая Ангела стало немного светлее.
- Надо же! - растрогался Субасиан. - Они вышли и вспомнили обо мне! Разве смогу я забыть теперь о них?
И от костра пробежал тонкий лучик, ласково согрел он сердца странников и запрыгал по башням и крышам Города.
- Что это? - недовольно пробурчал бурмайстр Авесайя, проснувшись. Что-то тёплое кололо его глаза... Он прикрыл лицо волосатой ладонью и одним глазом проследил за лучиком.
- Костёр Субасиана! - скрипнул зубами Авесайя. - Он никогда не светил в этом Городе!
И бурмайстр проглотил тёплый лучик.
Всем стало холоднее.
Субасиан вздрогнул.
- Да хранит вас горячее сердце!
Вздрогнул Авесайя:
- Сердце шалит. Всё стрессы.
И только теперь заметил четырёх странников.
Изустофель с Мальчиком ступили первыми в мрачную тень узких и кривых улиц Города.
Уже не чёрные тени, а какие-то тяжёлые, неуклюжие кляксы с урчанием и хрюканьем бежали мимо них.
- Это обезьяны! - прошептал мальчик, прижимаясь к Ангелу.
- Пожалуй, - негромко сказал Матрос.
Они вышли на маленькую и грязную центральную площадь, посреди которой на каменном постаменте стоял памятник Кубу. Большинство окон было крест-накрест заколочены досками.
- Есть жить где, - отметила Принцесса.
- Надо прописаться, - предложил Изустофель.
- Зачем? - удивился Матрос. - Кому это здесь надо?
- Порядок есть порядок.
Вход в ратушу был свободен: предусмотрительные обезьяны даже двери выломали.
В коридорах ратуши было безжизненно и пусто. Валялись бумаги. На стенах висели плакаты "Летайте самолётами" и "Выиграешь минуту - можешь потерять жизнь", на котором был нарисован отчаянный гражданин, перебегающий железнодорожные пути, по которым мчался не то локомотив, не то самолёт.
Все комнаты пустовали, и в каждой висел большой плакат с изображением белого медведя. Только в последней комнате они услышали чьё-то сопение, ещё не войдя, увидели на стене плакат с мишкой, а войдя, увидели на канцелярском столе обезьяну, стоящую на четырёх. Обезьяна не обращала на них внимания и всё стояла, вытянув шею.
- Нам бы прописаться... - нерешительно начал Изустофель.
Обезьяна отрицательно замотала головой, плавно, совсем по-медвежьи, раскачивая её.
- Здесь очень много пустует домов, - тихо сказала Принцесса.
Обезьяна, не переставая, раскачивала головой.
- Всё ясно, - подытожил Матрос. - Она ничего не понимает.
И они ушли, оставив обезьяну с качающейся головой.
- Сами займём, - мрачно сказал Матрос.
Низкое небо над Городом пролило свою бесконечную морось.
Матрос оторвал доски, которыми была заколочена дверь, и вошёл. В доме было темно, холодно и сыро, будто не жили здесь очень давно. Принцесса развела огонь в камине, и всполохи теплого света заплясали по стенам маленькой залы.
- Я посмотрю другие комнаты, - Матрос поднялся от камина.
- Осторожнее, милый, - Принцесса испуганно вцепилась в его куртку.
- Всё в порядке, - улыбнулся ей Матрос.
В этом доме было два этажа с шестью комнатами. Изустофель сам проверил, нет ли потайных и волшебных входов, которыми могли бы воспользоваться враги...
- Они не войдут сюда, - пообещал Мальчик, обошёл все углы во всех комнатах и прошептал какое-то заклинание.
Зажгли факела, и в комнатах стало светло.
- Вон, где они поселились.
Авесайя взял в руки стеклянный кубок с зелёной пенной жидкостью и посмотрел сквозь него на дом, в котором окна светились тёплым жёлтым светом.
- Это Ангел?
- Да, ну его к бесу. Они тут, как хозяева! - недовольно пробормотал Агрохамат. - Того и гляди - попросят нас отсюда! Затянули на свою голову!
- Ты думаешь, они там были бы нам не опасны? - зловеще ухмыльнулся Авесайя. - Ты забываешь, профессор Чёрной Магии, что мы владеем не только Городом Сиреневых Вторников, но и всем миром!
- Тем хуже, - меланхолически протянул Агрохамат. - Мы лишимся, значит, не только власти над миром!
- Это у тебя метод такой, что ли? - холодно спросил Авесайя. - Ныть до поры, до времени? Что за привычка? Разве мы проигрывали когда-нибудь?
- Это плохое рассуждение, - презрительно посмотрел на него профессор Чёрной Магии. - То, что мы ещё не проигрывали, не заключает в себе обещание новой победы. И, потом, иногда я почему-то думаю, что мы просто постоянно проигрываем, подумай. Зачем мы рядимся в одежды Добра? Не наш ли это проигрыш? Самодостаточно ли Зло?
- Зло в тоге Добра - самое Великое Зло. Это наша стратегия.
- Вот-вот. Если мы откроемся, то от нас отвернутся все сомневающиеся. И что будет дальше?
- Наше торжество.
- Торжество? А, ведь, торжество - это одно из свойств Добра. Всмотрись в себя и в будущее. Что останется нам? Злодеяние к себе? Мы, ведь, знаем, что не станем Добром. Конечно, мы можем превратить в свинью каждого, но не потому, что сильны мы, а потому что в каждом есть уже злодей. Почему же Добро, слабое и беззащитное, вновь и вновь рождается, почему оно бессмертное, почему оно перешагивает смерть, почему, проиграв нам, оно обретает бессмертие, а, может быть, и выигрывает? Мы существуем только как паразиты на Добре - не будет Добра - не будет нас.
- Философствуешь? - злобно прошипел Авесайя. - Ты, смотри, сам не натвори Добра! Что, может, совесть загрызла?
- Не натворю! - ещё более страшно ухмыльнулся Агрохамат. - Я из Зла питаюсь. Но, вот, не натворю ли я Зла тебе?
- Всё Добро от книг, - шипел Авесайя, не слушая его. - Если бы книги горели, мы бы сожгли их!
- Примитивная теория. Примитивные методы, - брезгливо поморщился Агрохамат. - Книги! Сжечь! Хорошо, что твоей глупости не хватает дальше этого! Как рад бы ты свалить всё на книги! И, дай тебе волю, ты сжёг бы не книги, а все существа, обладающие разумом... Но не забывай: Зло есть столько же порождение Разума, сколько и Добро! Не губи себя: Зло против Зла - это уже Добро!
- Мне надоели твои бредни! - вскричал во злобе Авесайя. - Первые лучи тепла согревают наш Город, сердце Злобного Мира, а ты занимаешься науками! Надо действовать!
Агрохамат молчал.
- Дьяволов к Ангелам и ангелов к Дьяволам! - произнёс Авесайя и включил селектор. - Всем Самым Злым Колдунам! Тревога! Авесайя велит к нему лететь, нестись, ползти, идти, ехать!
Через секунду, будто прожектора странного неживого белого цвета, заметались по Городу, и на площадь выскочило пять роскошных спортивных иномарок.
- Вот это да! - Мальчик стоял у окна. - Оказывается, в Городе есть люди!
Изустофель посмотрел на автомобили.
- Не верится мне, - задумчиво проговорил он, - что это люди.
- Потому что они на автомобилях? - спросил Мальчик.
- Не знаю.
- Они что-то замышляют против нас, - тревожно посмотрела на пятерых, стоящих на площади возле автомобилей, Принцесса.
- Мы не можем ждать, пока они начнут против нас действовать, - сказал Изустофель. - Нам надо разгадать загадку этого Города и расколдовать его.
- Возможно ли это? - с сомнением спросил Матрос.
- Каждый из нас может потерять самое дорогое, - Изустофель посмотрел на Мальчика.
- Самого дорогого никто не потеряет, - твёрдо ответил Мальчик и посмотрел прямо в глаза Изустофелю.
В этом мраке наступило утро. Ночью не было ни звёзд, ни луны, утром не было зари, только мрачное зелёное облачко светилось вместо солнца, выливая в улицы густую синеву. Какие-то чёрные тени мелькали в улицах бесшумным хаосом призраков.
- Это день, - промолвил Изустофель. - Нам пора.
Они вышли в эти густые сумерки и пошли узкой кривой улицей. Эта улица была бесконечной, путала их и кружила, и другие улицы не вели никуда. Словно в настоящем Городе, безмолвие резалось звоном и скрежетом трамваев, шипением и рёвом автомобилей, гомоном НЕРАЗУМНЫХ ОБЕЗЬЯН.
ВСЕ ОБЕЗЬЯНЫ БЫЛИ ОДЕТЫ, в ОСНОВНОМ, как-то НЕРЯШЛИВО и ГРЯЗНО, но ВСТРЕЧАЛИСЬ и МОдНиКи, они ПЕРЕХОДИЛИ улицу ВДОЛЬ И ПОПЕРЁК, мешая и ТОЛКАЯ ДРУГ ДРУГА, цепляясь на ходу за поручни трамваев и троллейбусов, выскакивая на ходу из автомобилей, лезли в дома через окна, перепрыгивали через мчащиеся автомобили, друг через друга, толпились в каких-то местах, грубо расталкивая друг друга, оттаскивая и отпихивая, то и дело вспыхивали короткие драки, прекращающиеся побегом одного из дерущихся на крышу...
Они стаскивали друг с друга на ходу шляпы и отбирали сумочки, и это было очень похоже на грабёж, но только всё это они через короткое время выбрасывали без интереса, и слабые тут же подбирали и улепётывали в свои дома.
С сиреною промчалась разукрашенная восклицательными знаками машина, небрежно сбивая нерасторопных обезьян... Она немного и старалась объезжать их, заезжая даже на тротуар, но это, видимо, делалось лишь для того, чтобы не потерять скорости. Изустофель запомнил маленькие холодные и жестокие глаза сидящей в машине обезьяны в форменной фуражке. В этих глазах не было разума, но такие глаза он видел и у людей!
Окровавленные обезьяны с криком расползались с улицы, и никто им не помогал, а тех, которые уже не могли двигаться сами, дворники в алых фартуках кидали в рейсовые автобусы, и без того забитые живыми пассажирами. Неудивительно поэтому было ехать в автобусе, где на сиденьях безразлично тряслись задумчивые мертвецы.
Изустофель, Мальчик и Матрос с Принцессою ехали в таком автобусе, надеясь, что должна же быть, всё-таки, конечная остановка, но шофер вдруг остановил машину посреди улицы, вылез и куда-то умчался, подгребая руками. Остальные пассажиры отнеслись к этому так равнодушно, что наши герои только через полчаса поняли, что водитель не вернётся. Может быть, подумали они, что-то случилось? Но потом стало ясно, что это нормально, соскучившиеся обезьяны одна за другой выпрыгивали из окон автобуса и цеплялись на ходу за окна другого проезжающего мимо автобуса. Иногда и встречного.... Некоторые, конечно, падали под колёса и не молчали там.
Изустофель прошёл к выходу, за ним остальные.
За углом пылали странным фосфорным пламенем два столкнувшихся автомобиля, ревели, визжали и хрипели горящие в них обезьяны, катались по брусчатке успевшие выпрыгнуть, а прохожие трусили мимо, скользя любопытными взглядами и иногда подбирая упавшие кошельки.
Сверкал разбитыми витринами какой-то магазин, они вошли в него. Стоящие за прилавками продавцы кривлялись перед зеркалами, то увешивая себя какими-то тряпками или блестящими штучками, то окрашивая шерсть на голове, морде, хвосте и лапах в какой-нибудь перламутровый цвет, и были от этого ещё безобразнее, страшнее и нелепее.
Полки были забиты всем, чем угодно, но всё было поломано, побито, поцарапано, однако, было новым, вместе с тем. Рядом стояли бутылки с вином и дихлофосом, масло и стиральный порошок, алебастр и мука, краска и одежда...
- Я хочу вот эту игрушку, - сказал Мальчик.
- Продавец! - позвал Изустофель.
Одна из обезьян, всё же, на миг метнула взор в их сторону... а может быть это им только показалось.
Изустофель огляделся. Стены магазина были замалёваны чем попало, а ловкие покупатели иногда воровали с полок... однако если это замечали продавцы они с визгом и воем набрасывались на вора, и редко тому удавалось уйти от расплаты живым: летели окровавленные клочья шерсти, и ничего не было видно. Тело выбрасывали затем из окна, тяжёлый шлепок об асфальт обрывал остатки жизни, если они ещё были в нём.
Потом врывались полицейские обезьяны, хватали стоящих ближе к дверям покупателей и продавцов и волокли их на улицу, а если те сопротивлялись, били их об стенки и двери. Суд был скор.
- Продавец! - снова позвал Изустофель.
Он подошёл к группе продавцов и жестами попросил игрушку.
На него не взглянули.
Было такое впечатление, будто покупатели досаждали продавцам, мешали выполнять им какую-то работу...
Когда Изустофель попытался дёрнуть за рукав одну из обезьян, мажущихся перед зеркалами, он не успел ничего сообразить даже, как был сбит с ног разъярёнными обезьянами, прыгнувшими на него. Матрос успел только заметить, что на Изустофеля напали и покупатели, в секунду расшвырял нападающих, но набросились все находящиеся в зале обезьяны...
- Стойте! - негромко произнёс кто-то, и обезьяны застыли и отошли, казалось, их оттаскивала какая-то сила.
Посреди зала стоял человек.
- Нельзя ТАК убивать гостей, - он улыбался, а в глазах горела ровная жестокость... - Нельзя. Я расскажу им сказку про Донжур Бонжуана.
- Небо было сиреневым, а солнце зелёным. Вокруг до самого горизонта изумрудным зеркалом стыло море. Розовые чайки падали вдоль этой поверхности тоже к горизонту.
"Земля!" - захотел вдруг крикнуть Дон. Но на его утлой лодчонке не было никого. "Земля", - подумал он уже спокойнее, - "Земля".
Чёрная полоска на горизонте.
Дон прилёг и свесил голову за борт.
"Надо плыть к земле".
А, может быть, и не надо. До сих пор он натыкался только на острова, составленные из голых железных кроватей, стоящих по колено в зелёной воде.
"Удивительно", - подумал Дон. Перед ним в воде торчало какое-то зеленоватое усатое лицо. Его отражение.
- Чего я тут?
- Чего ты тут! Чего ты тут! - резкие доходящие до металлического визга крики чайками поднялись со всех сторон... В гвалте исчезали настоящие чайки... а море было также спокойным и гладким, и небо было безоблачным и чистым. Также далеко чернела полоска земли. И только крики.
- А кто это кричит?
- Кто кричит, кто кричит! - пустота, словно играла с ним в прятки, бежала за собой, кусала себя за хвост, снова кричала, заполняя собой всю безмятежность видимости.
"А если это Эхо проникнет в мысли? Ведь голова может и лопнуть?"
Но пустота отвечала на голос. Молчала на мысль. Вела себя, будто подвал с микрофонной стереоакустикой.
Стадо железных кроватей дрейфовало на него. Дону казалось, что на каждой кровати тиражировано по одному удильщику. Все копии - ни одного оригинала. Отпечатки - ни одного отражения в воде.
Но только ступил он на первую кровать - видение исчезло. Остался остров и узкий перешеек шириной три кровати, ведущий криво за горизонт. Мокрые до колен, мятые выше колен брюки серого кремплена, женская вязаная кофточка, заканчивающаяся под мышками, голый загорелый живот и спина - вот весь его скромный гардероб... Хорош был бы утопленник!
Дон пошёл по узкому перешейку... Не стоит говорить о его походке: во-первых, он долго сидел в крохотной шлюпке, а там много не походишь, а, во-вторых, как бы ты сам шёл по железным пружинам и сеткам?
Усы повисли вдоль длинных волос, и Дону чудился крик Попугая из Робинзона или Стивенсона. Такой неприятный крик за деньги.
Он был рослый, и длинными руками хватался за спинки кроватей. Всё время жалел о том, что нет клюшки, не на что опираться.
Дорога из кроватей некруто поднималась над Океаном и уводила куда-то в поднебесье. Но Дону было всё равно: он не знал, что находится в Самом Центре Волшебного Мира, где проживает Злых Волшебников ровно столько, сколько и Добрых. Пожалуй, это было единственно интересное место во всём мире, и Дону предстояло узнать ещё многое.
Попал он сюда по ошибке.
Однажды зазвонил телефон. Он взял трубку и услышал:
- Алло! Это кто?
- Это Дон (Бон).
- А кто такой - Дон (Бон)?
- А я откуда знаю? - удивился Дон. (Порой мы ничего не знаем о себе).
- Ну, так чего же ты подымаешь трубку?
Гудок. Звонок.
- Алло! Это кто?
- А это кто?
- Как, кто? Это я!
Дон поразмыслил.
- Этого не может быть: я тут!
Молчание. Неуверенно:
- А я тут.
Гудки. Вздох.
- К ним не дозвонишься.
- Ещё бы. Линии перегружены рыбами, они все повисли на проводах и молчат, молчат, молчат. Бесконечно молчат. И всё занято, занято, занято. Бессмысленное молчание рыб.
Забулькало, и из трубки поплыли радужные мыльные пузыри. Поплыли по всей комнате огромные, как воздушные шары. Один, самый большой и блестящий, будто стеклянная ёлочная игрушка, стукнулся об экран телевизора и беззвучно лопнул. Экран телевизора вспыхнул голубой точкой, и на нём, ещё сером и тёмном, возникла комическая фигурка нарисованного гномика.
- Кто ты? - спросил удивлённо Дон.
- Я - Нип-Нип. Один из Нечистых Сил. Я звонил К.Чёрту, это мой старинный и неразлучный приятель. (Моя полная фамилия -Нипуха-Нипера). Так ты перебил нас вдребезги, одни мыльные пузыри остались от разговора.
Дон попытался раздавить Нип-Нипа пальцем, как гусеницу. Стекло было холодным и гладким. Нип-Нип был за стеклом, как за каменной стеной.
- Наши козни начинаются, Дон. Для начала...
Он исчез, а на экране Дон увидел себя, ложащегося на кровать..
Но его железная кровать вдруг передёрнулась, заржала и начала скакать по комнате, как сумасшедшая.
- Я хромая, хромая, хромая! - заржала кровать. - И поэтому спать не могу! Но меня оседлай - и ты окажешься...
Кто-то накинул уздечку на Дона, дал неволей ему горьких удил, помчался на нём... Дон видел всё это со стороны, из телевизора: маленький чёрный бесик держал уздечку в длиннопалых руках и хлестал его мухобойкой.
А он мчался на месте, под ногами всё слилось в лиловые полосы, как под колёсами взлетающего бомбардировщика, серебряные копыта мерно отстукивали километры... и комната исчезала и таяла в фиолетовой мгле. Потом под ногами зазвенела пустота, ломкие тонкие лучики соломкой блеснули внизу...
Внизу...
Внизу было салатное море. Просто зеркало, ни одного осколка.
Его звали Донжур Бонжуаном, что поделаешь, так и звали.
Улица, на которой он очутился, была пустынна - ни одного человека. Ни одной птицы. Ни одного самоходного механизма. Это тоже была пустота.
Безжизненный каменный город, брусчатка серой мостовой.
Гулкое эхо его шагов.
На табличках было написано следующее:
Н-ФТФГ- -ОФНФ- ОАОЕОО+ОО- О ОН О О О-ТО ТО ТОГ-О- О ОГ О- О О О О ОО О-+О- О- ОТОО
ОЧЕВИДНО, ЭТО БЫЛО НЕ ТОЛЬКО НАЗВАНИЕ УЛИЦЫ, НО И НАЗВАНИЕ ГОРОДА, А, МОЖЕТ БЫТЬ, И СТРАНЫ.
ВПРОЧЕМ, ЭТО МОГЛО БЫТЬ И ЗАКЛИНАНИЕМ, и Дон на всякий случай запомнил все слова по порядку. Ему даже показалось, что он понимает смысл.
Внезапно раздался гонг. Звон густой и тяжёлый медленно плыл по улицам, медленно поплыл по пустым улицам.
Звук погас, стало тихо, но что-то ещё беззвучно гудело в ушах.
По улицам заскользили какие-то тени, становящиеся всё более объёмными и непрозрачными, но ещё остающиеся воздушными и призрачными. Их было немного...
Потом среди них потянулись безликие прохожие, все в серо-голубых плащах с тёмными, скрывающими лицо капюшонами.
Дон сделал шаг от стены и преградил дорогу одному из прохожих. Странный человек остановился и ещё ниже склонил голову. С дурным предчувствием Дон взял его за плечо... Плечо было совсем мягким, словно набитое соломой и тряпками... Другой рукой Дон приподнял капюшон и замер.
Вместо лица под капюшоном горела свеча.
Дон быстро шагал по узкой улочке вместе с этими привидениями, постепенно теряясь в них... Сейчас он уже не думал - куда идёт, зачем... Пустые мысли ровно скользили в зеркале сознания, не трогая ни сердца, ни ума.
Рассказчик умолк.
- Кто вы? - спросил Мальчик.
- Авесайя.
- Зачем ты рассказал эту сказку?
Авесайя вздрогнул и исчез.
Обезьяны угрожающе посмотрели на людей.
Изустофель подтолкнул к выходу Мальчика и Принцессу.
- Всё определённо ясно, - задумчиво сказал он, а рядом бурлил обезьяний поток. - Дело в бессмысленности, абсурдности этого мира. Его надо изменить - вот простое Волшебство...
- Изменить мир - даже если он и не слишком велик... - с сомнением произнёс Матрос.
- А что,- Принцесса пожала плечами. - Если бы и был другой выход, он вряд ли был бы честнее.
- Всё дело в том, как изменить этот мир, - вдруг сказал Мальчик. - А для этого надо знать, что же в нём не так.
- Труд, вот что, их труд лишён смысла! - воскликнул Изустофель. - Если придать смысл их труду...
- Похоже, это так, - согласилась Принцесса. - Но как же...
- Надо браться за дело! Проповеди здесь не помогут, обезьяны глухи к словам. Личный пример - это капля в море. Значит - насилие. Мы заставим обезьян трудиться...
- Обезьяны растерзают нас, - покачал головой Матрос.
- За что? - не согласился Изустофель. - Ведь, мы несём им свет и Разум.
- А хотят ли они разума? - спросил Мальчик.
- Разве можно не хотеть разума? - удивлённо посмотрела на него Принцесса.
- Разве могут чего-нибудь хотеть или не хотеть обезьяны? - пожал плечами Изустофель.
- Твоё предложение, Изустофель, спорно, - Мальчик смотрел на ту сторону.
На улице убивали какую-то обезьяну.
- Что же ты предлагаешь?
Мальчик молчал.
- Подумать? Одна вечность сменяется другой. Но пребывать в вечности надо заслужить. Так что же ты молчишь?
- Я не знаю, - признался Мальчик, и они не удивились. Ведь даже Изустофель не знал, что надо делать, он знал только, что надо делать что-то.
Все, все до единой обезьяны сошлись теперь на площади. Их злые глаза были устремлены на четыре крохотные фигурки, прижавшиеся к постаменту памятника каменному Кубу. Оскаленные пасти издавали глухое рычание, слившееся в ропот толпы, а в лапах все они сжимали предметы, полученные от Изустофеля: пилы, молотки, гвозди.
С четырёх сторон в обезьяньем море плыли огромные свежетёсанные кресты.
Неожиданно из толпы вынырнули две безобразнейшие обезьяны, волоча за собой третью.
- Ха! - раздался страшный крик, и десятки молотков обрушились на несчастное животное, рухнувшее на брусчатку площади. В густых сумерках лужа крови, расплывшаяся под ней, казалась чёрной...
На площадку из толпы вытолкнули ещё одну жертвенную обезьяну...
- Ха! - повторился крик.
Блеснули и взвизгнули пилы, и капли крови чёрной росою брызнули вокруг.
- Ха! - животные угрожающе вскинули лапы с пилами и молотками и издали рёв в одно дыханье.
- Ха! - и приблизились на один шаг.
- Ха! - и вся толпа ринулась к людям.
Внезапно площадь залилась на мгновенье сиреневым светом... Все обезьяны замерли, будто заколдованные, в самых невероятных позах...
Изустофель поднял глаза к небу.
Сиреневые радуги одна за другой бежали по небесной сфере, все глаза были устремлены на небо, обезьяны смотрели на небо исподлобья, особенно страшна была ближайшая огромная чёрная обезьяна, замершая на одной задней, свирепо замахнувшаяся тяжёлым железным ломом, как дротиком...
Всё чаще заскользили сиреневые радуги, наконец, всё небо засияло странным светом, лишь одно облачко - зелёное солнце, казавшееся чёрным пятном, - мрачно повисло в зените.
Могущественная сила начала растаскивать с площади обезьян, старавшихся даже не смотреть на спасшихся жертв.
Пришёл Сиреневый Вторник, не принимающий крови.
Площадь опустела.
Изустофель и его спутники шли по пустынным и безлюдным улицам, а встречные обезьяны либо отворачивались, либо прикрывали глаза лапами, чтоб не смотреть на них.
- Сиреневые Вторники непродолжительны, - заметил Матрос.
- Что же делать? - воскликнула Принцесса. - Спасаться или погибнуть?
- Это одно и то же, - Изустофель словно видел будущее.
- Нам не спастись?
Изустофель промолчал.
- Но мы не можем им противостоять, - Матрос задумчиво осматривал дома, освещённые сиреневым мерцанием. - Надо скрываться и продолжать борьбу. А лучше всего сегодня же пойти к Злым Колдунам и уничтожить их!
- Сегодня Сиреневый Вторник! - покачал головой Изустофель.
- Тем лучше, - махнул рукой Матрос. - Мы их победим.
- Сегодня Сиреневый Вторник.
- И что же неведомые силы не дадут мне разорвать этих негодяев?
- Почему же? Дадут. Просто исчезнут Сиреневые Вторники.
- Они перестанут быть нужны!
- Нет.
- Тогда - зачем?
- Твой разум, Матрос, не постиг тайны Сиреневых Вторников.
- Скажи мне.
- Эту тайну каждый может открыть для себя только сам. Ведь недостаточно знать, что нехорошо убивать, красть и лгать, чтобы этого не делать... Знать заповеди - значит им следовать.
Напрасно Матрос сжимал кулаки, а Принцесса с мольбою смотрела на небо. На балконе стояли все Семеро Самых Злых Колдунов, а вокруг Изустофеля и Матроса, прижавшихся спинами к холодному постаменту памятника каменному Кубу (Мальчика и Принцессы с ними не было), волновалась зловещая толпа обезьян, готовая растерзать их, спасшихся в Сиреневый Вторник... который не только спасал, но и даровал забвение ненависти каждого создания. Они снова заставляли обезьян трудиться и снова их озлобили, и снова попались в их окружение на этой же площади у постамента памятника Кубу.
А на балконе неподвижно стояли все Семеро Самых Злых Колдунов:
Авесайя,
Агрохамат,
Караюр,
Сатанидар,
Сингу,
Сагалага
И Донгуз-Улар
- Ха-а-а-а-! - протяжный рёв толпы раздался на площади, и обезьяны бросились к постаменту.
- Стоять! - громоподобный голос расколол синюю темноту... Люди подумали, было, может быть, Сиреневый Вторник пришёл снова в неурочный час, забыв свою очередь... Но это был клич Авесайи.
Обезьяны расступились, и с семи сторон к центру площади важно пошли Семь Самых Злых Колдунов:
Авесайя в чёрном,
Агрохамат в оранжевом,
Караюр в лиловом,
Сатанидар в белом,
Сингу в зелёном,
Сагалага в бордовом
И Донгуз-Улар в коричневом.
Старый и лысый обезьян в длинной чёрной рясе посмотрел на них ничего не выражающими мутными слезящимися глазами и вытащил связку тяжёлых ключей на серебряном обруче.
- Где Принцесса? - спросил Авесайя.
Изустофель и Матрос молчали.
- Где Мальчик?
Ключник ловко выхватил позеленевший бронзовый ключ и полой рясы оттёр на земле какой-то люк.
Авесайя молчал. Он знал, что ни Изустофель, ни Матрос ничего не скажут.
Ему не оставалось ничего больше, как уничтожить их, но чувствовал он свой проигрыш.
Мрачный стражник откинул крышку, и чёрным ужасом дыхнула на всех Чёрная Ночь и Долгое Невежество.
Это отверстие привораживало к себе и Монаха, и Ключника, и Злых Колдунов, и Изустофеля, и Матроса.
- Спускайтесь.
Изустофель последний раз посмотрел на небо и начал спускаться в люк. Узкая сиреневая кайма разгорелась на ломанной линии крыш Города.
Матрос как-то поморщился и последовал за Ангелом.
Люк захлопнулся за ними, и они очутились в полной темноте, куда не заглядывают Сиреневые Вторники.
Створки сводов поднялись, и Матрос с Изустофелем повисли, держась за скобы над бездной.
- Долго не выдержим, - пробормотал Матрос.
- Возьмёмся за руки - и вниз, - предложил Изустофель.
Крепко взявшись за руки, они сорвались вниз, неведомая сила увлекла их... И теперь непонятно было, вниз ли, вверх ли, вперёд ли летят они и летят ли вообще куда-нибудь. Чёрная темнота окружала их, одинаковая со всех сторон и кажущаяся абсолютной неподвижностью.
Только чувствовали они ещё друг друга, но и это ощущение таяло в каждом из них, погружая их в Вечное Одиночество.
А на небе Сиреневых Вторников вдруг загорелась яркая Голубая звезда.
И светлые лучики Субасиана.
- Видишь? - показала Принцесса Мальчику эту звезду.
- Смотри. Становятся голубыми башни и крыши. Свет звезды падает в ущелия кривых улиц, и только в самых тёмных уголках смогут плести свою паутину Злые Колдуны.
- Здесь много тёмных углов.
- Но разве ты не чувствуешь что нас не двое?