Свой тяжкий путь влача по бездорожью
давно забытых Богом волостей,
сгорая втуне тысячью страстей,
меж клюквою раскидистой и ложью,
не научившись многим дорожить,
всем жанрам предпочтя эпистолярный,
каким-то чудом орган свой непарный -
души - я смог сберечь, я смог дожить
до светопреставления. И вот,
на треснувший взирая небосвод,
его контрфорсы, аркбутаны, просинь
меж низких облаков, я вижу осень.
Последнюю, увы... Я вижу дно
земли - из тьмы сгустившейся и тверди,
вобравшей прах столетий. И оно
несет в себе чуть слышный запах смерти.
И, припадая к чьим-нибудь устам
в порыве, как и прежде, неумелом,
еще я здесь душой, но слабым телом
уже почти наполовину там.
Почти что за пределом бытия,
в пространствах, от дыханья запотевших,
скамейки из чугунного литья
еще стоят средь листьев облетевших,
деревья спят над черною рекой,
в последних содроганьях каменея...
И, зачерпнув мгновение рукой,
я расплескать его уже не смею.
И бедный Ангел мой, поджав крыло
подбитое, не в силах и курлыкнуть,
грустит о том, как будет тяжело
однажды мне от этого отвыкнуть.
СВЯТАЯ НОЧЬ
О чем, метель, ты молишься с утра
под образами из оконной рамы,
покуда, в предстояньи Рождества,
нас тешит жизнь данайскими дарами?
Ни капли из-под смежившихся век...
Но до чего похожа на затменье
Святая ночь, и черно-белый снег
летит с небес, как крестное знаменье.
О, неужель я призван, наконец,
туда, где от огня никто не гонит,
и над столом склонился Бог-Отец.
весь в мишуре мгновений прошлогодних.
В ту ночь, когда все прошлое - прошло
и в будущее прав не испросило,
воспоминаний тусклое стекло, -
одно оно имеет власть и силу.
Устав питать надежду на ночлег,
я ночь раздумий не сочту обузой,
пускай еще полвека сыплет снег
и ветер пахнет корочкой арбузной.
Пусть впереди еще один виток.
Полярною прочерченный звездою,
бесценен этот карточный чертог,
из памяти воздвигнутый судьбою.
Ночь, не спеши, я к прошлому привык,
я слился с ним, я влез в его обличье,
великий и могучий мой язык
прощает мне мое косноязычье.
И если время - вывести итог
словами, в душу вложенными Богом,
пускай любое слово будет - Бог,
утешенный сложившимся итогом.
БАЛЛАДА О БЫЛЫХ БОГАТЫРЯХ ЗЕМЛИ РОССИЙСКОЙ
Я в те ещё родился времена,
где за рулон бумаги туалетной
давали много больше, чем за ленту
от пулемёта. И звала страна
на вечный подвиг, трудовой и ратный,
и прозябанье бодрое в быту.
И принадлежность гордая к гурту
была превыше дружбы и зарплаты.
Я в те ещё родился времена,
где по привычке брат косил на брата.
Но если принимали в октябрята,
то воскресал Ильич. И вся страна,
сглотнув индустриальные миазмы,
с больного бока на здоровый бок
верталась в трудовом энтузиазме.
По слову лишь. И слово было Бог.
Я в те ещё родился времена,
чей подвиг в болтовне не растворился,
хоть щёлкал бич, и крендель в небе вился,
и сочиняли лучших имена.
В какие бы хламиды не рядился -
я в те ещё родился времена,
когда народ от серной спички брился,
а в темноте сидел без ни хрена.
Когда рассвет узрев недоумённо,
и на плакатах рожи кирпичом,
в хомут совали выи и рамёна,
и прижигали горло первачом.
Я в те ещё родился времена,
в которых век двадцатый заблудился,
за что с лихвою каждый расплатился,
чьи пожинаем ныне семена.
Чья правота во лжи погребена,
а в святцах - резолюции и даты.
Где все, как неизвестные солдаты
поверили, что истине - хана.
Я никому не ставлю в укоризну
(история не терпит укоризн),
что бурлаками Репина отчизну
мы с матюками пёрли в коммунизм.
Но смею утверждать: судьба одна,
ты сгорбился под ней, иль возгордился,
но если прежде в люди не годился -
и ныне перспектива не видна.
* * *
Планета поэтов и пьяниц...
Страна дураков и обжор...
Никто не наводит глянец,
никто не сметает сор.
Луну подъедают мыши,
спит пугало на колу,
танцует Марина Мнишек
на золушкином балу.
Курлычут куранты в небе,
дишкантит в ночи "Варяг",
за кукиш на масле в нети
впрягаться бежит бурлак.
Романовыx сановитей,
сжимая страну в горсти,
пьет горькую в Грановитой
Прозектор Всея Руси.
И, чтоб не случилось чуда,
тайком от седых волхвов
провел казначей Иуда
списанье святых даров.
СКОМОРОХ
Я правду стаканами мерил
и нищим на скупость пенял,
и слово, которому верил,
как турмана в небе гонял.
Смешно растопырив колени
и руки уставя в бока,
как клоун я шел по арене,
куда выпускают быка.
Я жизни, возможно, не понял
и главное в ней упустил.
Но сколько бы крови я пролил,
когда бы до слез не шутил...
Однажды в большом балагане
одно представленье я дам,
и мир, будто вошь на аркане,
поскачет за мной по пятам.
РОЖДЕСТВЕНСКИЙ ПАРАФРАЗ
Декабрь. В природе торжество.
Являя внешне вещество,
бесплотный дух во тьме витает.
Луна, как лёд в бокале, тает.
Волхвы, объятые парами,
мешки, набитые дарами,
влачат устало на блок-пост.
Не выбрать неба между звёзд.
Благоволенье, мир и лад
в любом, кто, скинув маскхалат,
совсем как некий небожитель,
решил войти в сию обитель.
Душа его мечтой томима,
узрев, что вам ещё незримо.
А коли так, пусть знает плоть,
что грешный мир хранит Господь.
Хранит неяркий этот свет,
в сугробе гусеничный след,
на Рождество - тунца в томате,
и три патрона в автомате;
с равнин заметные едва ли
костры на дальнем перевале,
вершин заснеженных гряду
и Вифлеемскую звезду;
и отчий дом, и Божий храм,
и поминальных двести грамм
за тех, кто больше не вернётся,
хотя дорога дальше вьётся;
и тот бычок моршанской "Примы",
что, вслед за грохотом от мины,
среди других небесных тел
как тихий Ангел пролетел.
БЕЛЫЙ УГОЛЬ
На станции с названьем Белый Уголь
голубка в небе ищет пятый угол.
Под ней, краеугольный как Коран,
перрон встречает месяц Рамадан.
А я уже с утра сегодня пьян
и в корень зрю, и счастлив сей наукой.
Неверный муж, любовник бесталанный,
свой Китеж-град ищу обетованный,
светил полнощных слушая хорал, -
как некто, проникая за Урал,
в отвалах ищет ценный минерал,
до лучших дней в природе невозбранный.
Но мы совсем забыли про голубку!
В ее круженье вижу я уступку
той красоты, что скоро мир спасет,
тому, кто в клюве зернышко несет
(а кто не понял мысли - пусть сосет
родную пепси-колу через трубку).
Комочек перьев, блин, а сколько прыти!
Сказали им, мол, голуби - летите,
и вот она старается, летит,
ее натуре страстной не претит
ни местный бомж, ни местный ваххабит,
она живет, как боженька велит,
а вы живете так, как вы хотите.
Есть многое на свете, друг Гораций,
что и не снилось нашим папарацци,
чего не распахал наш резвый плуг.
Гряди, мессия, коли недосуг!
Без обещанья чуда мир вокруг -
всего лишь разновидность декораций.
Я чуда жду, как у петли Есенин.
Курю. Кремнистый путь, дерьмом усеян,
блестит передо мной, и это факт.
А я попал судьбе счастливой в такт,
и вот он в небе - дивный артефакт,
что сандалет, посеянный Персеем!
Чуть ближе звезд, чуть далее стакана!
И пусть, приняв меня за хулигана,
как демоны взойдя из темноты,
меня распнуть пытаются менты,
и в душу мне плюют, и мне кранты,
я им кричу: "Осанна вам, осанна!.."
Всю в белом, как невесту в час венчанья,
я душу вам дарю без завещанья.
И эту птицу с ней. О, я не скуп!
Еще дарю перрона черный сруб,
где зимний ветер с посиневших губ
падежные срывает окончанья...
